Страница 3 из 8
Согласись, дорогой читатель, что ты бы никогда не додумался до этого. Ты говоришь, что это глупость? Да я и сам теперь вижу, что глупость. Так и она, видимо, решила, скажу, забегая вперёд.
На следующий день я ей позвонил, заикаясь, договорился о встрече. Вечером всё началось по намеченному плану. Когда она пришла, я уже стоял на горе мусора, мои ботинки были пропитаны насквозь каким-то дерьмом, друг в досаде сплёвывал в сторону и злился на меня. Да ещё стал накрапывать мелкий дождь, небо было грязного цвета... В общем, всё получилось ужасно прозаично. Красавица остановилась у подножия мусорной кучи, взгляд её выражал крайнее недоумение, а когда я отдал цветы другу, и он, хлюпая ногами по грязи, стал спускаться вниз и, нечаянно зачерпнув большую порцию вонючей жижи в ботинок, вдруг рефлекторно выругался, моя дама сердца, мой идеал рассмеялась как безумная, с какой-то дикой злостью и, метнув на меня взгляд, полный разочарования и презрения, резко развернулась и стремительно пошла прочь. Я бросился за ней, но остановить её не решился. Она ушла. На этом всё кончилось.
Теперь ты скажешь, читатель, - а что же ты так быстро отступился, если действительно её любил? В том-то и дело, любезный, во мне нет бычьего упрямства, я очень тонко организован, если хочешь. Я был сокрушён духом и чувствовал, что после такого фиаско мне более не оправиться, а, значит, и не возвратить её любви. Моё чувство к ней было как бы размозжено, придавлено таким исходом. Ведь я его совершенно не ожидал!
Потом я страдал, мучился и, наконец, дошёл до настоящего моего положения, в котором и делаю эти записки.
На этом хочу поставить точку и отнести свой трёхмесячный труд в какое-нибудь солидное издательство. Для нашей газетёнки это, пожалуй, жирный куш, да и не хочу, чтоб ОНИ это прочитали. Пускай на работе меня знают с внешней стороны...
15....1990 г.
Уже месяц как не могу спокойно работать. Сердце ноет, ум подавлен. Месяц назад отнёс свою рукопись в журнал «У». Я вошёл в редакцию этого журнала, который, кстати, печатает всякую дрянь, с уверенностью, что по прочтению моей рукописи её как минимум пообещают напечатать в ближайшем номере, а может быть даже и остановят настоящий выпуск с тем, чтобы включить в него мой дневник. И хотя сердце моё сильно колотилось, и я испытывал лёгкое головокружение, однако я был убеждён, что случится нечто похожее на то, что произошло с Белинским по прочтению рукописи Достоевского. Новый Гоголь явился!..
Но тут следует отвлечься и ответить читателю на недоумение относительно моих заверений в собственной бездарности, изложенных в злополучном дневнике. Я и сейчас утверждаю, что я бездарен, что я пустой человек, но, однако, скажите мне, милые вы мои, кто из вас-то талантлив? Ведь в искусстве что главное? Попасть в самого себя. Пусть ты пуст, но будь искренен. У нас же что ни начнёшь читать – всё ложь, всё без совести сделано, всё среда виновата. И потом – всё очень зыбко и относительно. Скажем, читаю я, например, журнал «Й» и думаю: боже, да ведь я гений в сравнении с этой чепухой! Открою, скажем, Сервантеса: боже, да ведь я ничто в сравнении с гением!
Но возвратимся к нашим баранам. Итак, я поднялся на второй этаж, нашёл кабинет редактора, вошёл. За столом сидел флегматичного вида человек лет сорока пяти, с серым лицом, кучерявыми с проседью волосами, который, узнав причину моего визита, с унылым видом предложил присаживаться. Далее он открыл мою рукопись... Фу! Пишу, а у самого лицо так и заливается краской. В общем, всё вышло скверно! Он мой дневник забраковал, сказал, что сейчас нет таких героев, что я списал с девятнадцатого века, а нахамил от себя. Я был в жутком умопомрачении. Я, автор этих записок, сидел перед ним, а он утверждал, что меня как будто и нет, что это списано! У меня тряслись губы, и я с необычайным волнением забрал свою рукопись и, не зная как ретироваться без ущерба собственному достоинству, сказал, что настанет время, когда их вонючий журнал будет дрожать от счастья и гордости, печатая мою самую бездарную строчку. Редактор с испугом и с впервые возникшим вниманием уставился на меня, желая что-то ответить, но я уже выбежал в коридор. Так кончился мой постыдный поход за славою. Кстати, задним числом меня поразило, а потом как-то и успокоило, что на редактора не произвела никакого впечатления моя рукопись, пусть даже и списанная. Ведь всё ж таки с золотого века списано!..
23....1990 г.
Я так понимаю, что пора обстоятельней тебе, читатель, со мной познакомиться. Ведь чёрт его знает, когда меня напечатают! То, что моя фамилия Ленский, я уже сказал. Лет мне – двадцать пять, поэтому так много и рассуждаю о Печорине, ведь я в его возрасте. Зовут меня... впрочем... а! зовут Андреем. (Далее автор называет точное место своего жительства, которое по известным соображениям мы опускаем. – Издатель). Почему я так неохотно назвал своё имя? Потому что меня ведь сразу узнают сослуживцы, друзья. Тогда зачем дал свой домашний адрес? А, в пику вам всем. Нате, открываюсь до конца! Впрочем, я эти строчки, может быть, выброшу потом. Даже, может быть, завтра. У меня такое часто случается. В юности, когда писал стихи, бывало, вечером «над вымыслом слезами обольюсь», а утром со стыдом и досадой разорву свои фантазии: уж слишком большой диссонанс между окружающей средой и ля-ля-ля, фа-фа-фа, стихами. Впрочем, я сознавал ещё их бесталанность. Пожалуй, это было главной причиной. Зато что касается иронии и остроумия, то я здесь первый и в школе был, да и сейчас на работе, где разные юморески пишу, за что меня и любят. Впрочем, я сегодня не в духе. Отложу до завтра.
24.....1990 г.
Вот вчера я сказал, что сознавал свою бесталанность, а начал записки с того, что меня среда испортила своим идиотским восхищением перед мошенничеством моего ума, перед ничтожными, плоскими, пошлыми шутками, перед циничными стихами. Что ж. Одно другому не противоречит. Умей я сказать о себе всерьёз, я б и не стал выкрутасы выделывать. Ведь до чего доходило! Скажем, такие стихи:
Вы холодны как холодильник,
А я горячий как утюг.
У вас такой чудесный рыльник,
А мой приводит вас в испуг.
В трамвае езжу без билета
Не потому, что денег нет, -
От вас, мерзавка, жду ответа
И забываю про билет.
У вас ресницы больше нормы.
Мне ваше мясо по душе.
Оно такой прекрасной формы...
Ах, хватит!.. КОНЧИЛ я уже...
Ведь это пошлятина! И я знал, что пошлятина. И не верил себе, когда их писал. А что мне сказали вы? Ах, какое остроумие! Ах, как чудно и современно! Как мило! И никто даже не поморщился, проглатывая эту дрянь. Никто. Ну, может, кто-то и поморщился, да наверняка устыдился, лучшей половины сердца устыдился. И ведь что главное. Я радовался этому как последний пижон. Потому что считал свою бесталанность временной, потому что я всё как-то чувствовал в себе какую-то зреющую силу, которая, как я полагал, со временем искупила бы ущербность настоящего. Поэтому и верил тому, что говорили мне окружающие и считал это авансом за будущее. И чтоб уверения не иссякли, я угождал их дурацким вкусам, трепался, когда следовало бы молчать. Ах, как жаль потраченных впустую лет! Я даже думаю, что лучше б меня били, лучше б хаяли и ругали, лучше б я терзался сомнениями и отрёкся вовремя от мира, не потакал бы ему своими способностями! Зачем я стыдился быть искренним? Зачем угождал вонючей толпе? Зачем шёл против совести?..
29.....1990 г.
Сегодня опять мерзкий день. То есть погода мерзкая. Вообще-то на мне погода не отражается особенным образом, я от неё не завишу, но сегодня как-то отразилась. Может быть старость уже...