Шардик

Дириона кивнула и проворно подошла к ней. Кельдерек тоже приблизился, не так резво, и взял Мелатису за руку.

— Что происходит? — повторил он. — Что им нужно?

Она серьезно взглянула на него:

— Речь о владыке Шардике. Я должна сделать… то, что положено.

Он тихо ахнул:

— Тело?

Мелатиса кивнула:

— Ритуал очень древний — такой же древний, как сам Квизо. Даже тугинда не смогла вспомнить все подробности, но что следует сделать — в целом понятно, и я думаю, бог не откажется принять лучшее, что мы в силах предложить. По крайней мере, владыка Шардик будет погребен с приличествующим почетом.

— А как погребают Шардика?

— Разве тугинда не говорила тебе?

— Нет, — печально вздохнул Кельдерек. — Нет, и об этом тоже я не удосужился узнать.

— Он уплывает по реке на горящем плоту. — Потом Мелатиса встала и взяла его за обе руки. — Кельдерек, любимый, я должна была сказать тебе раньше, но медлить с погребением нельзя больше ни дня, а ты все еще выглядишь слишком слабым и изнуренным.

— Я вполне хорошо себя чувствую, — твердо произнес Кельдерек. — И иду с тобой, даже не возражай. — Мелатиса открыла было рот, но он добавил: — Я пойду во что бы то ни стало. — Он повернулся к Дирионе. — Если йельдашейский офицер все еще внизу, поприветствуйте его от моего имени и попросите подняться сюда и помочь мне сойти по лестнице. — Старуха неодобрительно потрясла головой, но удалилась без слова возражения, а Кельдерек сказал Мелатисе: — Не хочу всех задерживать, но, так или иначе, мне нужно одеться подобающим образом. Ты что наденешь?

Она кивнула в сторону грубо сработанного неполированного сундука в дальнем углу пустой комнаты — на нем лежало простое свободное платье, с широкими рукавами и высоким воротом, не очень ровно окрашенное в малиновый цвет: парадный наряд крестьянской девушки.

— Люди здесь добрые, — сказала Мелатиса. — Жена старейшины дала мне отрез ткани, свой собственный, и ее служанки вчера сшили платье. — Она улыбнулась. — За последние пять дней мне подарили аж два новых платья.

— Тебя все любят.

— Видишь, какая от этого выгода. Но, дорогой мой, раз уж ты твердо принял решение и отговаривать тебя бесполезно, нельзя терять ни минуты. Где же нам раздобыть одежду для тебя?

— Йельдашейцы помогут.

Кельдерек подхромал к лестнице, по которой пыхтя взбиралась Дириона с ведром холодной воды.

— Чистое тело что чистая одежда, — промолвила Мелатиса на бекланском. — У нее поистине золотое сердце. Скажи офицеру, что я недолго.

Йельдашейский офицер уже поднялся следом за Дирионой до середины лестницы, и теперь Кельдерек узнал в нем Тан-Риона.

— Пожалуйста, дайте мне руку, — попросил он. — Я достаточно оправился, чтобы пойти с вами и жрицей.

— Я не знал, — проговорил Тан-Рион с нескрываемым изумлением. — Мне сказали, ты еще слишком плох и не сможешь присутствовать.

— Смогу с вашей помощью, — сказал Кельдерек. — Прошу, не отказывайте мне. Для меня это долг более священный, чем таинство рождения и смерти.

Вместо ответа Тан-Рион протянул руку. Когда Кельдерек стал полуощупью спускаться по ступенькам, он спросил:

— Так ты пешком шел за своим медведем досюда от самой Беклы?

Кельдерек на мгновение замялся.

— Ну… да, пожалуй, что и так.

— Медведь спас сына повелителя Эллерота.

— Я был там, — с нотой раздражения заметил Кельдерек, морщась от боли.

Охваченный головокружением, он прислонился к стене в темной комнате, куда они спустились.

— Вы не можете… не могли бы ваши люди… раздобыть для меня какую-нибудь одежду? — спросил он. — Сойдет любая, лишь бы чистая и приличная.

Тан-Рион повернулся к двум солдатам, ждавшим у двери, и произнес несколько слов на йельдашейском. Один из них ответил, недоуменно хмурясь. Тан-Рион сказал еще что-то, более резким тоном, и оба торопливо двинулись прочь.

Кельдерек, еле волоча ноги, вышел на берег, стянул с себя грубую исподнюю рубаху, упал на колени на отмели и стал мыться одной рукой. Холодная вода взбодрила, и в голове у него более или менее прояснилось ко времени, когда он сидел на лавке у хижины, а Тан-Рион вытирал его исподней рубахой за неимением ничего другого. Вернулись солдаты, один из них нес сверток из плаща. Кельдерек попытался разобрать, что они говорят.

— …в деревне ничего, господин, — услышал он. — …славные люди… просто ничем не могут помочь… вот все, что есть…

Тан-Рион кивнул и вернулся к Кельдереку.

— Они принесли кой-какие свои вещи. Предлагают надеть их, а поверх — ночной плащ часового. Ничего лучшего так срочно не найти. Будешь выглядеть вполне пристойно.

— Благодарю вас, — сказал Кельдерек. — Не могли бы ваши люди… кто-нибудь… помочь мне встать? Боюсь, я переоценил свои силы.

Один из солдат, увидев, сколь тяжело дается Кельдереку каждое движение и как он боится шевельнуть перевязанной левой рукой, тотчас же выступил вперед, движимый естественным состраданием, и помог ему облачиться в незнакомые одежды — форменное платье йельдашейских копейщиков. Он застегнул плащ у него на шее, а потом перекинул его здоровую руку себе через плечи. Тут с лестницы спустилась Мелатиса — она торжественно поклонилась Тан-Риону, легко дотронулась до руки Кельдерека и вышла из хижины на деревенскую улицу.

Пальцы у нее были унизаны деревянными кольцами жрицы Квизо. «Интересно, — подумал Кельдерек, — она собственные свои сберегла во время странствий или кольца дала своей прощенной жрице тугинда перед ее уходом из Зерая?» Длинные черные волосы, заплетенные в косу, Мелатиса уложила венцом вокруг головы и заколола двумя толстыми деревянными шпильками — несомненно, лучшими из имевшихся у Дирионы. Темно-красное платье прямого покроя она подвязала поясом из мягкой серой кожи с крестообразным узором из бронзовых заклепок, и длинная юбка, собранная в складки на талии, слегка расширялась книзу. Кельдерек невольно задумался, где же она раздобыла пояс — принесла с собой из Зерая или получила в подарок от Тан-Риона или еще какого-нибудь йельдашейского офицера?

Между хижинами стояли в ожидании саркидские солдаты в полных доспехах, построенные в две колонны по одному. На левом плече у каждого красовалась эмблема в виде трех снопов. Были они копейщиками, и при приближении жрицы Квизо, сопровождаемой их офицером и смертельно бледным ортельгийским королем-жрецом, пострадавшим из-за своей дружбы с сыном бана, все разом приветственно застучали окованными бронзой концами копий по утоптанной земле. Мелатиса поклонилась тризату и заняла место впереди, между двумя колоннами. Кельдерек, по-прежнему опиравшийся на плечо солдата, остановился в нескольких шагах позади нее. Чуть погодя она повернулась, подошла к нему и прошептала:

— Ты не передумал, любимый?

— Если мы пойдем медленно, я справлюсь.

Благодарно кивнув и улыбнувшись солдату, поддерживавшему Кельдерека, Мелатиса возвратилась на свое место, быстро глянула по сторонам, а потом двинулась вперед торжественной плавной поступью, подавая пример тризату и его людям. Кельдерек захромал за ней, тяжело опираясь на плечо солдата и задыхаясь от усилий. Тельтеарна находилась слева от них — значит направлялись они на юг, к месту гибели Шардика. Они миновали участки возделанной земли, воловий хлев и огромную кучу навоза с ним рядом, козлы из жердей с развешенными для просушки сетями и перевернутый челн на берегу, залатанный и починенный, с блестящими на солнце свежепросмоленными бортами. Ковыляя между колоннами солдат, Кельдерек вспомнил, как когда-то шествовал по улицам Беклы в окружении своих жриц в алых одеяниях, из коих две несли за ним длинный шлейф парадного плаща. Он словно наяву ощутил тяжесть изогнутых серебряных когтей, свисающих с пальцев перчаток, услышал мерные удары гонга, увидел вокруг пышные наряды своих сопровождающих. Никакого сожаления Кельдерек не испытывал. Он знал, что никогда больше не увидит великую столицу империи, и давно уже расстался с ложной иллюзией, приведшей его туда через страшное кровопролитие и обрекшей, несчастного и одинокого, на душевные терзания и мучительное самоосмысление. Но тайна, великая тайна жизни на земле — тайна, которую, возможно, Шардик сумел бы открыть смиренному, бескорыстному, взыскующему сердцу, — неужели и она тоже навсегда утрачена? «О владыка Шардик, — мысленно взмолился он, — гордыня и неразумие привели меня в Беклу. Я горько сожалею о своей слепоте и обо всех страданиях, что ты претерпел от моих рук. Но не ради себя самого, а других ради я умоляю: не оставляй нас навсегда без истины, которую ты приходил явить нам. Не потому, что мы заслуживаем этого, а из бесконечной милости своей и жалости к беспомощности человеческой».