Страница 85 из 103
— Благословляю тебя на благое дело, — сказал Филарет Шеину. — Видел я твоего помощника, который от Сигизмунда сумел убежать. Дельный мужик. Надо дать ему звание городского дворянина. Пусть радеет за Москву.
И с лёгкой руки Филарета приехавший с богомолья царь Михаил наградил Анисима Воробушкина званием городского дворянина. Прошло девять лет с той поры, как Михаил Шеин перешёл по мосткам на речке Поляновке из плена на вольную волюшку. И вспомнилось ему, что через каких-то четыре года истечёт срок Деулинского перемирия с Польшей и тогда... Что будет тогда, Михаил Шеин боялся думать, но думалось. В те дни и месяцы, когда он управлял жизнью Москвы, его всё чаще тянуло в Пушечную слободу, где отливались пушки и ядра. Приезжая в Кремль, Шеин обязательно заходил к патриарху и рассказывал, как идут дела у литейщиков пушек.
И однажды Филарет сказал ему:
— Вижу я, сын мой, твою озабоченность о военной мощи державы. Так вот мыслю, что тебе надо возглавить Пушкарский приказ. Откровенно говоря, там дела идут ни шатко ни валко. Наше пушкарское дело требует острого глаза не только в Москве, но и по другим городам, и по Уралу.
Михаил Шеин потом подшучивал над собой: «Не было у бабы забот — купила порося». «Но Пушкарский приказ — это махина, — строго осуждал себя Шеин. — И чтобы держава была вооружена пушками в полной мере, нужно поработать рьяно».
И вновь рядом с Михаилом Шеиным встал теперь уже дворянин Анисим. Не он ли был первым, кто применил картечь? Помнил же Михаил Шеин «ядра» Анисима со времён боев за Мценск.
Глава тридцать первая
ПРЕДГРОЗОВЫЕ ГОДЫ
Был май. Москва утопала в кипении черёмухи. Будто снегом укрыло берега Неглинки, Яузы, Москва-реки. И в эту пору ликования весны у дочери царя Михаила и царицы Евдокии, Иринушки, был день именин. На этот семейный праздник царь с царицей звали немногих, но каждый раз, как и на День ангела царя Михаила, приглашались боярин и боярыня Шеины. Царская семья любила Марию Шеину за жизнерадостный нрав, за умение быть со всеми обходительной и ласковой. Маленькая Иринушка не сходила с рук боярыни, а та рассказывала ей на ушко, откуда пришло на Русь имечко Ирина. Но Марию с удовольствием слушал и боголюбивый царь. И получалось так, что предания старины Мария излагала для всех и даже для патриарха. Голос у Марии был грудной, мягкий, и все слушали, затаив дыхание!
— Жила-была в городе Магедоне у язычника Ликимия дочь Иринушка. Жила она в отдельном дворце, и воспитывал её мудрый и тайный христианин Анемиан. И когда она выросла, то приняла крещение и стала христианкой. Она была божественно красива, но красоту её превышали подвиги по благовестию учения Христа. В своём родном городе она привела к вере Христа многие тысячи горожан. Творя чудеса и исцеляя больных, она сама преодолевала страдания и гонения.
Иной раз Мария умолкала и смотрела на всех, кто сидел рядом, боясь, что утомила своим рассказом. Но нет, все внимали ей с глубоким интересом, а патриарх ласково улыбался. И Мария продолжала описывать судьбу святой мученицы Ирины:
— Когда язычники стали жестоко преследовать Ирину, она белым облаком была перенесена из Магедона в Эфес, где вскоре Господь открыл ей двери в Царство Небесное. И тогда Иринушка в сопровождении своего учителя и близких ей христиан ушла из города в горы и там скрылась в пещере, попросив своих спутников привалить к входу в пещеру огромный камень. Учитель увёл христиан от пещеры, а на четвёртый день прислал их в горы. Они отодвинули камень, но святой Ирины в пещере не было: она улетела в Царство Небесное.
Мария замолчала и посмотрела на сидящих за столом: довольны ли?
— Всё было так просто и так прекрасно в жизни святой Ирины, — сказал патриарх Филарет и погладил внучку по головке.
Это был праздник, и взрослые веселились вместе с именинницей. А когда женщины унесли малышку на полуденный сон, мужчины заговорили о том, что уже назревало в русской жизни. Острее, чем у других, озабоченность будущим державы проявлялась у патриарха Филарета. Очевидно, ему удавалось видеть подспудное течение событий. Филарет завёл разговор о предстоящей войне с Польшей:
— Ныне нам нельзя забывать, дети мои, что кончаются перемирные лета с Жигмондом. Он хотя и угасает, но придёт время нюхать порох, и он воспрянет.
Царю Михаилу война была ненавистна. Потому он просил Филарета:
— Ты, батюшка, почаще твори молебны во благо мира в державе.
— Каждый день, сын мой, просим в храмах Всевышнего о ниспослании державе мира и покоя. Так ведь и Сатана не дремлет. Он в свои трубы гласит. Потому наша мирская забота о сохранении покоя должна умножаться.
— Мы и так умножаем силы, — отозвался царь. — Вот пушки у Шеина хорошо отливаются, ядра. Зелье пороховое прирастает. Ты вот говоришь, что иноземные солдаты воюют хорошо, так найми, царской казны не пожалею.
Филарет попытался вспомнить, когда он говорил об иноземных солдатах, и не припомнил, подумал, что сыну хотелось, чтобы великий государь набирал в войско иноземцев. Что ж, позже он исполнил это желание; царя и нанял 3667 человек германской и шотландской пехоты. Ещё он с помощью иноземных полковников обучил европейскому строю 3330 человек московской пехоты. Эта пехота была оснащена по германскому образцу. Филарет по этому поводу съязвил однажды:
— Нам бы всем в иноземные камзолы рядиться, а тришкин кафтан нам уже не к лицу.
У пушек теперь в зарядах появились не только ядра, но и картечь. Это было сделано заботами Михаила Шеина и Анисима. Воробушкин отныне дневал и ночевал на пушечных дворах, хотя уже давно построил себе дом в Земляном городе, на Остоженке. Однажды великий государь пригласил к себе на трапезу вместе с Шеиным и Анисима. Когда сели за стол да выпили царской медовухи, спросил:
— Это ты, что ли, Анисим, от короля Жигмонда из полона убежал? Да ещё и Ванюшу Шеина прихватил.
— Я, светлейший. Так ведь Жигмонда легко было вокруг пальца обвести. Вот я и... — засмеялся Анисим.
И тут патриарх серьёзно и строго спросил:
— А Смоленск ты пошёл бы отвоёвывать у поляков — наш город? Неужто мы его так и оставим ляхам? Не потеряй Митька Шуйский тогда сорок тысяч рати, отстояли бы мы его. Анафему послал бы Митьке. Да что скажешь о покойном...
Анисим тоже стал строгим. Он был уже не тот Воробушкин, которому только бы смеяться. Он произнёс:
— Я пойду, святейший, воевать Смоленск, и рано или поздно, но мы вырвем наш город из рук ляхов. Не мы, так сыны наши это сделают.
— Спасибо тебе. Ты истинный россиянин и изрёк правду. — И Филарет обратился к Шеину: — Нам надо готовиться возвращать Смоленск.
— Я тоже так думаю, государь. Перемирные лета кончаются, — ответил Шеин.
А пока была мирная жизнь, Михаил Шеин год от года богател внучками и внуками. Сын Иван и его жена, городская дворянка из рода Зюзиных, племянница посла Зюзина, Антонина в первый же год супружества подарила деду внука. Назвали его Семёном. Говорили позже летописцы, что он стал отцом генералиссимуса Петровских времён Алексея Шеина. Вот куда взметнулась ветвь русских бояр Шеиных! А ведь прадеда, Михаила Шеина, потом казнили якобы за измену. И, кстати, было сказано, что потомки здраво разберутся в том, был Михаил Борисович Шеин изменником или всё-таки он герой отечества. Россияне склонятся к последнему. Не мог же великий государь и патриарх всея Руси ошибиться в Михаиле Шеине, зная его многие годы как преданного державе россиянина.
Незадолго до новой войны с Польшей заслуги Михаила Шеина перед Русью были отмечены царём Михаилом и великим государем Филаретом. Ему дали денежное жалованье из Костромской чети 500 рублей и, кроме того, пожаловали из дворцовых волостей большую волость — село Голенищево с присёлками и деревнями. Поместья и вотчины Михаила Шеина были освобождены от всяких сборов. Хотелось Михаилу Шеину побывать в новом поместье: ведь там было близко имение, которое подарил ему Борис Годунов, но не хватало времени у главы Пушкарского приказа на свои семейные дела. Неумолимо приближалось истечение срока Деулинского перемирия.