Шардик

Ричард Адамс

Шардик

Моей бывшей подопечной АЛИСЕ ПИНТО с любовью посвящается

От автора

Суеверие и случай суть проявления Божьей воли.

После успеха «Обитателей холмов» передо мной открылось широкое поле для литературного творчества. По правде говоря, для своей следующей книги я мог выбрать абсолютно любую тему. Как-то сама собой пришла идея изобразить персонаж, подобный герою античной трагедии, который приносит обществу великое благо, но расплачивается за свои достижения жестокими личными страданиями. Я стал продумывать трагический событийный фон для моей истории, масштабный и бурный. Постепенно в воображении возникла картина огромного леса, охваченного губительным пожаром, и панического бегства лесных обитателей. Я понял, что это станет отправной точкой моей истории, и однажды ночью, когда я лежал без сна, мысленно представляя животных, убегающих от ужасного, неистового огня, мне вдруг явился образ гигантского медведя, объятого пламенем, который прыгает в реку, поскольку больше спасения искать негде.

Но как он потом выбрался из реки? Не мог же он долго оставаться в воде, еле живой. Внутренним взором я увидел, как зверь выкарабкивается на остров ниже по течению и бессильно падает в какой-то лощине, откуда у него уже не хватает сил выбраться. И вот медведь лежит там, страшно израненный, при последнем издыхании, пока его случайно не обнаруживает охотник Кельдерек.

Кельдерек человек необычный, единственный в своем роде. Хотя и будучи членом большого племени, он вырос в одиночестве и всячески сторонится участия в племенной жизни. Он ведет замкнутое существование, зарабатывает на хлеб одиноким охотничьим промыслом и достаточно искушен в своем ремесле, чтобы всегда возвращаться из леса с добычей — убитыми животными, чьи туши и шкуры можно продать.

Здесь мои мысли потекли по другому руслу. Мне представилось общество, в котором такой охотник жил. В далеком прошлом некая религия сложилась вокруг образа жуткого гигантского медведя, внушающего одновременно страх и благоговение, и среди всего прочего религия эта говорила, что божественный медведь однажды умрет, но в неопределенном будущем непременно возродится. Детей сызмала учили молиться о Благой ночи, когда медведь вернется на землю.

В ходе одной из своих одиноких вылазок в чащу Кельдерек случайно натыкается на медведя, реального медведя, который, весь в ранах и ожогах, лежит в ложбине на острове, куда его пригнал лесной пожар. Зверь совсем плох, явно при смерти, и внезапно Кельдерек, исполнившись благоговейного страха и трепета, ясно понимает, что перед ним, не иначе, новое воплощение божественного медведя, Шардика. Он делает все возможное, чтобы спасти зверю жизнь, и преуспевает в своих стараниях. Медведь начинает выздоравливать, и Кельдерек неотступно следует за ним на безопасном расстоянии, когда Шардик медленно бредет через остров.

Затем воображение подсказало мне, что на острове обитает группа или племя людей, страшащихся появления медведя. У дальней оконечности острова находится поперечная отмель, своего рода брод, по которому можно перебраться на Большую землю с другой стороны реки. Медведь переходит через реку, и Кельдерек тоже, за ним следом. Такое вот начало истории я придумал, а потом остановился и дал волю своей фантазии.

В «Шардике» исследуются феномены религиозного подъема и самой веры. Затронутые в романе темы сегодня так же насущны, как и всегда: власть, политика, коррупция и природа религиозного поклонения. Сюжетные идеи не являлись сами собой, легко и просто: мне приходилось усердно их выискивать. Источниками служили мои сны, мое воображение и огромное количество литературы, взахлеб прочитанной. На написание романа у меня ушло почти три года — тогда я еще состоял на государственной службе и часто писал после рабочего дня и ужина, порой засиживаясь до полуночи.

«Шардика» нужно было извлечь из себя, вырыть, выкопать часть за частью, но только тяжелым трудом и творческими муками. Бывало, я целыми неделями не писал ни строчки, занятый неотложными служебными делами. Вдобавок ко всему к нашей семье тогда присоединился ребенок, находившийся под опекой суда: проблемная тринадцатилетняя девочка, которой пришлось уделять столько же внимания, как и нашим собственным детям.

Труднее всего писалось о муках Кельдерека в его одиноких блужданиях и о страшном одиночестве, одолевавшем моего героя до встречи с Мелатисой. Ибо грубая мужская сила легко поддается описанию — вот почему мы видим столько насилия в современной литературе. Однако, дабы читатель не подумал, будто я сильно напрягал воображение, измышляя зверства работорговца Геншеда, сразу скажу, что о подобных проявлениях жестокости я знаю не только понаслышке, но и по собственному опыту. Еще сложнее писать о моментах нравственного выбора. Ведь Кельдерек долго не понимал, какие ценности следует отстаивать и к чему надо стремиться. В «Шардике» изложены мои моральные принципы, и выразить их на бумаге было ох как непросто. Но наконец настал момент, когда история завершилась и нуждалась теперь лишь в редакторской обработке. Именно тогда я принял решение посвятить свою жизнь литературе и уволился с государственной службы.

В этом издании книги история о Шардике рассказывается во второй раз. Могу только сказать, что я не счел необходимым вносить какие-либо изменения в первоначальный текст, и надеюсь, многие читатели теперь откроют для себя Шардика. Для меня он навсегда останется великим антропоморфным героем Ортельги.

Роман как жанр имеет определенные особенности. Во-первых, в любом романе должна рассказываться история с началом, серединой и концом. Во-вторых, в нем обязательно должен быть положительный герой или героиня, а также главный злодей, впрочем зло может воплощаться и не в человеке, а в некой отвратительной ситуации, которую необходимо исправить. «Шардик» отвечает всем этим требованиям. Я считаю «Шардика» самым удачным своим произведением, потому что, согласно приведенному выше определению, это лучший из написанных мной романов.

Ричард Адамс 2 июня 2014 г.

ЧАСТЬ I. Ортельга

1. Огонь

Даже в сухую жару последних дней лета большой лес никогда не безмолвствовал. По земле — мягкой голой почве, хворосту и валежнику, пепельно-черным гнилым листьям — текли непрерывные потоки звуков. Как неумолчно гудит пламя костра, потрескивая свилеватыми поленьями и постреливая угольками, так при мерклом свете дня на лесной подстилке не стихали шумы и шорохи, легкие вздохи ветра, быстрое шуршание грызунов, змей, ящериц, а нет-нет да и слышалась мягкая поступь какого-то животного покрупнее. Выше, в сумеречной зелени ползучих растений и древесных ветвей, находилось иное царство, населенное мартышками и ленивцами, хищными пауками и бесчисленными птицами — существами, всю свою жизнь проводящими высоко над землей. Здесь звуки были громче и резче: щебет, внезапные квохтанья и пронзительные крики, гулкие дробные перестуки, колокольчатые трели и шелест потревоженной листвы. Еще выше, в самых верхних ярусах, где солнце озаряло поверхность леса, подобную сплошной пелене зеленых облаков, шумливый полумрак сменялся безмолвным сиянием, в котором огромные бабочки порхали среди тонких веток в полном одиночестве и ничей глаз не восхищался великолепием радужных крыльев, ничье ухо не улавливало мельчайших шорохов, ими производимых.