Страница 75 из 91
Так говорил очень честный человек. И тот же человек легко и как–то до странности бездумно рядом говорил другое:
«Грубая марксистская философия, делящая все человечество на буржуазию и пролетариат, представляет себе всю жизнь общества как примитивную «борьбу классов» и не имеет понятия об условиях, необходимых для сохранения интеллектуальной жизни общества».
Но ведь Ленин, за которым шло все живое и сильное в России, Ленин, о котором хотел думать Уэллс, сохраняя каждую черточку его облика, был идеологом и пророком этой самой философии, которая является единственной философией, указывающей реальный путь решения социальных вопросов, подлинные условия, необходимые «для сохранения интеллектуальной жизни общества». Сама действительность отбросила оскорбительную болтовню Уэллса о марксистской философии.
И чем больше вдумываешься в писания Уэллса, тем значительнее становится их урок. Уэллс не случай исключительного порядка, который мог быть присущ только западной интеллигенции того времени. Он явление довольно прочное и стойкое. Его образ предвосхитил на будущее время целую категорию людей.
Задумаются ли они над его книгой, узнают ли себя в ней, не берусь сказать. Одни задумаются, другие — нет… Обычно люди не склонны узнавать собственные недостатки в чужих лицах. Но хорошо уж то, что книга Уэллса помогает распознавать старые недостатки в новых людях.
Как относиться к подобным недостаткам? По–моему, как делал это Ленин, то есть спокойно, терпеливо, трезво, а главное, без примиренчества, но и без заушательства.
Герберт Уэллс при всех слабостях, противоречивости и ограниченности своего мировоззрения остается крупным, наблюдательным художником, и поэтому его книга оставляет большое впечатление. Перо писателя набросало во многом очень верную картину России во мгле, если под мглой понимать внешние впечатления, которые в 1920 году неизбежно должны были ужасать не одного только Уэллса. И сами собой приходят сравнения, невольно хочется посмотреть вокруг, подумать о себе, когда отложишь прочитанную книгу Уэллса.
Да мы ли уж в самом деле начинали нашу советскую эпоху с такого разорения и горя, что не один Уэллс, конечно, не видел никакого мыслимого выхода для нас, кроме помощи извне?.. Мы ли?..
Мы! Вот в чем высшее наше значение и жизненность! И теперь уже не у нас, а где–то в иных местах планеты встают роковые предвестники неизбежных катастроф и безысходности, нищеты и бедствий, к которым ведет капитализм.
А мы все те же, верные идеалам Ленина, и такие же мечтатели. Теперь Уэллс мог бы без натяжки назвать всех нас кремлевскими мечтателями, которые высшей мечтой ставят коммунизм и верят в него, как верил Ленин.
Беглые эти заметки были бы все же неполными и односторонними, если бы мы забыли о последующих высказываниях Уэллса, опубликованных незадолго до его смерти. А знать о них важно. Тогда образ этого честного и искреннего большого представителя западной интеллигенции останется ничем не искаженным и правдивым до конца. 24 мая 1945 года Уэллс направил письмо в «Дейли уоркер», в котором говорил:
«Я являюсь избирателем лондонского округа Мерилебон и активно поддерживаю возродившуюся коммунистическую партию. Я собираюсь голосовать за нее…
Мне известно, что сейчас исподволь и упорно внушают людям, что следующая война будет войной Англии и Америки против России. Вся эта кампания ведется слишком одинаковыми методами, чтобы не быть подготовленной заранее».
Так на закате жизни Герберт Уэллс выбрал тех, кого он в трудные годы «России во мгле» видел как единственно честное, единственно возможное правительство, и остался с миром социализма, с нами.
1958
Образ В. И. Ленина
В 1936 году Центральный Комитет Коммунистической партии призвал нашу драматургию и киноискусство создать образ Ленина. Я и раньше много думал над тем, как написать пьесу о Ленине, но мне и писателям моего поколения трудно было представить Ильича в будничной обстановке. В голову не могло прийти, что можно Ленина просто так обозначить в числе действующих лиц пьесы или киносценария, пусть первым, но все равно написать ему роль. И все–таки решил, что писать пьесу буду и в ней будет действовать Ленин. Когда я поделился этим замыслом со своими товарищами, они совершенно серьезно спрашивали меня: «Неужели ты напишешь Ленину роль, он будет говорить совершенно обычные, будничные слова «дайте мне чаю» или спросит, «как обстоят дела»?
И все же я решился на это. Я сразу понял, что написать пьесу о Ленине, обо всей его жизни мне не под силу. И я решил выбрать один маленький эпизод из жизни Ленина, один миг, чтобы в рамках этого эпизода дать портрет Ильича, может быть даже только эскиз образа.
Мы знаем много произведений, где изображались герои прошлых времен. Но биография каждого из этих людей — маленькая крупица, которая могла бы войти в жизнь Ильича, настолько он огромен, этот человек, этот гигант, который, по словам Джона Рида, за десять революционных дней потряс весь мир. Я понял, что не в силах изобразить жизнь этого человека целиком, написать его многогранный, великий образ, и тогда мне вспомнились слова из его речи в «День красного офицера» о человеке с ружьем, и я решил написать об этом человеке пьесу. Вы помните эти слова?
И Николай Федорович быстро, возбужденно, наизусть, как стихи, прочел выдержку из речи Ленина:
«Когда я думаю о задачах нашей армии и красных офицеров, я вспоминаю один случай, которому я был свидетелем не так давно, в вагоне Финляндской дороги.
Я видел, что публика чему–то улыбается, слушая одну старушку, и попросил перевести мне ее слова. Финка, сравнивая старых солдат с революционными, говорила, что первые защищали интересы буржуазии и помещиков, а вторые — бедноты. «Раньше бедняк жестоко расплачивался за каждое взятое без спроса полено, а теперь, если встретишь в лесу, говорила старушка, солдата, так он еще поможет нести вязанку дров». «Теперь не надо, говорила она, бояться больше человека с ружьем».
— И тогда работа над пьесой началась уже практически?
— Да, да! Я работал по двум направлениям. Читал книги воспоминаний о Ленине, все, что было напечатано, и то, что еще находилось в рукописях. Архивы Института марксизма–ленинизма, диссертации, письма, газетные статьи. На это ушло все лето 1936 года. Затем я стал читать подряд все тома ленинских сочинений, вчитывался в наиболее яркие и характерные ленинские образы, учился говорить по–ленински, так что разбуди меня ночью, и я мог бы воспроизвести ленинский текст, характерную ленинскую речь. Я научился вслух подражать и лукавой ленинской интонации, и юмору, и характерному нагнетанию речи, которое было свойственно Ленину, когда он хотел усилить значение говорившегося «неслыханно», «невероятно», «немыслимо», «неслыханный в истории переворот…».
Перенять ленинскую речь — в этом и заключалась моя подготовительная работа над пьесой «Человек с ружьем». А идею всей пьесы дал сам Ленин в отрывке своей речи, о котором я уже говорил.
И вот я принялся за первую сцену. Сцену встречи Ленина с Иваном Шадриным в Смольном. Написал я ее сразу. Пьесы еще не было. Была только эта сцена. Когда–то у нас, молодых, считалось нескромным, «буржуазным» говорить о вдохновении. Теперь это слово прочно вошло в обиход, вдохновение считается необходимым состоянием в любой работе. Не сочтите за нескромность, но осмелюсь сказать теперь, по прошествии двадцати пяти лет, что эта первая сцена в пьесе была написана с вдохновением, и я считаю ее единственно законченной из всего, что я написал до сих пор.
Сцена встречи Владимира Ильича и Ивана Шадрина в Смольном стала сердцевиной всей пьесы. Постепенно, по мере работы, эта сцена стала обрастать сюжетом. К ней стремилась вся пьеса, и от нее расходилась вся пьеса.
— А как приняли пьесу театр, актеры? Ведь и для них работа над пьесой о Ленине была событием удивительным?
— Да. Несомненно. Пьеса («Человек с ружьем») была принята к постановке в театре имени Вахтангова. Роль Ленина исполнял Щукин. Это был, на мой взгляд, великий артист, артист новой, советской формации по духу, по направлению, по таланту. Он во многом помог мне в работе над образом Ленина. Сцена с меньшевиками — озорная, бурная, веселая — была написана при помощи Щукина. Это была взаимообогащающая работа над образом.