Страница 20 из 67
Прохорыч стоял чинно возле угла стола между Ла–рионом Матвеевичем и Прасковьей Семеновной. Батюшка все еще стоял, и домочадцы его — все, кроме самой маленькой Дарыошки, — тоже стояли, не смея сесть, прежде чем не сядет глава дома. Ларион Матвеевич быстро окинул взглядом всех и, более прочих задержав взор на денщике, вдруг сказал:
— Поди, Аким Прохорович, стань насупротив меня. — И когда старик, озадаченный немного сим странным репримандом, пошел к стене, чтоб взять один из стоящих там стульев, батюшка еще более добавил масла в огонь тут же вспыхнувшего у всех любопытства, сказав: — Да вели прежде подать тебе прибор.
Теперь уже сильно смутившись, Прохорыч сбился с первоначального курса и, явно недоумевая, остановился у двери столовой.
Батюшка же проговорил:
— Иринья Ивановна, изволь сказать, чтоб Акиму Прохорычу принесли прибор.
Дворовый мальчик тут же принес на подносе три тарелки, бокал, фужер, нож, вилку, ложку и твердо накрахмаленный белый салфет. Оставив поднос на углу стола, он неловко расставил и разложил все это перед Акимом Прохоровичем, которому, чувствовалось, новая игра барина начинала нравиться, и он стоял, улыбаясь в усы и лукаво поглядывая на Мишу.
Забрав пустой поднос, мальчик вышел, а Ларион Матвеевич строго оглядел чад и домочадцев и истово перекрестился на образ, висевший в левом от него углу. Одновременно с ним перекрестились и все домочадцы, кроме Дашеньки. Но и она, как и все, взглянула на образ и, подражая старшим, вслед им изобразила нечто вроде крестного знамения.
Отец прочитал молитву, и все повторили произносимые им слова, кроме Семена и Дашеньки, которые еще и не знали ее и совсем не понимали смысла этих слов.
И Миша, в который уже раз повторяя ее, чувствовал, что слова эти кстати, потому что разве не следует поблагодарить творца и за хлеб, который он ниспосылает нам каждый день, и смиренно попросить прощения у тех, перед кем виноват, и великодушно простить тех, кто был должен тебе и даже тебя обидел?
Миша видел, как меняются лица почти всех, читающих молитву. И только те оставались равнодушны к ней, у кого лежала на сердце либо какая–то неизбывная забота или тяжкое удручение или же — и хуже того — томила их душу некая непреходящая маета и не видели они для себя ни выхода, ни утешения.
А в семье Голенищева — Кутузова все были верующими, но без фанатизма и кликушества, без ханжества и юродства. Их вера — и бабушки Прасковьи Семеновны, и отца Лариона Матвеевича, и покойной матушки, когда была жива, — была столь же естественна и незатейливо проста, как пение птиц или шум ветра в саду за окнами дома. Их вера была частью природы, как и сами они были ее неотделимыми крупицами, и бог, которому они молились, тоже был долей ее — неизмеримо более важной, чем они сами, но все же неотделимой от всего того, что называли они миром, натурой и естеством.
Да и не видели они возле себя иных людей: безбожники не были в чести и числилось их по одному на сто тысяч, а встретить их можно было разве что в монастырских тюрьмах да в богадельнях, где сидели они в железных ошейниках, прикованные цепями ко вбитым в стены кольцам или скобам, как и иные буйно помешанные. А ежели кто–нибудь из обывателей — будь то вольный человек или крепостной раб — осмеливался богохульствовать и, нечисто сквернословя, ругать церковь и священство, то брали того под микитки и волокли на съезжую, а оттуда в тюрьму, ибо хула на господа, как и поношение государыни считались тягчайшими из всех возможных преступлений.
И потому окажись какой офицер неверующим, то был бы он столь же нелеп и странен, как если бы замыслил государственную измену или покушение на жизнь царствующей особы.
А Голенищевы — Кутузовы полтыщи лет верой и правдой служили России, и среди них ни бунтовщиков, ни безбожников, слава спасителю, отродясь не бывало.
Беседа 3,
в которой разъясняется, был ли полководец Кутузов верующим человеком, и если был, то в какой мере и почему.
В первых биографиях М. И. Кутузова и во многих вышедших еще до революции посвященных ему книгах часто утверждается, что он был глубоко религиозным человеком и, как говорили в то время: «Без бога — не до порога».
Авторы этих книг приводили цитаты из писем Кутузова, где он употреблял такие выражения, как «храни вас господь» или «Я, слава богу, здоров».
Но правда такова, что эти и подобные им выражения были во времена Кутузова таким же стереотипом, как теперь: «Всего вам хорошего» или «Я чувствую себя неплохо». У каждого времени свои песни, и если бы мы на основании того, кто сколько раз помянул бога, делали вывод о взглядах человека на мир, то Галилей, Ломоносов, Бруно и Коперник попали бы в разряд не просто верующих людей, а религиозных фанатиков и уж никак не выдающихся атеистов.
К тому же с самого дня рождения — от крещения и до самой смерти, и даже после смерти: при отпевании и заупокойной службе, — человек находился под постоянным воздействием церкви. Его книгами в детстве, если он учился читать, были Псалтирь — сборник псалмов библейского царя Давида, Ветхий завет и Новый завет, Жития святых, переполненные мистикой, чудесами, церковными заповедями и поучениями.
И потому любой человек — по крайней мере в начале жизни — не мог не быть религиозным.
Был таким и мальчик Миша Кутузов. И конечно же, не был он ни слишком уж привержен церкви и церковным службам, и тем более никогда не был он слепым последователем всех обрядов и узаконений. Однако после его смерти сложилась традиция, согласно которой он предстает перед нами усердным богомольцем, исполняющим церковные обеты не менее ревностно, чем воинский устав.
Какие же факты чаще всего приводят сторонники той точки зрения, что Кутузов был очень верующим?
Этих фактов — самых важных, ставших хрестоматийными, — пожалуй, три. Разберем их все по порядку.
Первый — молебен, которым сопровождался отъезд Кутузова в войска летом 1812 года, после того как он назначен был главнокомандующим всеми армиями. Его назначению предшествовали следующие события. В конце мая 1812 года Кутузов выехал из Бухареста, где 16 числа подписал мирный договор, победоносно завершив войну с турками. Это высвободило для предстоящей войны с Наполеоном большую, так называемую Дунайскую армию, которой он до сих пор командовал.
Весть о начале войны с Наполеоном застала Кутузова по пути в Петербург. Приехав в столицу, он тотчас же оказался в центре событий.
Французские войска уже подходили к Риге, и Петербург со дня на день мог стать «прифронтовым» городом. Кутузова тотчас же назначили начальником сводного корпуса, экстренно создающегося для обороны города. В его распоряжение поступили все регулярные войска, находящиеся в Петербурге и Финляндии, а также Петербургское народное ополчение, начальником которого он был избран 17 июля.
Днем раньше Кутузова избрали и начальником Московского народного ополчения. Это очень сильно подняло авторитет Кутузова среди всех слоев русского общества, ибо в ополчения входили и дворяне, и мещане, и ремесленники, и крестьяне, как вольные, так и крепостные, и старослужащие отставные солдаты, и унтер–офицеры, и чиновники, и лица духовного звания.
Восторженные патриоты увидели в нем нового князя Пожарского, спасшего вместе с Мининым Россию ровно двести лет перед тем, в 1612 году, и, как и Кутузов, вставшего сначала во главе Народного ополчения, а потом и во главе всех русских войск. Патриотически настроенное духовенство стало молиться за «болярина Михаила» и просить бога, чтобы он даровал победу его войскам. Даже в имени его видели нечто символическое — главой всего небесного воинства считался архистратиг Михаил. Мог ли Кутузов не молиться вместе со всеми? Конечно же, не мог. Тем более что русская православная церковь в Отечественной войне 1812 года занимала патриотическую позицию. И никому нельзя было идти по иному пути; простые люди сердцем чувствовали, что русское православное духовенство вместе со всеми разделяет любовь к Отечеству и вера отцов объединяет в это трудное для России время все сословия, властно требуя одного — остановить, а затем и изгнать иноземцев и иноверцев из пределов священной земли Русской.