Три поколения

И тут же полетевшие, словно из распоротой подушки, перья безошибочно указали Вавилке, что зверек упал сверху вместе с птицей.

«Далеко… Подожду…»

Но в следующую секунду соболь мелькнул в сухобыльнике темной спинкой и, извиваясь, как синяя лента, исчез на другой стороне увала.

— Ушел!.. — прошептал Вавилка.

И уже точно сон выглядело все происшедшее минуту назад.

«Хитрит… Здесь где-нибудь, — готовый просидеть до вечера, пытался успокоить себя охотник. Но его уже трясло и бросало в холодный пот. — А что, если ушел совсем?»

От визга собаки Вавилка вздрогнул.

Амоскин Тузик стоял рядом с ним и дружелюбно вертел хвостом.

Затылком ложа Вавилка ударил щенка в бок. С пронзительным лаем Тузик кинулся прочь.

Вавилка поднялся и, пошатываясь на затекших ногах, пошел за убежавшей собакой.

Вскоре он услышал лай Пестри и вслед за ним выстрел. На полянке Митя поднимал убитую белку. Рядом стоял Амоска.

— Собаку задержи! — крикнул Вавилка.

И только когда Амоска схватил Пестрю, успокоился.

По взволнованному, бледному лицу Вавилки Митя и Амоска поняли, что с ним случилось что-то серьезное.

— Давай собаку скорей!

— В чем дело? — спросил Митя.

Вавилка взял Пестрю на опояску и молча пошел.

Амоска шепнул:

— Сон-то, должно, в руку. Молонья расшиби, если не на медведя лохмач наткнулся! Тузик, как дикий, прибежал оттуда и вот лает, вот лает, а у самого хвост промежду ног… как прикипел, не отдерешь…

Но Вавилка неожиданно повернул обратно:

— Где Зотик с Терькой?

— А мы их пасем, что ли! — дерзко ответил Амоска, разозленный странным поведением Вавилки. — Ты чего это, брат, чужую собаку заграбастал и молчишь, как пенек?

— Может, слышали, где лаял Бойка?

Словно в ответ, в противоположной стороне пади отчетливо зазвенел, ломко отдаваясь в горах, собачий лай.

Вавилка кинулся на голос:

— Бегите за мной!

Митя, Амоска и Тузик с трудом поспевали за ним.

— Что-то подковырнуло лохматого? — недоумевал Амоска.

Митя тоже начал волноваться.

Вавилка остановился и закричал:

— Зо-тик! Терька-а!..

Издалека послышался топот бегущих.

— Со-ба-ку… Собаку задержи!

Бойка выкатился из чащи и подбежал к Пестре. Вавилка схватил его и, не выпуская из рук, опустился на землю.

— Задохнулся! — сознался он Мите и Амоске.

Подошли Зотик с Терькой и, опираясь на берданки, остановились.

— Что у вас тут стряслось? — спросил Зотик.

Вавилка махнул рукой в сторону белка и сказал всего только одно слово:

— Соболь.

Ноги у ребят дрогнули в коленках.

— Тузика на опояску! — решительно командовал оправившийся от усталости Вавилка. — Одну собаку на горячий след наведу, другую наперерез пустим…

Митя и Терька побежали за Вавилкой, на бегу меняя патроны.

— Ровно бы что подкатилось к сердцу, — показывая в улыбке зубы, стараясь не отставать от Мити, сказал Терька.

Пестря рвался из рук Вавилки. Бойка тянул Зотика, высунув язык, и хрипел, натягивая сворку.

У тетеревиных перьев на окровавленной и измятой траве охотники остановились. Почуявшие соболя опытные собаки валили с ног.

— Бросай все лишнее, Зотька, и вы все бросайте!.. Забегай с Бойкой с подветру, к крутикам. От россыпи бы только его отрезать. А ты, Митьша, с Амоской да со своим глупым кобелишкой в открытую идите вон к тем камням. Встаньте, как тычки, на утесе, — на людей он не кинется. Надо его закружить в кедровниках. Ты со мной по горячему следу ударишься, Терьша… Беги же, Зотик, мы ждать будем.

С лица Вавилки катился пот, глаза сверкали. Близость соболя и роль руководителя изменили его тупое, обычно неподвижное лицо.

Чутьистый, злобный Пестря рванул с места. С противоположных россыпей доносилось уже нервное повизгивание Тузика.

Первым «заварил» Бойка. С чудовищной быстротой лай его разрастался, скатываясь в кедровую падь. Пестря еще молчал, но уже скрылся из глаз. Вскоре к серебряному, с подвизгом лаю Бойки с другой стороны примкнул густой, «обваристый» бас Пестри.

— В кольцо берут! — радостно крикнул Вавилка и кинулся вразрез гнавшим зверя «по зрячему» собакам.

Оглянувшись на россыпь, он не увидел на ней ни Мити, ни Амоски, хотя на камнях и виднелось подобие человека.

То удалявшиеся, то нараставшие звуки гона красноречиво рассказывали Вавилке, что собаки «повисли на хвосте» соболя и вот-вот должны или «посадить» его на дерево, или загнать в бурелом.

На одном из поворотов Вавилка столкнулся с Амоской. Далеко позади бежал и Митя. Амоска был без шапки и зипунчика.

Он приостановился и, задыхаясь, сообщил:

— Вместо себя… чучелу… обрядил…

Лай смолк. Но вскоре снова возобновился, сосредоточившись в одном месте.

— Усадили!

Собаки лаяли теперь уже с перерывами.

«Крепко усадили!.. Не напугали бы только, дьяволы!» — Вавилка боялся и Амоски, убежавшего вперед, и Зотика, крадущегося к собакам, и забегавшего позади увала Терьки.

Но в глубине души у Вавилки росла уверенность, что соболю не уйти от двух опытных и сильных собак. Однако, даже и чувствуя растущую с каждым шагом уверенность, Вавилка все же упорно шептал:

— Спугнут, как бог свят, спугнут!.. Уйдет мой соболь!..

Но соболь не ушел.

Уже мертвый, он переходил из рук в руки. Зотик ревниво следил, как встряхивали и гладили ребята убитого им зверя.

Дольше всех держал соболя Амоска. Он щекотал его колючими усиками лица лежавших Вавилки и Мити.

Митя понимал переживаемую Зотиком радость, чувствовал ревность и невольную обиду Вавилки.

— Отличным охотникам, стрелкам и следопытам козлушанской промысловой артели Вавиле Козлову и Зотею Ерневу — ура! — крикнул он.

— Ура-а! — дружно подхватили Терька, Амоска и сам Зотик.

Лежавший все время молча Вавилка смущенно поднялся и почему-то стал перевязывать ремешки обутков.

Глава XLIII

Осень подходила к концу. Летели на юг лебеди. Роняя хрустальные перезвоны, высоко в небе неслись они правильными треугольниками, сверкая на солнце, точно нитки дорогих жемчугов.

Дед Наум вышел из-под навесика, поднял голову и долго отыскивал в небе пролетающих птиц. Но на глаза накатывались слезы. Заслонившись ладонью, он еще настойчивее всматривался в холодную синь небес.

«Неужто совсем износились? — думал Наум Сысоич и упорно, точно желая разубедить себя, старался отыскать лебедей. Но птицы уже пролетели, даже и крика их не было слышно. — На восьмом десятке и обезглазел, а ведь еще прошлую осень пересчитать любой табун мог».

Митя, вернувшийся к избушке (он забыл патроны, заряженные крупной дробью), тоже стоял с поднятой головой.

— Лебедь пошел. Амоска говорит, что снег вот-вот упасть должен, дедушка.

— Пошел… — отвечая каким-то своим мыслям, безучастно отозвался Наум Сысоич.

Митя взял патроны и направился к лесу, а старик все еще стоял задумавшись.

— Митьша! — окликнул мальчика дед Наум.

Митя остановился.

— Скажи-ка Амоске, чтоб не ждал тебя. Поможешь мне старуху срезать.

Не понимая еще, в чем дело, Митя остался. Амоска ушел один.

— Зажился нынче лебедь… На моей памяти ровно и не было того, чтоб в конце октября летел. Зажился, зажился лебедь… — задумчиво повторял Наум Сысоич.

Дед взял топор, пилу и направился к старой, дуплистой, давно облысевшей пихте. Митя шел следом. Долго и тщательно выстукивал Наум Сысоич древнее, толщиной в полтора обхвата дерево.

Дупло в пихте расположено было на высоте груди. Выше и ниже дупла дерево звенело, как металлическое.

— Мальчонком еще я был, покойничек батюшка дупло это расчистил, гниль повырубил, обжег и все капканы хранил в нем. И я, и Трефил, и Нефед тоже хранили. Лет с полсотни назад молоньей голову ей расшибло — облысела, но не сдалась. А вот теперь срезать доведется. Другой поблизости не найдешь. И жалко, а доведется.

Мите очень хотелось спросить деда Наума, зачем ему понадобилось это старое, высохшее на корню дерево, но что-то удерживало его от этого вопроса, и он ждал, что дед скажет ему сам.