Альфа Центавра

— Полосатые. Как говорится:

— Дали знамя, а вы бегите, и отражайте атаки, а уж нападающие на вас всегда будут, ибо:

— Их всегда есть у меня. — Как, например, быков священных на необитаемом острове, съедите, так как не знаете, что у вас две головы, а не одна. С одной вы справитесь:

— Это приказ Одиссея и страх перед богами, — но из второй головы вам передут обратную информацию, что, мол:

— Старик был неправ, и вообще часто отдает противоположные друг другу приказы:

— Кусайте на здоровье! — И приехали, самих сожрут еще не успеет зайти солнце. Вот это и значит:

— Не знаю, за что. — Как думал и Робинзон Крузо, между прочим:

— Едят ведь несмотря на то, что люди ничего плохо не сделали. Удивительно, но это только кажется, что ничего, а так-то, как было уже сказано:

— Знать надо, что у вас две головы на плечах, а не одна. И это было известно, но только тем, кто прилетел с Альфы Центавра.

Глава 58

— Переходите на нашу сторону, — сказала Елена, и оглянулась, нет ли поблизости Котовского, ибо есть ли у него две головы, работающие попеременно, как ходят русские:

— Шагом, но не быстрым, а попеременным, — точно неизвестно. И более того, придя в неистовое беркерсиерство, может и нарочно отказаться от благ, предоставляемых вторым столом.

— Можете ли вы мне обещать на праздничный ужин После Победы Курицу с каштанами и Пулярку с трюфелями?

— Я предпочитаю блондинок.

— Вот?

— Шутка, но я не понимаю, в чем ваше да, и в чем — нет. Ибо и то, и другое:

— Просто куры. — Или вы не всегда любите кастрированных?

— А в чем ваше: да и нет?

— Кастрированные лучше, ибо никогда не огорчают мужчин, потому что на вопрос:

— Хочешь ли ты? — отвечают:

— Я всегда хочу. — Обычные иногда встают в горле. И более того:

— Даже занимаются предательствами.

— Не думаю, что в этом между ними есть разница. Просто один предатель жирней и дороже. Ты знаешь, сколько стоят трюфеля?

— Я пробовала только конфеты.

— Если мы победим, я приглашу тебя на пулярку с трюфелями.

— Но чтобы была и курица с каштанами.

— Вы просто Маркиз де Сад в юбке.

— А вы?

— Я мечтаю стать главнокомандующим.

— Их есть у меня.

— Не думаю, что вы победите. И знаете почему? Вы зажаты между нашей объединенной армией броневиков и танков, и беркерсиерами Врангеля.

— Не думаю, что он выберется живым из того заколдованного замка, где сейчас находится. И все-таки:

— Мы вместе? — Елена села на колени командиру пулеметной роты. Таким образом, Котовский оказался тем Гектором, который один встал на защиту крепости. Ибо, ибо. Ибо Вара прекратил отсекать от броневиков и танков вездесущую инфантерию, и колонны беспрепятственно вошли в город. Гранатометчики Котовского подбили несколько танков и броневиков, но это была стрельба не прямой наводкой, и тем более, не прицельная, а только пристрелочная, ибо велась сверху, по дуге, а броневики и танки двигались, и катапульты древности, редко попадали точно по цели. Котовский забаррикадировался в башне, в надежде поджечь еще несколько десятков врагов, но был брошен по совету Ники Ович:

— На съедение мышам. Он сам себя заточил — так пусть там и сидит, пока не сдохнет. И прошу не бросать ему ничего, что можно бы съесть, кроме пулярок с трюфелями, и никогда:

— Кур с каштанами, — пусть разжиреет и лопнет, как переспелый царицынский арбуз. Елену взяли в плен, и хотели обменять на:

— Одни на одного — другие на другую. — Махно и Аги хотели купить Врангеля, а Ника Ович и Махно — его жену Камергершу. В чем да и нет, в этом выборе воины не могли понять, и голосовали просто:

— Одни за Аги и Махно, а другие за Махно и Нику Ович. Елена в это время, пока шел пир сначала на Стене крепости, потом ближе к ночи, в Метрополе, где, как говорится:

— Все ушли на фронт, — но не все еще были там убиты:

— Стояла в обычном для этого города месте, на центральной площади, чтобы хорошо было видно из Метрополя: в деревянном щите, где до этого последний раз стояла Камергерша. Хотя не она была ее мамой, а дура Агафья, и болван Махно, которые ее до сих пор не узнали, что прекрасная леди:

— Их родная дочь. А когда узнали — испугались, что их могут посчитать за предателей, ибо. Ибо, они вышли ночью при свете факелов из кабака Метрополя, чтобы посмеяться над пленным трофеем, и покидать в нее яблоки и груши, которых было слишком много в этом году — хотя не исключено:

— Эти остались еще с прошлого года. — И. И увидели, наконец, на ее плече лилию, которую еще при рождении — точнее, немного после него — Аги наколола на плече своей любимой, первой и единственной дочки Лены.

— Зачем? — не успел тогда спросить Махно, так как попал на стажировку демократии в Сибирь. И она ответила его невидимому Астралу:

— В честь Александра Дюма-старшего, — которого я очень любила.

— Почему любила? — спросил Махно.

— Потому что, как только полюбила тебя — так бросила школу, где учила детей мировой литературе, и забыла не только Дюма, но и Шекспира с Данте вместе взятых. Как в песне:

— Ах, Вольтер, мой Вольтер! И Жан-Жак Руссо вместе с его Маркизом де Садом, где вы, где вы, милые мои друзья? Не драма, однако, а:

— Трагедия. — Практически без любовных треугольников, ибо — Каки в языческом храме треугольные, когда очереди стоят километровые. — Как и говорил по этому поводу Владимир Высоцкий Маньке Аблигации:

— Работать надо.

— Это она, — схватилась за сердце Учительница-Агафья, боевая подруга Батьки Махно.

— Кто?

— Твоя родная дочь.

— Да? Но я, кажется, тогда был в очередной тюрьме, нет? Хорошо, щас проверим. — И приказал принести пулярку с трюфелями и курицу с каштанами. — Посмотрим, что выберет, и решим: казнить или миловать.

— Ты совсем оскотинел, сукин сын! — рявкнула Аги, и вытащила саблю. — Я тебе только что сама сказала: это она.

— Я не понимаю, почему?

— По ли-ли-ии на плече, ты Александра Дюма хоть читал когда-нибудь?

— Конечно читал, в тюрьме мне больше заняться было нечем. Но там это было нарисовано, чтобы запомнить предателя.

— Дубина ты сие протяженная, наоборот, из вечной любви! Ибо как можно любить вечно?

— Как?

— Только как в публичном доме, представляясь своей любимой грезившимися ей мужиками.

— Прости, я до этого не додумался.

— Ты плохо учился, — вздохнула Аги и, бросив саблю опять в ножны, провела Нестору Заднюю Подножку в падении. Махно не стал отвечать контрприемом, так как как раз принесли заказанные им блюда:

— Пулярку и кастрированную Пулярку, правда с разными внутренностями.

— Выбирай, — сказал Махно, обращаясь к Елене.

— Я буду только фисташки из Пулярки и трюфеля из Курицы.

— Да?

— Да.

— Но как это сделать? — обратился Махно к Аги, тем более, что фисташек здесь вообще нет, ни в Пулярке, ни в Курице, а только каштаны и трюфель, а тем более не трюфеля. Ибо это не конфеты, как она скорее всего думает.

— Сложная задача, я тоже не знаю, как теперь расположить к себе этого Сфинкса, — сказала Аги.

— Не можете? — спросила Елена.

— Увы.

— Нет.

— Тогда я вам скажу, что надо сделать: засуньте эти французские кулинарные изделия себе в жопы — авось выйдут через рот. Это будет очень культурно:

— Срать через рот, а кушать через жопу.

— Блистательный ответ, — сказал Махно. Аги, правда, покачнулась.

— А теперь, — продолжила, закованная в деревянный щит дама, — так как папа меня признал, выпустите меня, пожалуйста.

Елену освободили из щита, и она, повертев немного головой, и сделав зарядку для рук — ушла.

— Куда это она? — спросила Аги.

— Не сказала, — только и ответил Махно. А направилась она прямым ходом в отель Ритц, разобраться с оставшимися там предателями.

— Мне кажется, она полосатая, — сказала Аги, — ты не заметил?

— Дак естественно, иначе за что ее поставили сюда раком, — он показал на деревянный щит, всегда готовый принять новую или нового постояльца, ибо никогда не ломался, а всегда только запирался, как Маркиз де Сад в Бастилию в числе всего пятидесяти заключенных из всего Парижа.