Страница 8 из 85
— Шпарьте, ребята! Г-2 черта выдержит. А инспекции не попадайтесь!
Добродушно оттолкнув нас, он лихо прошелся по именам всех святых так, что даже мы, знавшие всех боцманов ледокольного флота, от удивления раскрыли рты. Не дав нам прийти в себя, сразу как–то преобразившись, Андрей Николаевич продолжал разговор уже совсем другим тоном.
— Вот ты, Иван Иванович, — обласкивая взглядом, обратился он к Черевичному, — всему миру доказал, что на моем Р-6 можно взлететь и на одном моторе. Запомни, Р-6 меньше, но крепче Г-2. Так вот, зарубите себе, молодые люди: самолет, на котором вы собираетесь открывать неведомые земли, боится одного — боковых перегрузок на шасси. Не взлетайте при сильном боковом ветре! А остальное — ерунда! Ну, удачи вам! — похлопал он нас по плечу, заканчивая разговор. — Действуйте по–умному! Привет белым медведям!
Мы молча шагали к себе тихими переулками, ошеломленные встречей, смелостью и человеческой простотой замечательного конструктора.
— Удивительный человек! Я ждал формул, расчетов, кривых парабол, характеристик взлетного режима! А он:
«Шпарьте, ребята! Г-2 черта выдержит…»
— Он отлично знает возможности своего детища. А его полетный вес, возможно, сделан из расчета на среднего летчика…
— Не будем анализировать, — буркнул Черевичный и постарался перевести разговор на другое. — Главное, добро дано. Мазурук будет доволен.
— И спокоен. Значит, теперь, Иван, можно подумать и о науке!
— Да… Подумать надо, — протянул он. — Ведь ребята эти должны быть не только специалистами, учеными, но и хорошими товарищами. Вон ведь на какое дело идем…
— Давай встретимся с профессором Зубовым. Николай Николаевич наш наставник по науке. Посоветуемся.
— Хорошо. Я созвонюсь. Знаешь, — глаза Ивана озорно сверкнули, — мы, наверное, с тобой большие грешники!
— Ну, к лику святых ни тебя, ни меня, конечно, не причислишь, но не думаю, что больше других, а?
— Да везет–то нам как! Бабка моя с Украины, верующая была и всегда говорила: «Везет как грешнику!»
— Не дошло.
— Да как же — три барьера уже одолели! Папанин за нас — раз! Мазурук поддержал — два! Туполев согласен — три!
Иван открыто и радостно засмеялся и от избытка счастья с размаху хлопнул меня по кожанке. Гулкий шлепок покатился в ночи. Дежурный милиционер у подъезда посольского особняка с недоумением повернулся в нашу сторону. Мимо него, четко печатая шаг, шли два морских летчика. «Из гостей или от девушек…» — видимо, с чувством зависти подумал он, провожая взглядом наши фигуры, затянутые в регланы.
Утром мы доложили Мазуруку о нашем разговоре с Туполевым.
— М-да… Орлы! А бумага? — со скрытым недоверием проговорил он, внимательно разглядывая нас.
— Ты что, Илья Павлович, — заикаясь от волнения, заговорил Иван. — Да как же от Туполева бумагу требовать?!
— Поймите же и меня! Инспекция есть инспекция' Им бумага нужна! Поговорку знаете: «Без бумажки ты букашка, а с бумажкой человек!»
— Бумага… А другую поговорку помнишь? Про чиновников она! — не удержался, вспылил я. — Но ты–то сам летчик!
— Ну, ну, говори, Валентин, свою поговорку! Ты всегда пикировал на меня — ив воздухе, и на земле, а теперь давай в кабинете.
— Гладко писано в бумаге, да забыли про овраги! А по ним ходить!
— Ну, удружил! Это я‑то сглаживаю бумаги и забываю про овраги? Ну спасибо, дорогой мой штурман! Мало, видно, мы съели с тобой соли! И какой горькой! — Он тяжело опустился в кресло и нервно закурил.
— Не о тебе речь! А поговорка к делу пришлась, — еще не остыв, ответил я.
— Ну ладно, понял! Пословица хоть и злая, но меткая. Больно бьет. Попробую переговорить с инспекцией. Там тоже — летчики. Поймут — помогут. Не поймут — пусть краснеют.
Распрощались. Остались одни. Иван Иванович молча, с укором посмотрел на меня.
— Не быть тебе дипломатом! Черт тебя дернул за язык!
— Знаю! Не рожден! Не хотел говорить, да это к нему и не относится, вырвалось само.
— Тебя всегда не вовремя взрывает, — усмехнулся Черевичный. — Шмидту сказал: «Старой калужской дорогой плаваете, за берега держитесь!» А Водопьянову бухнул:
«Примитивно летаешь, за землю вцепился!» А потом, как байроновский Чайльд Гарольд, с обидой на весь мир ходишь, наградами–де обошли…
— О «старой калужской дороге» я говорил на конференции, и ты был согласен со мной. Северный морской путь не одноколейная дорога. Дорог в океане много. Их искать надо! Плавание под берегами — это тактика древних поморских кочей. Теперь самолеты есть. Сколько раз мы наблюдали: Карское море сплошь забито льдами, а севернее чистая вода, от мыса Желания до Диксона хоть на парусах иди. Разве не так? Или другое — что ты делаешь, когда в полете попадаешь в плохую погоду? За землю держишься? Нет. Ты не самоубийца! Ты за облака уходишь, подальше от матушки–земли. Теперь и Водопьянов так делает. Врезался в берег на Байкале — научился. В нашем первом высокоширотном перелете на Землю Франца — Иосифа в тридцать шестом году, я был штурманом звена у Водопьянова, и он уже не жался к земле. Над облаками шли. Легко, свободно. Вот только штурману доставалось… — говорил я запальчиво, будто оправдывался, а в душе оставался неприятный осадок.
И зачем я сказал эту пословицу Мазуруку? Уж он–то никогда не был чиновником, и мне об этом известно больше, чем кому–либо другому. Только вспомнить, чего стоила нам зимовка на острове Рудольфа во время дрейфа папанинцев. А его взлет на гидросамолете с земли! Он уже был тогда начальником Полярной авиации. Этот взлет поразил всех. Такого еще не бывало.
В двухстах пятидесяти километрах к востоку от Тикси на летающей лодке «дорнье» полярного летчика Михаила Каминского начался пожар. Гибель угрожала всему экипажу. Каминский успел посадить гидросамолет в тундре, пожар удалось ликвидировать. Самолет был брошен, поскольку взлетать мог только с воды. Мазурук прилетел на легком колесном самолете, осмотрел место происшествия и, выяснив состояние гидросамолета, заявил:
— Буду взлетать. Чтобы легче было — один. Следите за мной и сопровождайте до Тикси!
Экипаж принял его слова за шутку. Каково же было всеобщее изумление, когда Мазурук запустил моторы гидросамолега и… взлетел! Через полтора часа он благополучно сел в тиксинской бухте.
И еще вспомнилось… Разговор один. В сороковом году я вернулся в Москву после вынужденной посадки на костылях. При встрече Илья Павлович спросил, кивнув на костыли:
— Как же ты так? Говорят, тебя из груды металла слесари выпиливали?
— Не помню. Был без сознания. Следователь Захаров при аварийной комиссии Архангельского порта, когда вел следствие, тоже все удивлялся, что я жив. Вместе анализировали причины. За месяц бесед подружились. Настоящий парень и в нашем деле разбирается.
— Так почему же скапотировали? Кляпчин не справился?
— Кляпчин сделал все, что мог. Снежный покров на полосе вместо двадцати сантиметров оказался восемьдесят. А этого нам на борт не передали. Сели нормально, но когда при пробеге стала падать скорость, колеса провалились, и машина перевернулась. Помню, успел только крикнуть:
«Держитесь, ребята! Сейчас оверкиль будет!» А потом характерный грохот, скрежет, дым — и все! Пришел в себя в больнице. Узнал, что все живы. А машину — в металлолом. Грише досталось. Четыре часа висел вниз головой на ремнях под струёй этилированного бензина. А поднять самолет нечем. Глубокий снег не могли преодолеть подъемные краны. Подкоп под Кляпчина сделали. Вытащили без сознания. Кожа вся слезла от бензина. А бортрадиста выбросило при ударе. Отделался испугом, отошел… Самолет жаль, — грустно закончил я. — В общем–то хорошая машина для ледовой разведки.
— Ты выздоравливай скорее, — улыбнулся мне Мазурук. — А летать будет на чем. Иван Дмитриевич Папанин добился: в Полярную авиацию поступают новые самолеты, океанские летающие лодки. Чудо! Спать можно в полете. Спальные места для экипажа, опреснитель, электрокухня. А штурманский стол — футбольное поле, кресло навигатора вокруг него на рельсах ходит!