Когда улетают журавли

Лошади — бок о бок. Упругая нога Бахри давила на ногу Мавлита. Мавлиту делалось жарко от волнения. Однажды, осмелившись, он склонился и поцеловал Бахри в щеку. Она вскрикнула, а Мавлит, потянув коня плеткой, скрылся в росистой белесости.

— Мавли-и-ит! — Бахри становилось страшно одной.

— Эй-ей-ей-я, эй-ей-й! — донеслось издалека, и ей сделалось хорошо. Она знала, что Мавлит не бросит ее.

Взрослели Мавлит и Бахри. Но все так же ездили в степь вдвоем. Мавлитом овладело беспокойство, боязнь потерять Бахри. Ему, мальчишке, раньше казалось, что они будут вместе всегда и что ни он, ни Бахри никому не нужны. Но Бахри становилась рослой и умной девушкой и обращала на себя внимание парней. Мавлит с тревогой замечал, что в ауле есть парни взрослей и, может быть, лучше его, например шофер Камиль. Семнадцатилетняя Бахри знала, в чем ее сила, и, бывало, на глазах у Мавлита проходила по улице с Камилем. Тогда Мавлит мучился, вскипал гневом и придумывал всякие мести Бахри и Камилю.

Такие шутки Бахри стоили дорого. Мавлит избегал встреч, а встретившись, был молчаливым, грустным. Помирившись, в наплыве откровенности говорил:

— Если бы ты была такой, как степь. Степь мне никогда не изменит.

Бывало, спрашивала:

— Что больше всего любишь?

— Тебя и степь.

— Что снилось?

— Ты и степь.

Что еще нужно Бахри, если и ей снится Мавлит и степь?

Камиль посмеивался над Мавлитом:

— Дальше пастуха не пойдешь, для техники калган слаб.

Самолюбивый Мавлит вызвал Камиля на гонки. Камиль на машине, Мавлит — на жеребце. В кузов влезли парни, отъехали километра два до рощи. Условились: Мавлит станет на корпус сзади.

— Пошел! — закричали парни.

Мавлит ожег жеребца плеткой. Тот, недоумевая от необычного поединка, рванулся в сторону. Мавлит направил его обочь дороги. Машина удалялась. «Опозорюсь!» — досадовал Мавлит. Пыль в глаза. Еще плеткой жеребца. Конь вытянулся — Мавлит припал к луке. Ближе, ближе. Вот уже машина сзади и улица близко. Мавлит не слышал, как, прижавшись к плетням, кричали люди. Не сдерживая жеребца, ускакал за аул. А Камиль затаил злобу. «Не радуйся, даром тебе это не пройдет».

Осенью Бахри уехала в город учиться в техникум, а Мавлита взяли в армию.

Бахри присылала письма, полные тоски и ласки. Иногда в письме среди многих имен значилось имя Камиля. Как тогда, Мавлита мучила ревность.

Камиль же настойчиво добивался внимания Бахри. Иногда по воскресеньям попутно увозил ее в город или привозил оттуда. Незванно приходил к ней в гости, приносил подарки, которые Бахри тотчас выкидывала ему вслед.

А по аулу чей-то злой язык пустил слух: Бахри обесчещена Камилем. Вскоре Мавлит получил письмо от матери. Она писала, что навсегда забудет сына, если он будет писать письма Бахри и этим позорить свою мать и себя.

Душа Мавлита оглохла и ослепла от ревности. На письма Бахри, которые стали приходить реже и реже, не отвечал, а потом и совсем их не стало.

Когда Мавлит вернулся в Тандов, Бахри уже в ауле не было. Она вышла замуж за русского парня, с которым окончила техникум, и теперь жила за озером в Степановке. Родные места обострили притупившуюся боль. И теперь, почти каждый день, не осознавая зачем, он пригонял табун к озеру. Все чаще на закате, когда затихал ветер, а в степи и на озере наступала чуткая тишина, Мавлит подъезжал к самой воде. Он слушал, как из Степановки доносились звуки, лай собак, резкие выхлопы газа из моторов, мычанье коров и даже говор. Иногда ему казалось, что он слышит голос Бахри. Его охватывало волнение, которое передавалось коню, и тот чавкал копытами в иле.

Так он простаивал до сумерек. Однажды он увидел, как к противоположному берегу подошла женщина и долго стояла, смотрела в его сторону. Тогда он впервые не выдержал, прокричал имя Бахри. «…хри-и!» — прокатился звук по воде. В другие дни он еще звал ее, понимая, что все это глупо и безнадежно, но каждый раз после зова он видел ее или на берегу, или в огороде у одной избы.

И вот ранним утром он услышал ее голос. Она кричала его имя. Не помня себя от радости, он взвил копя, развернул на задних копытах и дал ему волю. «Бахри, Бахри, Бахри!» — стучали копыта. «Бахри, Бахри!» — кричали ему вслед хохлатые чибисы. И чем дальше он скакал, тем звучнее и объемнее наполнялся простор ее голосом. Он почувствовал, что слабеет, остановил коня и упал в траву.

Дед Степан сидел у стола, к еде не прикасался. Руки не то чтобы тяжелые, а не поднять. И до койки дойти лечь — вот как тяжело. Лица не видать: борода, брови, усы обвисли, как конопляная куделя. Он смотрел в пол. Откуда-то выбежал таракан, закрутился и скрылся в щель под ножку стола. «Экой прыткий, — подумал он. — Что тот татарчук заозерный».

Николай стоял, широкие плечи обвисли, крупными пальцами мял неизвестно какую по счету папиросу.

Сергей быстро ходил от дверей до стола.

— Уезжайте, немедленно уезжайте. — Он остановился около Николая, пытался заглянуть в лицо и опять начал ходить. — Ведь, главное-то, Бахри первая об этом сказала. Не усложняй, все гораздо проще. Уедете — все забудется. А жизнь впереди. — Сергея раздражало молчание Николая. — Да не молчи ты, дуб! Что здесь непонятного. Решительней будь. Мужчина ты или…

— Ну и лотоха, — буркнул дед.

Сергей понял — к нему.

— Я понимаю, дед, тебе неохота Степановку покидать. В незнакомой стороне… — Он хотел сказать «умирать», но осекся. — Вопрос-то жизни.

— В поле едешь? — спросил медленно дед у Николая.

— Не знаю.

— Сядь. — Дед не отрывал взгляда от пола. — Что делать будем? — не сказал, а проскрипел, как дверь в чулане.

— Не знаю.

— Все ты не знаешь, — осерчал дед. — Надо бы знать-то.

Он долго молчал, и по тому, как вздрагивала борода, Николай понял — силится что-то сказать.

— Не твое это, чужое…

Сергей опешил. Вот это номер, и уже не стал щадить старика:

— Тебе-то сколько жить осталось. Что ж, умрешь, а там хоть трава не расти? Бахри согласна уехать. Ты, дед, скажешь, как… совсем уж… — Он хотел сказать «выжил из ума», но дед приподнял голову — и внуки онемели: по его заволосатившимся щекам текли слезы.

— Позови Бахрю.

Заплаканная, вошла Бахри.

— Что ж ты так, а? Совестно небось?

— Уедем отсюда, не могу я здесь, — и заплакала навзрыд.

— Ну, поедешь, а резинка-то за тобой потянется да и лопнет. Прибьет, что муху. — Дед с трудом приподнялся, пошел к кровати за занавеску.

Сергей смотрел на освещенную из окна Бахри: в ее пушистые волосы запутался золотой комочек света. Солнце просветило ситцевое платье, смутно обозначив полные стройные ноги. И хотя Сергей повидал много женщин, мысленно оценил: прекрасна!

Бахри тихо подошла к совсем раскисшему Николаю:

— Уедем, Коля?

И так было сказано просяще и искренне, что Николай вздрогнул.

— Куда? — Щеки его белели, как обмороженные. — Может, в Тандов с собой возьмешь? — В голосе издевка и тоска. — Возьмешь, лгунья?! — В монгольских глазах зрели решимость и гнев.

Бахри испуганно отшатнулась.

— Что ты? — подскочил Сергей. — Что болтаешь? Подумаешь, через озеро покричали. Это ж мещанство. Ты совсем не знаешь жизни…

Николай резко отвел руки Сергея, так что тот ударился спиной о косяк.

— Иди ты… — И быстро вышел на улицу. Постояв, направился к гаражу.

…На закате всадник крутился на берегу. Завязав вещи в узел, Бахри вышла в огород. Дед Степан сидел, как и утром, курил. Постояла.

— Прощай, дедушка, — поцеловала в седую копну волос.

— Иди, бог с тобой.

Пошла с узлом через огород под недоуменными взглядами притихших соседей.

Сергей разыскал брата за кузницей. Тот сидел на седле культиватора, вытянув шею, смотрел, как Бахри подходит к лодке, курил взахлеб.

— Что ты так? От счастья… — Сергей волновался, подбирал слова. — Без борьбы, просто?

Николай обернулся. Лицо посерело за несколько часов.