Альфа Центавра

— По-честному! Распи бросил в сторону дымящийся Лью, а Фрай красную от крови саблю. Они пошли друг на друга.

— Ты что здесь делаешь? — удивился Герцог Чемберленский.

— Да, — тоже удивился Распутин, — почему я не мог этого предвидеть, не понимаю? Нет, чувствовал, что хренопасия какая-то идет, но не думал, что до такой степени. Тебе бы в Швейцарских Альпах на горных лыжах кататься вместе с Кларой и Розой, а ты здесь полками командуешь.

— Пора брать быка за рога, — ответил Фрай, и забыл, что хотел сказать Распутину, что он лучше бы и дальше предсказывал охотникам, кого они сегодня добудут: медведя или соболя, а:

— Не лез под колеса истории, которая таких горе-предсказателей давит, как орех! — и он одним легким, но точным ударом ладони — как это делается в Тибете: одной ладони о саму себя — разделил его не только точно пополам, но и что самое удивительное: уже без панциря.

Как скальпированный череп древнего индейца Майя, и вопрос был только в одном:

— До или уже после отрезания ему яиц, — как Кецалькоатлю.

И Распутин почувствовал, как пятки его уходят в землю.

— Адибно, паслушай! — сказал он самому себе. — И провел болей из стойки, которому его научила Сонька Золотая Ручка, встретившись с ним случайно на берегу Волги, куда в последнее время все боялись ходить, опасаясь какой-то сумасшедшей тачанки, и еще более чокнутой Сирены, ее возглавляющей.

— Тебе понравилось?

— Очень! На этом, собственно, и закончился их обоюдоострый разговор, ну, плюс пару фраз, как обычно, о многоженце Махно:

— Ты его уже не любишь?

— Нет, в том смысле, что это навсегда, но в прошлом. Я ищу себе мужа — генерала, хотя бы от инфантерии.

— Я-то буду командовать конницей, и знаешь почему? Я сам — лошадь.

— Да? Не заметила. Это Ника Ович и лошадь и конь, а ты з-здоровый м-музик. Настаящи-й-й Киннер.

— Как ты узнала?

— Морда у тебя уж больно лошадиная.

— Это оскорбление?

— Нет, это моё тебе предсказание: генералом будешь, лесной паренек.

— Я тебе не верю. И даже обижен, не буду больше тебя трахать.

— Вот как? А я тебе предскажу:

— Будэш-шь, ох как будэшь! — И научила, — а пока что только показала:

— Болевой на Руку из Стойки, — после которого Распи захотел всё то, о чем мы не только мечтали, но даже больше.

И сейчас Распи провел его Фраю, как, собственно, отставной козы барабанщику. В том смысле, что человеку, бывшему когда-то близким, но не настолько, чтобы, но все равно пива вместе бы выпили, если бы встретились в Москве, как жертвы системы лагерей царской России, а теперь Распи понял, потому что прочувствовал:

— Вот оно, тащат мя грешного в преисподнюю. В том смысле, что не минуту, конечно, но несколько секунд точно — не мог понять, кто кого держит за руку:

— Он Фрая, или Фрай его. — Примерно, как лебедь, рак и щука:

— Пока двое разбираются — третий один, как Александр Сергеевич Пушкин катает шары:

— Под сенью лип и тополей. — Но в любом случае — из круга:

— Не выйти. Ну, и значится, что произошло, как вы думаете? Пошли вместе громить Белые орды? Нет, наоборот, пошли на Царицын. Вроде бы банально:

— Маг победил простого Герцога. — Но. Но как и написано:

— Колдун несет богатыря. — Не наоборот. Может так только, подержаться. За бороду.

Остававшийся в резерве Дэн на удивление самому себе не опечалился, что теперь его очередь показать:

— Как сражаются русские офицеры.

— Он уйдет на Ту сторону, — сказал за прощальным ужином Распи. Чемберленский ответил:

— Туда ему и дорога. И Дэн с одной конной бригадой, и одной дивизией:

— От инфантерии, — прошел до самого штаба, и взял в плен Кали со словами:

— Попалась, командир разбитого корыта. Эспи в это время куковал в Персиковой Теплице — вспомнил молодость, когда работал садовником у одного приличного человека, пытавшегося как Агата Кристи не хренопасией заниматься, как-то:

— Выращиванием породистых баранов, — а писать романы. И как он узнал, для этого надо либо чапать на Клондайк, как Джек Лондон, либо, как Агата Кристи просто-напросто построить в теплом климате зимнюю персиковую теплицу. Ну, и чтобы был большой бассейн в олимпийском стиле:

— Как у Всех. И как только теперь Эспи попадал в персиковую теплицу, тянулся в письменному столу, установленному здесь же, рука к перу, перо к бумаге, ибо не могло бесконечно чесать себя за ухом. И как ему предсказал еще на Зоне Распи — ничего не выбрасывал, а отправлял в будущее: паковал в папки, папки в ящики, читобы потом говорили:

— Ни только много читает — пишет ужасно много, — но никито не будет знать, чито:

— Всё было написано давным-давно, практически еще в:

— Прямом Эфире. Сейчас он писал Труд-д под символическим названием:

— Как судьба меня заставила — зачеркнуто — поставила защищать Трою — современный город Царицын.

И. И выйдя из уединения Персиковой Теплицы нашел в бассейне Кали и веселящегося с ней Дэна.

— Мы уже проиграли сражение? — спросил он, присаживаясь на край бассейна с тремя кружками пива и воблой.

— Не все сражения еще проиграны, — ответил пророчески Дэн, но битва да, уже проиграна.

— Тогда я думаю, нам не по пути — я ухожу в Царицын. Вот как так может быть? Его взяли в плен, когда он писал мемуары в теплице, а он уходит в город, который его пленил. Судьба тащила их за хвост, как котят. Но не всех, конечно, Распутин иногда понимал, что делает, но не всегда, не всегда, а наоборот, даже иногда начал переспрашивать:

— Нет, это точно, или точно туда? — Оно и действительно, закрывать глаза на окружающую действительность нельзя. По крайней мере, очень непросто.

— Это кто? — спросил Дэн.

— Начальник штаба.

— Пусть даст полную рекогносцировку. Кали хотела перевести для Эспи:

— Ты, эта, предскажи ему, чтобы не переживал. — И было:

— Я.

— Что?

— Ну, если кто не забыл, на правом фланге нахожусь я, по их мнению, разумеется.

— У вас там, свои люди, что ли? — удивился Дэн, и механически взял одну кружку пива с пола бассейна, так как до специального столика здесь еще не додумались.

— Не-а, меня ведет судьба.

— Так не бывает, — ответила Кали.

— Почему, если априори известно, что: не человек красит место, а место человека. — Можно сколько угодно доказывать, что наоборот, но априори-то именно, верно только первое.

— Вы хотите сказать, что место помнит: ему начинать первому? — удивился даже Дэн, который, как журналист должен бы знать, что Бальзак говорил:

— Важно не только иметь газету, но и место в ней. — Ну, чтобы написать когда-нибудь то, что может быть напечатано официально. И действительно, прилетел клубя пыль гонец на вороном, и передал ей пакет:

— Камергерша ворвалась на стены Царицына, несмотря на пушечный огонь, отрытый Еленой из всех орудий — правда поздно из-за подлеца Мишки Япончика, запутавшегося кто он:

— Белый или Красный, и как на основании этого объяснил ему Амер-Нази заодно с поддакиваниями Левы Задова:

— Значит Полосатый, — а это одно и тоже. Таким образом, Камергеша на Стене города оказалась в окружении.

Во-первых:

— Фрай вернулся в город как:

— Его Завоеватель, — и все даже забыли почти, что он тут и раньше жил, и более того, в последнее время:

— Обычно в холодильнике. А сзади к ней подошел Распутин, оставленный Фраем в поле именно для этой цели. Камергерша решила шантажировать, как она сказала:

— Этих проклятых обманщиков, — для чего поставила взятого в плен Амера в Рога и Копыта, что значит:

— Голова и руки закрепляются в деревянном щите, а сзади подводят разъяренного киннера. А если его нет, то и простого быка, но тоже жаждующего секса:

— Незамедлительно. — Ждали Распутина, но он перешел на сторону Фрая, с которой — говорит — и не уходил никогда, чтобы, как он выразился:

— Мне никогда не было страшно. — Удивительно: природный маг, почти колдун, а испугался простого богатыря.