Страница 74 из 91
Вместе с тем книга правдиво рассказывает о чудовищно тяжелом положении, о разрухе и голоде в нашей стране после многолетней изнурительной войны, в которую ее втянули русский царизм и европейский империализм.
Наша молодежь в некоторой своей части живет без оглядки на прошлое, не умеет сравнивать, ценить явления по их историческому значению. А Герберт Уэллс рисует честно, без особых преувеличений начало 20‑х годов в Москве и Петрограде, притом верно объясняет причины катастрофической экономической разрухи с ее голодом, холодом, страшной нищетой, невероятными жизненными условиями, от которых при чтении книги берет оторопь.
Но главное, что хочется еще раз подчеркнуть, — это урок, который сам собой побуждает нас на серьезные размышления, урок, объективно определяющийся во времени и тем же временем заостренный.
Для меня это старые раздумья. Примерно двадцать лет тому назад, принимаясь за работу над будущей пьесой, названной потом «Кремлевские куранты», я долго размышлял над строками этой книги. Мне надо было представить себе ход беседы Уэллса с Лениным. Как известно, после этой беседы Ленин сказал: «Какой мещанин, какой филистер!»
Теперь же, в новом издании, в приложении, можно познакомиться с пометками Ленина на книге Уэллса. Пометки эти показывают, что Ленин видел в Уэллсе не только одно филистерство и, если можно так сказать, всемирное мещанство. Из подчеркнутых мест видно, что Ленина интересовало в книге Уэллса и верное и неверное, и тенденциозное до неправды и честное до разоблачения злобной клеветы наших врагов на Советскую Россию. Конечно, я не думаю, будто Ленин, подчеркивая текст книги Уэллса, делал это, «добру и злу внимая равнодушно». Нет, Ленин чуток, зорок, точен. Он как бы учит нас, как надо изучать явление, объективно существующее, во всех его противоречиях, гранях, оттенках. Ленин видит, что произведение Уэллса направлено против марксизма, более того, враждебно марксизму, пронизано обывательской косностью неверия в реальное осуществление идей марксизма; но одновременно Ленин не упускает из виду положительные наблюдения Уэллса, верные и честные мысли его. И все это вновь и вновь наводит на глубокие раздумья. Опять перед глазами предстают великий по широте громадного ума русский гений революции и большой представитель западной интеллигенции со всей его узостью ограниченного ума.
Вот один только пример. Но какой великолепный! Рука Ленина при чтении книги Уэллса выхватывает, выделяет следующее место:
«Марксистская теория подвела русских коммунистов к идее «диктатуры классово–сознательного пролетариата», а затем внушила им представление — как мы теперь видим, весьма смутное, — что в России будет новое небо и новая земля. Если бы так случилось на самом деле, это было бы подлинной революцией в жизни человечества. Но судя по тому, что мы видели в России, там по–прежнему старое небо и старая земля».
Уэллс, видимо, рассчитывал «убить» марксизм этой иронией. Как писатель–фантаст, он взял для выражения своей иронии небо и землю. И, опять–таки как писатель–фантаст, он твердо верил в то положение, что мечты о новом небе и новой земле есть мечты фантастические, мечты утопические, несбыточные, о реальности которых говорить смешно. Притом не обошлось без демагогии. После Октябрьской революции прошло каких–нибудь два года. Как можно было предъявлять русским коммунистам требования столь огромной глубины и размаха, чтобы говорить о новом небе и новой земле в те страшные времена?! Но Уэллс позволил себе этот выпад, по–видимому, потому, что русских коммунистов считал людьми временными, пусть честными, но несерьезными, над которыми можно посмеяться без всякой ответственности, как шутят над детьми. И пошутил, как видите… И бросил фразу, которая теперь звучит как символическая шутка и насмешка над самим автором.
Пришло время, отнюдь не отделенное от времени Уэллса долгими столетиями, и есть новое небо и новая земля в той стране, для которой писатель вообще не предвидел никакого обновления без иностранной, в первую очередь американской, помощи… В той стране и у того народа, который представлялся Уэллсу народом безнадежным, о чем он не раз говорит в своей книге, созданы ранее не слыханные вещи, и эти вещи на родине самого Уэллса признаются реальностью нового неба и новой земли.
Ленин не прошел мимо этих четырех слов, остановил на них свой бесконечно мудрый взор, выделил их и оставил нам еще одно удивительное свидетельство своей гениальности.
Новое небо, новая земля…
Это удачные и точные слова, которые мы понимаем как слова знаменательные, то есть определяющие сегодняшнюю действительность Страны Советов. Нам с вами теперь вообще нетрудно критиковать Уэллса и видеть через огромное увеличительное стекло времени все его заблуждения и ошибки. Но тогда у нас на земле был смертельный поволжский голод, а в небе не то что не проносились искусственные спутники Земли, но даже порядочных самолетов не было. Не пропустить этих слов тогда, выделить их, понять всю символическую несостоятельность иронии Уэллса значило безраздельно верить в новое небо и новую землю.
Гений Ленина несовместим с безволием, с упадком творческого света в самые страшные минуты истории. Гений Ленина несовместим с сомнениями, гений Ленина — это сама вера. И Уэллс в этом смысле полярен Ленину. Пусть он был не гениален, не одарен, как Ленин, но ведь он имел все интеллектуальные данные называться незаурядным представителем западной интеллигенции, западной цивилизации. И здесь — полярность. Прошло время — и он выглядит как шутник, который на знает, над чем шутит. В его острословии и шутках, покрытых налетом умственного скептицизма, мы видим пустоту души, которая не знает света веры в человечество и блистает самодовольством мещанской ограниченности.
Раздумываешь обо всем этом не потому, конечно, что так уж хочется вновь воскресить старые заблуждения большого западного писателя. Нет. Дело в том, что книга Уэллса — это ведь очень типичное, чуть ли не крайнее выражение известного направления умов. Повторяю, ум честный, который стремится видеть вещи объективно, но толкует их и так и сяк, а иногда никак. Маркс Уэллсу «скучен», и он, Уэллс, собирается его «побрить», то есть произвести ревизию Маркса. Но сие, по Гамлету, — слова, слова, слова, ирония, сарказмы, шутки.
Как это ни парадоксально, фантасту Уэллсу Ленин казался беспочвенным мечтателем, и он спешит сказать об этом не без видимого умысла, ибо главу, посвященную встрече с Лениным, он назвал «Кремлевский мечтатель». Уэллс не увидел в Ленине величайшего реалиста, мечты которого были выражением насущных потребностей самой революционной действительности. Правда, в той же книге вы можете прочесть слова, написанные той же рукой, что Ленин есть любимый вождь всего живого и сильного в сегодняшней России. Этот честный автор, заканчивая свою печально знаменитую главу «Кремлевский мечтатель», пишет:
«…мне хотелось думать о Ленине, пока память моя хранила каждую черточку его облика…»
Это глубокое, даже задушевное признание… Как честный человек с честною любовью к правде, пишет Уэллс в другом месте своей книги о советском правительстве: «Это было и есть единственно возможное в России, идейно сплоченное правительство. Сомнительные авантюристы, терзающие Россию, при поддержке западных держав — Деникин, Колчак, Врангель и прочие, — не руководствуются никакими принципиальными соображениями и не могут предложить какой–либо прочной, заслуживающей доверия основы для сплочения народа. По существу — это просто бандиты. Коммунисты же, что бы о них ни говорили, — это люди идеи, и можно не сомневаться, что они будут за свои идеи бороться. Сегодня коммунисты морально стоят выше всех своих противников». Какая правда!
Она и сейчас не потеряла своей силы, остроты и актуальности. Разве не повторяется грязная и постыдная для западного мира возня со всякими бандитами и отщепенцами, именуемыми «правительствами» и «правителями», выброшенными народами своих стран? Разве не выше всех своих противников стоят морально коммунисты сегодня?