Приговоренный

Часы показали 17.32, когда на задний двор прокуратуры въехала черная «Волга», которую и дожидалась Люба.

Человек в форме, высокий, плечистый, пружинисто выскочил из задней дверцы и, обойдя автомобиль, двинулся к ступеням.

Люба сняла очки, подняла оружие, приклад прижала к плечу. Риски перекрестья оптики легли на контур головы человека в форме и уже не отпускали его. Задержав дыхание, Люба плавно надавила спуск. Хлопок был почти не слышен — во дворе жилого дома галдели дети, лаяли собаки, урчали моторы.

Голова Грекова качнулась, на беленую стену у подъезда полетели красные брызги. Как он падал, Люба уже не видела, потому что, быстро перескочив на водительское сиденье, сняла машину с тормоза, резко подала назад, вывернула баранку вправо и, чуть-чуть чиркнув крылом по гаражу, оказалась напротив выезда со двора.

Еще круто влево — и она уже в переулке, тенистом, обсаженном тополями, почти пустынном. Проехав по переулку полсотни метров, свернула вправо, в подворотню старого двухэтажного домика. За подворотней оказался замкнутый многоугольный дворик, сжатый между несколькими домами, заборчиками, гаражами и заставленный мусорными баками. Люба остановилась, выдернула ключ зажигания, подхватила сумку с сиденья, захлопнула дверцу. Каблучки туфель звонко и часто зацокали по асфальту. Она ускоренным шагом пересекла дворик и вошла в массивный пятиэтажный дом сталинской постройки. У него были проходные подъезды, через которые можно было из дворика пройти прямо на улицу Кирова, шедшую параллельно проспекту Победы. Но Люба открыла гулко лязгающую стальную дверь решетчатой шахты старинного лифта, вошла в кабину и поехала на пятый этаж. Выбравшись из лифта, бегом пробежала два марша лестницы вверх, к дверям чердака с давным-давно сломанным бомжами замком.

Здесь было душно, жестяная крыша прогрелась на солнце, на веревках сохло белье. Люба одним движением скинула платье вместе с темным кучерявым париком, быстро выхватила из сумки спортивный костюм и кроссовки. Накладной маникюр, ресницы, темные очки, шелковые перчатки перекочевали в сумку. Умыв лицо водой из пластиковой бутылки, Люба швырнула сумку в кучу хлама, валявшегося в углу, и перебежала через чердак к выходу в другой подъезд. Здесь она не стала дожидаться лифта, а просто сбежала вниз и вышла из парадного на улицу Кирова. Пластиковую бутылку — на ней могли остаться отпечатки — она культурно опустила в урну, стоявшую у подъезда. Самое любопытное, что у этого подъезда уже стояла «шестерка», где за рулем томилась Соня.

— Ну как? — спросила она.

— Читайте газеты! — ответила Люба, влезая на заднее сиденье.

«Шестерка», не торопясь и не превышая скорости, покатила по улице Кирова в направлении выезда из города. Уже через пятнадцать минут «Жигули» выбрались на военную бетонку и, прибавив скорости, понеслись в соседнюю область. Только в этот момент милиция получила команду искать алую «девятку» и брюнетку в оранжевом платье.

«Девятку» нашли в 18.20, а в 22.45 сотрудники ППС задержали на улице Кирова восемнадцатилетнего парня со спортивной сумкой, где лежали оранжевое платье, парик, темные очки и прочие причиндалы, а также пистолет с оптикой и приставным прикладом. На оружии было больше чем достаточно отпечатков пальцев: и на рукоятке, и на спусковом крючке, и на обойме, и на прицеле, и на прикладе. Парнишка — у него, кстати, было два детских привода за мелкое хулиганство — пытался было утверждать, что случайно нашел эту сумку на чердаке, куда зашел от скуки. Дескать, нашел пистолет, вынул обойму и решил «поиграть», то есть пощелкать затвором, а потом честно сдать пистолет в милицию. Но поскольку парень при встрече с патрульными поначалу пытался удрать, то верить ему никто не стал. Уже в 23.35 он подписал чистосердечное признание, где утверждал, что совершил заказное убийство, выполняя задание ранее судимого Баранова Анатолия Петровича по кличке Бельмондо — одного из членов группировки Курбаши, убитого при задержании во время вчерашней операции в центре отдыха АОЗТ «Секундант».

Но это никак не волновало ни Соню, ни Любу, которые еще в 22.00 сели на московский поезд, оставив белую «шестерку» на вокзале. Утром, после того, как в УВД позвонили с вокзала, машину доставили по назначению. Ни на ручках дверей, ни на баранке, ни на ручнике, ни где-либо еще не осталось ни одного отпечатка пальцев. В тот же день на корреспондентский счет одного из московских коммерческих банков поступило двадцать тысяч долларов, перечисленных «Русским вепрем» через «Бланко-банк»… Иванцов никогда не волынил с оплатой услуг. Он считал себя честным человеком.

ВДРУГ — ПАТРУЛЬ, ОБЛАВА

Разумеется, на квартиру к Вере Клык идти не собирался. Это он так, пошутил. Слишком уж опасно. Конечно, постоянную засаду там бы держать не стали, но присмотреть могли. Имелось у Клыка в этом городе одно более-менее надежное местечко, где можно было пересидеть некоторое время.

Со станции они выбрались благополучно. Через дырку в деревянном заборе протиснулись вместе с чемоданом и Надеждой. Автоматы перед тем, как покинуть вагон, Клык довольно успешно втиснул в чемодан, между папками с документами. Туда же запихал и все прочие лишние предметы, кроме одного пистолета, который засунул под куртку.

Через пустырь, заваленный мусорными кучами, проржавелыми кузовами и контейнерами, треснувшими бетонными блоками и плитами, сгнившими досками и ящиками, взобрались на холм и очутились на задах какой-то автобазы. Потом, обогнув это провонявшее бензином сооружение, свернули в проход между двумя бетонными заборами, украшенными матерными надписями, символами футбольных команд и рок-групп. По этому проходу вышли на немощеную, круто спускающуюся с холма улочку из нескольких изб и деревянных восьмиквартирных домов. Отсюда были хорошо видны река, рассекавшая город на две части, железнодорожный мост и несколько кранов-журавлей там, где находился местный речной порт.

По улочке спустились к скопищу жестяных гаражей и сараюшек, где кучковалось некоторое количество подвыпивших подростков. Кто-то что-то вякнул по адресу Нади и Веры, Клык остановился, поглядел — и вякнувший сразу получил подзатыльник от какого-то основного. Клыка тут не знали, но морда его произвела впечатление. Шпана тут же поняла, что с этим шутки могут выйти боком. Клык для страховки — вдруг шелупонь со спины набросится? — некоторое время держал руку поблизости от «ПМ». Но не набросились — себя пожалели.

Выбравшись из-за гаражей, попали наконец на асфальтированную улицу, застроенную старыми, царских времен еще, кирпичными домами в три-четыре этажа. Все они облупились, прокоптились и потрескались, выглядели мрачновато. Стояли они впритык друг к другу, образуя дворы-колодцы, в которых даже летом было сыро и холодно. При царе тут были доходные дома, при Советской власти — коммуналки, которые только в семидесятых годах взялись расселять, но так всех и не расселили. Тогда машзавод работал на всю катушку, постоянно расширялся, гнал в три смены свое «не имевшее аналогов в мире». Получилась такая система: ребята ехали из села в город, зачислялись на завод, селились в общагу. Потом начинали жениться. Если кому-то не везло найти городскую с квартирой, то завод подбрасывал им служебные в здешних коммуналках. А лет через десять, если не разводились, не попадали в тюрьму, не спивались и не увольнялись с завода по другим причинам, получали наконец отдельные государственные двух-трехкомнатные в новых домах. Заработав квартиру, многие, переждав годик-другой для благопристойности, переходили на другие предприятия, потому что на режимном хоть и платили нормально, но зато и требовали вовсю. Соответственно опять освобождались рабочие места, снова приезжали ребята в общаги, женившись, занимали освободившиеся коммуналки и дожидались очереди на отдельные квартиры. Когда Советская власть заканчивалась, коммуналки уже начали пустеть. У горсовета даже была идея их полностью расселить и поставить дома на реконструкцию. Но тут власть трудящихся кончилась и строить стало не на что. И коммуналки вновь заполнились. Правда, уже не работягами, а хрен знает кем. Потому что машзаводу и тем, кто давно работал, платить уже было нечем.