Страница 10 из 24
Алик с радостью согласился.
Жизнь вторая. Артём
Артём после службы в Преображенской церкви города А., в которой он нёс послушание алтарника, чрезвычайно волнуясь, позвонил Маше:
– Алло, Маш! Можно я к тебе приеду?
– Зачем? – послышался недовольный голос.
– Хочу поговорить с тобой и… просто увидеть…
– О чём ты хочешь поговорить?
– О нас…
Голос вздохнул.
– Артём, у меня есть молодой человек. Пожалуйста, не пиши и не звони мне.
На колокольне начали звонить, и он отошёл подальше от церкви. Волнение немного прошло.
Просто слышать её голос. Просто знать, что она говорит с ним. Уже это успокаивало его.
– Я приеду?
– Не надо, – твёрдо сказала она, и выключилась.
С Машей Артём познакомился осенью на факультетских курсах по выбору «Православная культура». Не то что бы она сразу ему понравилась или он влюбился в неё с первого взгляда, совсем нет. Не было смысла выделять кого-то из почти двадцати студенток, посещавших этот курс. Они ему нравились почти все, кроме той небольшой группки собственно православных девушек. Их он не любил. Длинные юбки, смиренный взгляд, источающий пустоту, и совершенная непривлекательность, как будто некрасавицы идут в церковь, ища исцеления от своей некрасоты.
И потом ему казалось, что они просто хотят выйти замуж. Когда одна молодая клиросница в Преображенском храме начала выражать симпатию к нему, он, не колеблясь, грубо отверг её. Другое дело те, «неправославные». Его притягивал блеск их глаз, заставляли трепетать их женственность и соблазнительность. Их загадочность и шарм.
Маше очень нравилось всё, что связано с православием. То, что читали на курсе, похоже, было недостаточно для её увлечения. Может быть, это к концу курса и сблизило Артёма с ней.
У них сложились хорошие дружеские отношения. Она стала приходить к нему в храм по воскресеньям, а после службы они подолгу гуляли, разговаривая на высокие темы. В январе курс закончился, но дружба только укрепилась. Их встречи стали более частыми, разговоры более возвышенными, а часы разлуки более мучительными.
И вот, Великим постом, где-то в середине марта, в один из вечеров в подъезде её дома они поцеловались. На следующий день она позволила себя потрогать, а на третий у неё в квартире при свете лампадки у подаренных им икон её рука сделала ему хорошо.
Счастливый, вернувшись к себе домой, он полночи читал молитвы и клал поклоны. Каялся и благодарил Бога. Благодарил Бога и каялся.
Следующие несколько дней они почему-то не виделись, а когда встретились, она сказала, что сожалеет о произошедшем, просит прощения, и что лучше остаться, как раньше, только друзьями.
Однако дружба померкла, встречи стали редкими, а беседы натужными и сухими. Последний раз Артём увидел её на Благовещение в Преображенском храме. Когда после службы он подошёл к ней с поздравлением, она расплакалась и сказала: «Прости, я больше не могу видеть тебя».
С тех пор он заваливал её смс-ками, признавался в любви, искал встречи с ней на факультете, пока не узнал, что она уехала на семинар по летней практике в детский лагерь «Звёздочка», где-то в стороне города Б.
И тогда он решился поехать к ней. Домой зашёл ненадолго, только переодеться.
– Сын, ты забыл почитать Псалтирь, – остановила его у двери мама. – Прочитай хотя бы одну кафизму.
– Вечером прочитаю, – послушно сказал он.
– А куда ты так надолго?
– С Машей хочу встретиться.
– А ты ел? – запоздало крикнула она ему вдогонку.
Мама знала о Маше. Артём, за исключением очень личного или представляющего его в дурном свете, от неё вообще ничего не скрывал. Он охотно делился с мамой подробностями бесед с Машей, но никогда не говорил о том, что она ему нравится и что между ними возникла связь.
Возможно, маме должно было казаться, будто хорошая девочка Маша хочет прийти к Богу, не знает как, а Артём ей в этом помогает, наставляет её. А личная жизнь – это личная жизнь. Мама отжила этим. Она спасается, целыми днями читает акафисты. Зачем ей его личная жизнь?
Притом вряд ли она оценила бы его выбор. Маша для неё хоть и хорошая девочка, но вряд ли лучше той клиросницы. Впрочем, он и не задумывался серьёзно над этим. Просто говорил маме, что она хотела бы услышать, и не говорил то, что она слышать не хотела.
Артёму нужно было спешить. Он благоразумно заранее узнал, что автобус на Б. ежедневно отправляется с автовокзала в половине двенадцатого. Времени оставалось мало, но фотка Маши на дисплее мобильного всякий раз, когда он смотрел на часы, вдохновляла и подгоняла его.
«Сегодня всё разрешится, – мечталось ему, – Бог всё устроит».
Он успел. Подбежав к билетному окошку на автовокзале, задыхаясь, спросил кассиршу:
– Как мне добраться до лагеря «Звёздочка»?
– До Брехаловки доедете, а там недалеко. Поторапливайтесь, молодой человек, автобус на Б. уже ведёт посадку пассажиров, – проворчала та.
Он купил билет и помчался к автобусу. У него не было права опоздать. Это был автобус в другой мир. Там, где она, его Маша.
«А вдруг у неё, правда, кто-то появился? – переживал он. – Вдруг она будет там с кем-то, и я увижу их?».
И только в салоне, в старом кресле с грязной накидкой, когда автобус всё же тронулся, можно было перевести дух.
«Господи, благослови!» – мысленно перекрестился Артём. Он не мог её отдать другому. Не мог и не хотел забыть её после того, что было между ними, после тех трёх сладостных и страстных дней.
Сегодня отмечалось Вербное воскресенье, и в автобусе было полно бабушек с веточками вербы.
Деревенские люди вообще всегда очень громко ездят, но когда едут деревенские бабушки, то «громко» не совсем уместное слово. К тому же их чересчур оживлённое общение между собой перемешивалось с периодически то утихающим, то возрастающим хохотом пьяной компании в конце салона.
А через кресло вперёд молодая мама никак не могла успокоить чем-то очень расстроенного ребёнка. Спать он не хотел. Пить из бутылочки не хотел. Играться с игрушками-погремушками не хотел. А хотел только плакать.
Артём в первый раз ехал в сельскую глубинку и поначалу ему было несколько тяжеловато. Он достал карманный молитвослов и кое-как прочитал последование после причастия.
Батюшка Марк, настоятель Преображенской церкви, настаивал на частом причащении, и Артём послушно причащался каждую неделю. Но со временем это таинство превратилось из события в его жизни в обыкновенную рутину.
«Так делали первые христиане, – говорил отец Марк, – и как можно дерзать отвергать Кровь и Тело Христовы?».
Артём отвергать не дерзал, правда, получалось так, что он дерзал их мало во что ставить. Хотя нет, в уме чтил очень сильно, а на деле весь почёт суета съедала.
Прочитав молитвы, он вытащил плеер и вверил своё сердце музыке.
«Я рождён был ночью, в час молитвы волчьей…» – донеслось из наушников.
Это сразу убрало бабушек, хохот пьяной компании и плач ребёнка, а вместе с ними и «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром» на второй план. Стало привычно хорошо и спокойно. Артём боялся только одного – пропустить неведомую ему Брехаловку.
«Имя мне – Антихрист!» – завораживающе пел голос в наушниках.
За окном скрылось солнце, стало пасмурно.
«Плачьте о душе!..».
Артём, отбивая в такт рукой о колено, при приближении очередной деревни всматривался в дорожный указатель.
«Я на тебе, как на войне…» – запел другой голос, и Артём представил, как он с Машей занимается любовью, а потом вдруг, как с Машей занимается любовью кто-то другой.
«А нам с тобою повезло назло!..».
Артём переключил песню.
«Он пришёл, лишь на час опережая рассвет…» – запел женский голос.
Пробегающие мимо бутылки, бумага, консервные банки и прочая грязь свирепо взирали на него сквозь окно.
«Ты чужой! Ты другой! Ты не мой! Не любый!» – настаивал голос.