Когда улетают журавли

— Что ты позорисся-то!

Мария сникла, отвернулась, а Проня виновато топтался около, уговаривал:

— Ну, Маш, вот приеду, тогда уж, а? Счас-то на людях. А уж приеду…

И она улыбнулась, а Проня вошел в вагон, и еще с полминуты они глядели друг на друга: он из окна, она с перрона. Поезд тронулся, и Проня еще видел ее, в плаще, в платке, овальную и неподвижную. И подумалась ему нелепость: «Мария так и будет стоять до моего приезда».

Поезд уже катил вовсю, и только тогда Проня увидел соседей по купе, молодую чету. Они, должно быть, наблюдали за ним и Марией, потому что улыбались чему-то и перемигивались. Проня принял их молчаливое подшучивание на свой счет. Ему стало неловко и тоскливо, он вышел из купе, покурил и направился в ресторан.

Из ресторана пришел размякший, в предчувствии долгого безделья и сна без меры. Ему захотелось заговорить для начала, неважно с кем и неважно о чем, но потом, чтоб свести разговор к себе и Марии и чтобы его слушали долго и внимательно, с пониманием его души, а уж он-то ее вывернет, может, далее наизнанку.

Молодая чета сидела за столиком друг против друга. Ели конфеты. И не просто ели, а целовались попутно; он брал конфетку в губы, она тянулась к его рту, их губы смыкались. Разделив таким образом конфету, они смеялись, и все повторялось.

На Проню они не обратили внимания, и он смутился, подумав о том, что супруги не заметили его прихода. Проня кашлянул, но она, скосив на него смеющиеся серые глаза, потянулась приоткрытым ртом за следующей конфетой. И Проня позавидовал и порадовался их естественному, обнаженному счастью.

— Набиваете зобки, голубочки? — Ему уже не стыдно было на них глядеть. — Хорошо так-то? Рай, можно сказать.

— Илюша, правильно дядечка сказал? В раю мы? — И глаза ее лучились.

— Конечно в раю, Валюша, — отвечал супруг Илья, — только в материализованном, так сказать, вместо райских кущ — кошелек.

— Это так, — согласился Проня, — когда середка полна, то и краешки играют. Однако, бывает, при деньгах, а прижмет, сказать по-шахтерски, по-черному придавит так…

— Вы шахтер? — заинтересовалась Валя. — Это интересно!

— Чего интересного: работа и есть работа. Счас не об этом, — отмахнулся Проня. — Так вот. Молодым был, вроде тебя, — показал на Илью. — Денег как у дурака махорки — известно, силы — что у бугая, мантулил в забое ого-го! А радости — один штыб, по-нашему, угольная пыль. Заколбасю бывало — то напьюсь, то подерусь. А потом встретилась… — Проня прикрыл глаза, снова переживая ту далекую встречу.

— Любовь? — не выдержала Прониной паузы Валя.

— Машка, — выдохнул Проня.

Валя — вся внимание, а Илья, позевнув, сказал:

— Это неизбежно. Женщину, что смерть, не минуешь.

— Сказанул тоже, — обиделась Валя за такое сравнение, а Илья, как бы извиняясь, чмокнул ее в щеку.

— Не я сказал — Горький.

— Носяру видите? — Проня, демонстрируя, повел носом туда-сюда. — Кривой?

— Ну.

— Из-за нее, Машки. И с кем бы, думаете? С Мишкой Коневым, напарником. В забое, бывало, лопатили бок о бок, что песню поем, а на-гора душевные интересы расклинились. Машка между нас. Отступись, говорю. А хрен, говорит, с маслом. Давай, говорит, драцца.

Проня примолк, разжигая интерес, а Валя нетерпеливо спросила:

— Дрались?

— Зачем? Мишка-то был боксер, и я понял — не слажу. Не поддался, значит, слепому случаю. Я другим взял. Курсы комбайнеров окончил и прогремел делами.

— А нос?

— Так это уж на свадьбе. Мишку пригласил. Ну он по пьянке, дурак, повернул мне носопырку. С тем и рассчитался, уехал.

Илья с Валей поскучнели: история оказалась неинтересной.

— Банальный случай, — сказал Илья.

— Что ты?

— Старо! — пояснила Валя.

— Ясно, давно было, — по-своему понял Проня. — Только мне что после свадьбы, что счас — и под землей солнышко светит.

Проня видел в Илье с Валей себя и Марию примерно семнадцатилетней давности. Они как-то сразу стали понятными и родными. Их нежные отношения друг к другу умиляли его.

Поезд увозил Проню, а душа и думы его были дома, и он изливал их Илье с Валей, этим как бы приближая сейчас Марию к себе.

— На курорт вытолкали. Машка ревела коровой, — приврал Проня. — А она у меня видная. Небось видели на перроне?

— Экстравагантная женщина, — Илья усмехнулся.

— Как, как?

— Ну первый сорт, — пояснила Валя.

Проню слегка уязвила оценка Марии на сортность, вроде магазинной вещи.

— В сортах не кумекаем, — сказал Проня. — У нас своя мера.

— Ну вот и в амбицию, — опять непонятно выразился Илья, а Валя тут же пояснила:

— Он говорит, зря обиделись.

— Да я разве обиделся. Я ведь понимаю: одному — попадья, другому — попова дочка.

— Бывает, и наоборот, — возразил Илья. — Сперва правится, а потом… что рыбу тухлую ешь.

— Что ты, Илья! — возмутилась Валя.

— Так ведь сами выбираем-то, по себе. А коли выбрал, так сохрани ее такой на всю жизнь, — загорячился Проня. — «Нравится, не нравится». Не признаю я этого.

— Примитивный человек.

— Вот обзываешься, а зря. Действием поперек своим словам идешь. Не спускаешь с нее глаз-то? Конфетки изо рта в рот суете. А думается мне, не первый год уж поженимшись? — И Проня рассмеялся, довольный собой. — Вот так: твоим салом да тебя же по мусалам.

Илья непонятно улыбнулся и подмигнул Вале. Та смутилась и опустила глаза.

«Чего это они? — затревожился Проня. — Будто ничего лишнего и не ляпнул?» И чтобы развеять наметившуюся неловкость, предложил:

— Давайте-ка, ребята, перекусим, — достал сумку и начал выкладывать снедь на стол. — Тут моя понасовала…

Илья потянулся под полку за баулом.

— Мне тоже подналожила…

Валя шикнула на Илью, поглядела строгим, предупреждающим взглядом и, перехватив из его рук баул, улыбнулась Проне.

— Провожали нас, знаете…

— Это уж всегда, как о дорогу, так…

Проня почувствовал недоговоренность, и больше не захотелось откровенничать. Поужинали почти молча.

За окном уже была тьма. Проня с Ильей вышли в коридор покурить.

Встречный пассажирский с воем и грохотом промелькнул мимо лентой освещенных окон.

— Прут… — сказал Проня.

— Да, скорость, — согласился Илья.

Когда вошли в купе. Валя уже лежала в постели на нижней полке. Горел ночной свет. Илья, не стесняясь, разделся, пожелал спокойной ночи Вале и лег на другую нижнюю полку. Проня разулся, а уж раздевался на полке, что над Валей.

Проня прислушивался к мягкому перестуку колес и думал о резкой перемене в его жизни, хоть и временной, но свалившейся на него нежданно-негаданно. Думал о доме, оставшемся где-то далеко-далеко. Вовка теперь, должно, читает на кухне, а Мария смотрит телевизор, а может быть, легла в постель и не спит, как и он, Проня, и думает о нем. И подосадовал на себя, что не проявил твердости, не отказался от путевки, гори она огнем! А теперь вот болтается, как хрен во щах. Хотя и полечиться надо — не на конфетной фабрике оттрубил двадцать лет. И еще подумал об Илье с Валей, позавидовал; едут вместе. Илья что-то все подмигивал, а та одергивала его и краснела.

Проня не понял, задремал он или нет, но забытье будто было, и тут уловил четкий шепот:

— Что ты вел себя так: обязательно тебе надо, чтобы все знали, кто мы?

— Тише ты, — шипел Илья уже под Прониной полкой.

— Да он спит.

— Он же ничего не понял.

— Не считай людей дурней себя… Да подожди — услышит же.

— Сама сказала — спит…

«Вот оно что! — Проню обдало всего жаром. — Ах вы кошки паскудные. А я-то им: «солнышко в шахте светит». Внизу шуршали, возились, потом Проня услышал злое, ревнивое:

— С женой тоже так?

— Валюш, Валюш…

И тут Проня заскрипел полкой, закашлял. Боковым зрением видел, как Илья метнулся на свою полку.

Не под стеклянным колпаком Проня жил: слыхал и про измены, и про разводы. Лично счастливый, он никогда не задумывался над этими, пожалуй, самыми сложными человеческими отношениями. Они его не касались и происходили где-то в стороне от его жизни. Осуждал он таких людей не строго, но категорично: «С жиру бесятся». И сейчас, впервые столкнувшись с этим явлением лоб в лоб, он был оскорблен. На душе было гадко, и ему стало невыносимо противно быть в одном купе с ними, как бывает невыносимо работать в забое, когда в нем разлагается сдохшая крыса.