Страница 18 из 24
Артём с облегчением и чувством исполненного долга впитал в себя Пашкову похвалу. Видя, что разговор, в принципе, безобиден, ему захотелось как-то сгладиться и перед Аликом, выразить свой более правдивый взгляд на музыку. Он и выразил:
– Музыкант должен быть профессионалом. Есть, конечно, в роке хорошие музыканты, но это те, что собаку в своём деле съели. Также и джаз. Сколько джазу уже? 100 лет. Вот они и научились, свои законы, гармонии выдумали, а старую традицию не забыли, всё могут сыграть, на ходу импровизируют. Нельзя же всё отрицать. Гении, конечно, всё могут, но их единицы всегда были. А сегодня каждый о себе, как о гении, думает.
Но Алик, наоборот, только рассердился:
– Понимаешь, Артём, мы панк играем, там другая идея заложена!
Его глаза преобразились и заиграли яркими, жгучими огоньками. И та отвратительная каша, что была в них раньше – и тоска, и боль, и злоба, и жажда, и мольба, и обличение, и укор, и жалость – всё пришло в движение, заклокотало. Оно уже не стремилось просто присосаться, оно намеревалось сожрать. Но теперь Артёму нечего было бояться Алика. Тем более в музыке он не считал себя профаном.
– Какая разница. Что же это, панки могут тогда и играть не уметь совсем? Даже собственно саму панковскую традиционную музыку – тех, кто начинал панк и развил его?
Алик бросил на него презрительный взгляд и замолчал. Вампир в его глазах, обнажив острые клыки, вспыхнул, наслаждаясь своим огнём. Было смешно смотреть на это бессмысленное превозношение. К счастью, долго терпеть не пришлось, потому что вернулись Кирилл и Наташа с двухлитровой коробкой вина.
– Как там погода? – сразу переключился Пашок.
Кирилл, чем-то очень встревоженный, промолчал, поставив вино на стол. Было видно, что руки его дрожали.
– Хреновая, – очень невозмутимо, в отличие от него, ответила Наташа.
– А чё так долго?
– Ничего не долго. Сам бы сходил, если быстро надо.
Пашок смягчил голос:
– Мы тут с… Артёмом и Музыкантом за музыку успели потрещать…
– Молодцы. А я думала о религии.
– Почему это?
– Кирилл сказал, что Артём батюшкой будет.
Артём поднял голову и столкнулся с мрачно-насмешливым взглядом Алика. Тут же смутился. Он был готов защищать свои принципы перед кем угодно, но перед девушками оказывался всегда беззащитным. Наташа нанесла удар в спину. И теперь каждый мог посмеяться над ним.
– Да нет, я имел в виду, что он может быть батюшкой, – попытался оправдаться Кирилл.
– Не буду я никаким батюшкой, – растерянно огрызнулся Артём, и нечто рухнуло у него внутри, как ледяной замок под лучами весеннего солнца.
– Да ладно, чё ты! – заржал Пашок. – Я тоже, может, когда-нибудь в попы подамся!
– Давай, а я чё, попадьёй буду? – закатила глазки Наташа.
У Артема ёкнуло сердце. «Всё, началось!.. – ахнул он. – Теперь накинутся и сделают из меня посмешище!..».
Краска залила лицо, а язык точно прилип к стиснутым так, что не отодрать. Маленькая Голгофа угрожающе обступала Артёма со всех сторон, а он, увы, даже отдалённо не напоминал маленького Христа.
Однако уязвлённая христианская совесть всё-таки призывала обороняться.
– Священники не люди, что ли? – со скрежетом вырвалось из груди.
Пашок закашлялся, сдавливая смех, сделал серьёзное выражение лица и принял бой.
– Почему не люди. Я к православию нормально отношусь. И в церковь иногда захожу, свечку ставлю за мать там, отца… дядьку… за пацанов, но сейчас попы какие-то не те пошли.
Как известно, лучшая защита – это нападение. И Артём напал:
– Почему не те?
Но тут же поплатился, нарвавшись на Пашков гнев.
– Да потому что там половина голубых, а половина х** знает каких!
– Вот мой дед говорил, – влез Кирилл, – что сейчас настоящей церкви нет, что после войны ересь одна, что если б в наше время опять Иисус пришёл, то попы Его опять и распяли бы.
Это придало Артёму новой энергии. Он почувствовал, что весь мир идёт на него войной, привлекая как грациозную, изящную кавалерию в лице Наташи, как тяжёлую смертоносную артиллерию в лице Пашка, так и хорошо обученную пехоту в лице Кирилла. Не хватало ещё, чтобы несметные полчища разношёрстных ополченцев в лице Алика и Петровича со всею своею обывательскою злобой ринулись на него. Ведь он, Артём, один, как последняя крепость, стоял на страже Христовой Церкви.
И его глаза засверкали:
– Христос, как тогда, уже не придёт, он придёт судить всех нас!
– Вот он попов-то в первую очередь и осудит, на! – прорычал Пашок.
Артём в ужасе от этого чудовищного рыка поспешил отправить дипломатическое посольство и, насколько возможно, мягко сказал:
– Да вы просто не понимаете. Кто вам всё это наговорил? Вы пожили бы церковной жизнью, всё своими глазами увидели бы и…
Но дипломатия не сработала. Пашок перебил его и ударил по столу.
– У нас в церковь поп, знаешь, на какой тачке ездит? А, знаешь, откуда у него она? Я знаю – бандюки дали! И что он, думаешь, поп-то этот заповеди, что ли, соблюдает? Живёт, как все, на!
– Но ведь он за себя Богу ответит, а нам за себя нужно будет отвечать, – как бы сдаваясь, Артём выбросил белый флаг.
Но Пашкова артиллерия не заметила сдачи и продолжала закидывать ближайшие окрестности своими разрушительными ядрами:
– А люди зачем в церковь ходят, на? За тем, чтоб им поп грехи отмолил! Они верят, на! Хотят на хорошего человека положиться, на! Когда везде дерьмо, надо, на, чтоб где-то не было дерьма, на, вот люди и идут в церковь, бабки свои оставляют. А кому, на? Богу, на! Приходят, а там такая же скотина, как и все, стоит, кадилом машет!
– Мой дед говорил, – снова вставил Кирилл, – что в церкви благодати нет и что скоро конец света.
Пехота, взяв очередную высоту, умолкла, но вслед за ней ринулся левый фланг ополченцев.
– Все сгниём… – промямлил Петрович из своего угла.
– Ты еще, сука, не вякай! – запретил ему Пашок и таки принял у Артёма капитуляцию. – Не надо во всём верить попам этим, надо свою голову иметь. Ты, Артём, я вижу, нормальный пацан, будешь попом-батюшкой, служи реально, а не для отмаза.
В конце концов, всё отдалось на разграбление безжалостной пехоте. Кирилл с обидным смешком заявил:
– А ещё мой дед говорил, что церковь у нас жидовская и правят ей фарисеи.
Но неожиданно правый фланг ополченцев робко поддержал павшую крепость. Это вмешался Алик.
– Да что вы парня затравили… Что мы во всём этом понимаем? Бог видит, кто какой из себя есть.
Но было слишком поздно. Артём, как истерзанный генерал, влекомый в цепях вдоль руин, мог только благодарно отозваться с высоты своего великолепного и героического падения:
– Бог всё видит.
– А я не верю в Бога, – вдруг хихикнула Наташа, и война вдруг закончилась, потеряв всякий смысл.
Все резко замолчали. Пашок вроде хотел ещё что-то сказать, уже набрал в лёгкие воздух, но передумал и громко выпустил его. Алик, скинув свою гримасу хмурой обособленности, немного приободрился и посветлел. Кирилл, глядя на керосинку и отчего-то щурясь, поплотнее закутался в Пашкову куртку. Наташа встала и прошлась по комнате, чуть не наступив на Петровича. Петрович захрапел.
Артём улыбнулся. Он вдруг явственно осознал, что все эти люди – и потерянный Алик, который сначала почему-то так ему не понравился, и неприятный, буйствующий Пашок, и лицемерный, трусливый Кирилл, и несчастный Петрович, вызывающий лишь презрение – ему, отнюдь, не враги; что они не из противоположного лагеря, как воображалось ранее; что их зло ничуть не хуже его зла; что, в целом, они все Божьи люди, так как никто из них не ругал Бога и не отрицал Его.
Все, кроме Наташи, с которой он уже успел совокупиться в своём сердце. Уронив голову на стол, Артём ощутил себя предателем, Иудой, и никак не меньше. Ему оставалось только бросить серебренники к ногам Наташи и вздёрнуть себя на дереве. Он застыл в глубоком немом отчаянии.