Алхимики

— Якоб ван Ауденарде! — прогремел пикардиец, приближаясь гигантскими шагами. — Готов ли ты предстать перед Творцом?

С невероятной для его рыхлого тела быстротой субдиакон подхватил полы сутаны и бросился улепетывать.

— Стой! Не уйдешь, крысиная морда! — крикнул Ренье, заставив беглеца припустить еще быстрее. Несмотря на это, пикардиец легко настиг бы его, если бы субдиакон, точно заяц, не метался из стороны в сторону. Вконец разъярившись, Ренье крутанул связку книг, которую до сих пор не выпустил из рук, и запустил ею в бегущего. Тяжелый снаряд ударил субдиакона в спину, а обитый медью угол «Тетрабиблоса» угодил в затылок. Якоб ван Ауденарде упал, и Ренье с Андреасом, подбежав к нему, увидели, что он не двигается и не дышит.

— Ты убил его, — сказал Андреас, глядя, как быстро набухает кровью ворот субдиаконской сутаны.

— Убил крысу, — тяжело дыша, ответил пикардиец. — Только ходила она на двух лапах и прятала хвост под подолом.

— Ты убил его, — повторил философ. — Но зачем?..

— Чтобы не ждать укуса. Пойдем отсюда.

Дождь становился все сильнее, и вода текла ручьем с капюшона на лицо Андреаса.

А от Ренье валил пар, как от разогретого камня.

— Пойдем, — повторил он. — Сейчас здесь станет жарче, чем в аду.

— Ты погубил себя.

— Нет, я спас нас всех. Послушай, недавно в Генте я швырнул в толпу горючую смесь и благодаря этому остался в живых. А сегодня толпа стала таким веществом, и ее можно швырять по своему желанию. Смотри! Смотри, брат Андреас! Это я направил ее сюда, я указал русло этой реке, и она сметет все препятствия на моем пути. Никто не хватится этого жирного слизняка. Его сочтут еще одной жертвой раздоров, еще одной веткой дерева, разбитого молнией. Посмотри туда! Ты видишь? Смерть навострила косу. Сегодня ей предстоит работа, и жатва будет обильной.

— Вижу, — сказал Андреас. — Ты рассчитал верно.

Ренье сумрачно кивнул.

— Мой расчет — не упустить момента, когда надлежит действовать. Не хочешь же ты вновь нести крест за чужие грехи? Чем раньше мы покинем город, тем лучше будет для нас и для мэтра Виллема. Теперь в Лёвене философам не рады, а немцев вовсе не терпят. И климат здешний вреден для здоровья. Отправимся туда, где светит солнце, а с небес льется лишь золотой дождь.

— Куда это? — спросил Андреас.

— Прямо по улице и до заставы, — ответил пикардиец. — Сделаем крюк только, чтобы забрать мэтра.

— Там впереди Мехеленские ворота, — сказал Андреас.

— Значит, нам в Мехелен, — ответил Ренье.

Андреас вскинул голову, и его глаза блеснули. Он помедлил и вдруг затрясся, растянув губы в гримасе беззвучного смеха.

— Что с тобой? — спросил Ренье.

— Ничего, — ответил Андреас и провел рукой по лицу, стирая гримасу. — Так и сделаем.

XIX

Мятеж коллегий пронесся по Лёвену, точно пожар, и потоки воды с неба не могли залить его. Вслед за школярами на улицы вышли ремесленники и оттеснили копейщиков де Берга к западной окраине. Но крестьяне из предместья святого Эдуарда не дали солдатам покинуть город, и, теснимые с двух сторон, копейщики укрепились вокруг церкви святого Иакова. Здесь на помощь им подоспели отряды конной стражи, отправленные городским магистратом. Закованные в железо всадники ворвались в толпу, и люди, чьим оружием были лишь камни и палки, дрогнули. Почувствовав это, солдаты де Берга перешли в наступление, безжалостно избивая мятежников, и исход дела был решен.

Несмотря на отчаянное сопротивление, школярам пришлось отступить. Часть из них укрылась в коллегиях, другие же побежали на площадь Большого рынка, где их окружили солдаты и стража. Им велели сложить оружие, но они ответили, что скорее умрут, чем склонят головы перед австрийцем.

И, правда, многие еще до заката отправились на встречу с Создателем.

Но горожане не хотели умирать вместе с ними и впустили солдат на рынок. За это их предводители были убиты на месте, еще сорок человек — схвачены и впоследствии повешены, остальные — заклеймены, как бунтовщики.

И всюду по городу были расставлены дозоры; у коллегий часовые проверяли всех входящих и выходящих.

По приказу Яна де Берга ректор и десять виднейших магистров университета были взяты под стражу. И им пришлось раскошелиться, чтобы купить себе свободу; но мэтры, которые были не достаточно богаты для этого, оставались в заточении.

А в это время Ренье и Андреас торопливо шагали по мехеленской дороге, поддерживая Виллема Руфуса, который ехал на осле между ними.

И, обгоняя их, на запад шли люди с лицами угрюмыми и решительными, по два, по три, по четыре человека, и под одеждой у них было оружие. И возмущенный народ со всех провинций стекался во Фландрию, чтобы дать отпор войскам ненавистного римского короля.

XX

А Мехелен, издавна славный своей независимостью, без принуждения склонил голову перед Габсбургом, и, точно в награду, войны обходили его стороной — не считая, конечно, тихой войны с Антверпеном за внимание римского короля. Как пестрая шкатулка в золотистой патине солнечного света, город красовался над мутными водами реки Диль, и светло-серые стены окружали его, будто стальной обруч.

Прибыв туда, Ренье и Андреас оставили старика на постоялом дворе у заставы, а сами отправились в коллегию святого Румбольта, чтобы узнать, найдется ли в ней приют ученому. Ибо в карманах у них свистел ветер, и даже осел был куплен на деньги, занятые у добрейшей Kotmadam.

На улицах царила непривычная тишина, и было слышно, как во дворах и на крышах любовно воркуют толстозобые голуби. Свежие цветы лежали в нишах домов, гирляндами обвивали ставни и водостоки. Их аромат смешивался с благоухание цветущих гиацинтов в Hertogintuin[53] и отдавал во рту приторной сладостью. От нагретых солнцем мостовых струилось тепло.

После буйного дождливого Лёвена приятелям чудилось, будто их накрыло пуховой периной. Дышать было трудно, по лицам струился пот. Ренье откинул плащ на спину и распустил шнуровку колета, Андреас сдвинул капюшон на затылок и глядел вокруг с удивлением.

Навстречу им по улице Августинцев медленно плыла церковная процессия со статуей Богоматери в золоченых носилках. Благочестивые мехеленцы с непокрытыми головами следовали за ней в торжественном молчании — глаза у всех были полузакрыты, губы беззвучно шевелились. Даже голоса певчих звучали приглушенно и тягуче, временами затихая совсем. Горожане, наблюдавшие из окон, провожали процессию почтительными взглядами, но никто не проронил ни слова.

Нежнейший звон церковных колоколов поплыл над улицами, лаская утомленный слух.

Ренье сказал:

— Похоже, в здешних трактирах вместо вина подают сок маковых зерен. Все им упились, а теперь хотят проснуться, но сон не отпускает.

— Да, — прошептал Андреас, — и меня тоже.

Они вышли на площадь Скотного рынка, пустую и гулкую, как барабан. В самом конце слева виднелись три невысоких здания коллегии, украшенных башенками и ажурной резьбой; а прямо перед друзьями возвышался бывший епископский дворец, ныне резиденция бургундских герцогов, чей серый фасад напоминал крепостную стену, неприступную и суровую, несмотря на яркие драпировки, спускавшиеся из открытых окон. Над полукруглой аркой ворот возвышалась восьмигранная башня, украшенная гербами Карла Смелого и его супруги; стражники в туниках с красным австрийским львом, опершись о копья, дремали ее под благодатной сенью.

Вдруг тишину разорвал звонкий цокот копыт, и на площадь в вихре перьев, шелков и сверкающей парчи вылетела пестрая кавалькада. Молодые всадники закружились под стенами дворца, словно стая ярких птиц. Они то натягивали удила, то горячили лошадей, соперничая друг с другом гордостью осанки и блеском позументов; расшитые чепраки мели по земле бархатной, отороченной кистями каймой.

Среди всадников выделялся один, совсем еще мальчик, тонкий и гибкий, словно ивовый прут. На нем был красный бархатный камзол с множеством прорезей, из которых выглядывал кремовый шелк нижней рубашки. Обилие золотой вышивки делало одеяние жестким, точно панцирь, а рубиновые пуговицы сверкали на нем подобно каплям свежей крови. Из-под парчового берета на плечи юнцу волнами спускались длинные рыжеватые волосы, сиявшие на солнце, подобно золотым нитям. Но куда ярче сиял румянец на молодом круглом лице, чью почти девическую красоту портили лишь низко опущенные веки и оттопыренная нижняя губа, придававшая ему брезгливый и надутый вид.

53

Сад герцогини.