Лед и пепел

— А приборы самолетовождения? — не удержался я от любопытства.

— Автопилот, радиокомпас, гироскопы, гироиндукционные компасы, хронометры и главный штурманский прибор — якорная лебедка, — рассмеялся Илья, хлопнув меня по плечу.

Якорь… при одном этом слове у меня по спине пробегал холодок. Тот, кто летал на гидросамолетах, посочувствует мне. В авиации сухопутной самолет совершит посадку на аэродром — и все закончено. Можешь быть спокоен и мечтать о домашнем уюте. В гидроавиации, или, как мы ее в шутку называем, «в мокрой авиации», после благополучной посадки на гидроаэродром, даже оборудованный самыми совершенными средствами приема самолета, только начинается аврал. Обладая большой парусностью, не имея тормозов, махина «летающей лодки» становится игрушкой для ветра или течения. Самолет может снести на берег, на стоящие корабли, на подводные камни. Надо уметь вовремя, при определенной скорости, выбросить вручную тяжелый якорь и остановить дрейфующий самолет в строго определенном месте. Это трудно. Но еще труднее сняться с якоря. Бьют ледяные волны, ветер заливает открытую кабину штурмана. Запущены моторы. Вручную вытаскиваешь якорь, перебирая оледенелый стометровый канат. Чуть ошибся — и гидросамолет наруливает на место залегания якоря, а тот безжалостно впивается всеми четырьмя лапами в тонкое днище машины. Поэтому не зря искусство штурмана оценивалось по тому, насколько умело он обращался с якорем Якорная лебедка — это уже техника, облегчающая труд.

Гримаса боли, исказившая, очевидно, мое лицо, вызвала сочувствие Ильи Павловича.

— Болит? Ты поосторожнее!

— Да нет! Не болит. О якоре вспомнил, — сказал я, усмехнувшись.

— К сожалению, — продолжил Илья Павлович, — лодка эта для лета. А зимой будем пока ходить на Р-5, Р-6, Г-1. Маловат радиус, но что делать?! Организуем площадки на островах.

— Жаль, что СБ не оправдал надежд. Этой машине при всех ее отличных качествах не хватает одного: нормального аэродрома с покрытием.

— Потерпи, Валентин, пару годков. Скоро и у нас будут аэродромы, без авиации Северный морской путь не работник. Сила ледокола не в его винте, а в крыльях самолета. И это твои слова. Ты говорил это капитану Бурке. Помнишь, как прилетели мы с тобой на выручку к «Русанову» в море Королевы Виктории? Затерло его в десятибалльных льдах. А мы прилетели к ним с острова Рудольфа. Тогда еще льдину, на которую мы сели у корабля, разломило и наш ПО‑2 успели спасти, подняв стрелой на палубу. Ты тогда еще был комсомолец.

Мазурук подошел к окну и, словно забыв обо мне, долго смотрел на улицу.

— Ну вот, — словно очнулся он и продолжил: — Однажды капитан Бурке говорит мне: «Боюсь я твоего комсомольца. Уж больно лезет на север. Как бы не завел нас в такие льды, из которых и не выберешься!» — «А ты верь, — ответил я ему, — он дельный парень и разбирается в динамике движения льдов». Вот так–то, Валентин, и характеризовал тебя.

— Какой же из этого вывод, Илья Павлович? — спросил я. — Ведь ты неспроста воспоминаниям–то отдался.

— Авиацию надо активнее вводить на Севере. Аэродромы строить не только на побережье, но и на островах. Ученых–гидрологов посадить на борт при ледовой разведке. Изучать и изучать льды, не оставляя без внимания ни одного квадратного километра! Арктика еще сильнее нас и не раз еще покажет нам свои зубы! И нельзя с ней фамильярно на «ты», только на «вы»!

Таким был Илья Павлович Мазурук, какой уж там чиновник!..

С Николаем Николаевичем Зубовым мы познакомились четыре года назад на острове Диксон. где был размещен штаб морских операций Западного сектора Арктики. Там же базировалась наша летающая лодка, на которой мы выполняли ледовую разведку: обеспечивали штаб всеми необходимыми данными и непосредственно помогали кораблям пробиваться через льды. В составе экипажа в то время гидрологов не было, эта обязанность лежала на штурмане самолета. Зубов часто летал с нами в ледовую разведку, опыт его оказывал нам неоценимую пользу. Профессор Зубов, доктор географических наук, тогда капитан второго ранга, был ученый с мировым именем. Его капитальные труды о морских льдах, ледовых режимах и плавании Северным морским путем заложили основы динамической океанологии. Полеты с ним были нашей академией, где познавали мы законы дрейфующих льдов, учились видеть их слабые стороны и находить наиболее проходимые трассы, а также узнавали маневренные возможности того или иного ледокола или корабля во льдах и множество других тонкостей, познаваемых интуитивно и не записанных ни в одном учебнике.

Среднего роста, корректный, вежливый как в салоне, так и на палубе, он обладал замечательным чувством юмора, был неутомим в работе как в воздухе, так и на земле. Часто Николай Николаевич любил повторять: «Льды не взять силой, но перед умом им не устоять». И действительно, никакой, даже самый современный, ледокол не пойдет через них напролом! Никакой, даже ледокол будущего! А будет использовать невидимые трещины, скрытые снежным покровом, или разводья, сплошной сетью покрывающие эти льды, разделяя видимый их монолитна отдельные поля. Эти невидимые разрушения и позволят ледоколам вести караваны десятибалльными льдами. Задача воздушной ледовой разведки — искать эти трещины, разводья или более молодые, тонкие льды, которые может ломать или раздвигать ледокол, пробивая путь для кораблей. Но для этого мало видеть льды и наносить их на карту. Надо изучать льды, знать их пути движения. А их дрейф закономерен. Значит, чтобы освоить Северный морской путь, недостаточно иметь ледоколы, надо досконально изучить все аспекты движения льдов, главные силы которых находятся в глубине Центрального арктического бассейна!

Такова была методика профессора Зубова! Большинство ученых Арктического института во главе с профессором Владимиром Юльевичем Визе поддерживали его научные выводы.

Однако кое–кому идеи Зубова приходились не по вкусу. Куда проще было идти проторенной дорожкой, минуя риск, который сопутствует любому новому делу.

С профессором Зубовым мы встретились у него на квартире. Собственно говоря, навестили его по–соседски, поскольку жили с ним в одном доме на Суворовском бульваре. Это был недавно построенный по проекту молодого архитектора Евгения Иохилеса дом для полярников. Грандиозный, как морской лайнер, плывущий по штилевому морю, он не походил ни на один из возведенных тогда домов в Москве. Я занимал комнату на пятом этаже, Черевичный — квартиру в другом подъезде. Однако домами встречаться нам не приходилось. Экспедиции, полеты, ледовая разведка — отбирали все время. Жили мы в работе, изредка попадая домой как солдат на побывку или, как, смеясь, говорил Черевичный «Скоро в гости домой!» Такое положение не способствовало укреплению семейных уз. Постепенно нарастающее отчуждение нередко приводило к конфликтам, а иногда и к распаду семьи.

И тем не менее, находясь у последних параллелей нашей многогрешной планеты, о доме мы мечтали как о празднике, и часто представляли, как по вечерам загораются огни в окнах нашего лайнера, плывущего по Суворовскому бульвару в центре Москвы.

Николай Николаевич встретил нас с флотским радушием. В небольшом кабинете, заваленном рукописями, картами, чертежами и заставленном книжными шкафами, где тускло поблескивали золотом кожаные корешки старинных морских фолиантов, было уютно, пахло хорошим трубочным табаком. Обстановка чем–то напоминала добротную каюту корабля. Сбросив со стола рулоны карт и отодвинув пишущую машинку, хозяин поставил три рюмки и наполнил их коньяком.

— С прибытием! Рад вас видеть на твердой земле, мои дорогие друзья! — сказал он тост.

Чокнулись. Обжигая дыхание, теплая волна приятно полыхнула по телу.

— Как леталось? Много ли заработали «фитилей», страдая за науку? — весело сощурил он глаза. — Ну–ну, это шутка. Рассказывайте, как идет подготовка? Как решили вопросы навигации и посадок на дрейфующие льды?

— Подготовка идет нормально, Николай Николаевич, — ответил Черевичный. — Все поддерживают, а вот официального разрешения на экспедицию пока нет!