Шардик

Представлялось очевидным, что Геншеду совершенно плевать, выживут дети или умрут. Работорговец не обращал на них ни малейшего внимания, но шагал и шагал вперед, всецело поглощенный стремлением оторваться подальше от солдат; и когда кто-нибудь из упавших мальчиков с трудом вставал и умудрялся его догнать, он даже мельком на него не взглядывал. Только за Кельдереком и Раду он неустанно следил, с ножом наготове, принуждая обоих идти перед ним не останавливаясь.

Подобно тому как зверь, потерпевший поражение в драке с соперником, весь сжимается и будто становится меньше, так же и Раду разом превратился из подростка в малого ребенка, когда они двинулись обратно вглубь леса. Аристократическая гордость, с которой он, словно почетную эмблему дома Саркидов, носил свои лохмотья и язвы, сменилась горестным изнеможением человека, выжившего после страшной катастрофы. Он неуверенно петлял, точно не в состоянии выбрать путь, а один раз, закрыв лицо ладонями, зашелся рыданиями и утих, только когда дыхание иссякло. Подняв голову, он посмотрел на Кельдерека с паническим отчаянием зверя, попавшего в западню, и прошептал:

— Я боюсь смерти.

Кельдерек не нашелся что сказать.

— Я не хочу умирать! — истерически повторил Раду.

— Шагай давай, — раздался позади злобный голос Геншеда.

— Там были солдаты моего отца!

— Знаю, — понуро ответил Кельдерек. — Может, они еще найдут нас.

— Не найдут. Сначала Геншед всех нас поубивает. Господи, как я его боюсь! Больше не могу скрывать страх.

— Если солдаты найдут нас, они меня как пить дать убьют, — сказал Кельдерек. — Я был врагом твоего отца. Сейчас это кажется странным.

Раду пораженно уставился на него, но тут Шера, наконец проснувшаяся, завозилась у Кельдерека на спине и тоненько заскулила от голода.

— А ну, заткните малявку! — велел Геншед.

Превозмогая слабость, Раду забрал девочку у Кельдерека, но пошатнулся, и она испуганно вскрикнула. Геншед в четыре широких шага нагнал их, одной рукой схватил Раду за плечо, а другой зажал ребенку рот.

— Еще раз пикнет — убью!

Раду отпрянул от него и лихорадочно зашептал что-то Шере на ухо. Малышка затихла, и они побрели дальше между деревьями.

— Я не умру, — немного погодя произнес Раду уже спокойнее. — Не умру, пока она во мне нуждается. Ее отец — один из наших арендаторов.

— Да, ты говорил.

Было почти темно, и шума погони сзади не доносилось. Сколько детей осталось с ними, Кельдерек понятия не имел. Он попытался осмотреться по сторонам, но сначала долго не мог сосредоточить взгляд, а потом напрочь забыл, что, собственно, намеревался высмотреть. Голодное истощение, казалось, лишило его зрения и слуха. Перед глазами мутилось, голова раскалывалась от горячечной боли. Заметив вокруг каменные стены, Кельдерек в первый миг принял их за плод своего расстроенного воображения.

Горлан тряс его за плечо:

— Стой! Стой, черт тебя дери! Оглох или что? Остановиться велено. Ты бы присел, приятель, — сказал потом мальчик с еле уловимыми нотками сочувствия в голосе. — Тебе отдохнуть надо, ага. Садись вот сюда.

Кельдерек осознал, что сидит на плоском камне посреди старой вырубки, усеянной пнями, заросшими плющом и бурьяном. Повсюду вокруг были стены, сложенные из булыжников и камней без известкового раствора, целые и полуразрушенные: жилые дома, сараи и хлевы, все без дверей, с провалившимися крышами; там и сям в зияющих проломах виднелись черные от копоти дымоходы. Неподалеку из земли выступал плоский скальный выход, — несомненно, здесь когда-то добывали камень для строительства всех этих сооружений. У подножия скалы бил родник — вода тонкой струйкой стекала в мелкий пруд, обложенный булыжником, а оттуда, через спускное отверстие, сбегала ручьем по склону в сторону далекой Тельтеарны. Каменная стенка на дальней стороне пруда была почти сплошь затянута длинными плетями трепсиса — на них уже распустилось несколько алых цветов.

— Где мы? — прохрипел Кельдерек. — Горлан, где мы?

— Мне-то откуда знать? — раздраженно ответил тот. — Какая-то заброшенная деревня. Здесь уже сто лет никто не живет. Да и какая, к черту, разница? — задыхаясь от отчаяния, добавил мальчик. — Мы все почитай что покойники. Не все ли равно, где подыхать?

— Для меня… для меня есть разница, — проговорил Кельдерек. — Это очень похоже на одно место, где я был однажды, очень давно… там тоже был пруд… и трепсис…

— Он ушел, — сказал Раду девочке. — Да, беги попей, голубушка. Я подойду через минутку.

— А мы скоро пойдем домой? — спросила Шера. — Ты же говорил, мы пойдем домой. Мне кушать хочется, Раду. Очень кушать хочется.

— Скоро пойдем. Не сегодня, но скоро. Не плачь. Смотри, большие мальчики не плачут. Не бойся, я о тебе позабочусь.

Шера положила обе ладошки Раду на локоть и посмотрела на него снизу вверх; ее бледное чумазое личико, обрамленное спутанными волосами, хранило серьезное выражение.

— Уже темно, — сказала она. — Папа всегда лампу зажигал. Я так думаю. Когда темнеет, он всегда зажигал лампу.

— Да, я помню лампы, — слабо улыбнулся Раду. — И я тоже голодный. Но все будет хорошо, обещаю.

— Геншед плохой, правда? Он нас обижает. Он уйдет в Сонную лощину?

Раду кивнул, приложив палец к губам.

— Скоро придут солдаты, — прошептал он. — Солдаты из Саркида. Они отведут нас домой. Но это наш с тобой секрет.

— Мне плохо, — пожаловалась Шера. — Голова болит. Пить хочу. — Она поцеловала руку Раду сухими губами и побрела к пруду.

— Я должен о ней позаботиться. — Раду провел ладонью по лбу и закрыл глаза. — Ее отец — один из наших арендаторов. Ах да, я уже говорил. Мне тоже что-то нехорошо. Не чума ли, как думаете?

— Раду, — сказал Кельдерек, — мне недолго осталось, я точно знаю. Этот пруд, этот трепсис — они посланы мне как знамение смерти. Даже если придут солдаты, мне не жить, потому что они непременно меня убьют.

— Геншед, вот кто нас убьет, — проговорил мальчик. — Или дьявол, в него вселившийся… он убьет нас.

— У тебя в голове мутится, Раду. Послушай внимательно. Я должен попросить тебя об одной вещи.

— Нет, про дьявола все так оно и есть. Я это ясно вижу именно потому, что у меня сейчас в голове мутится. Если человек из любви к адскому злу творит злые дела на земле, то перед смертью в него вселяются бесы. Так сказал мне однажды наш старый привратник в Саркиде. Тогда я не понял, что он имеет в виду, но сейчас хорошо понимаю. Геншед превратился в дьявола. Я до жути боюсь его, одного его вида боюсь… мне кажется, он может убить меня одним только страхом, коли захочет.

Кельдерек, точно слепец, нашарил руку мальчика:

— Раду, послушай меня. Перед смертью я хочу попросить у тебя прощения, и у твоего отца тоже.

— У моего отца? Но ведь вы с ним не знакомы. У вас тоже в голове мутится.

— Только ты и можешь простить меня от имени своего отца и от имени всего Саркида. Я был величайшим врагом твоего отца. Ты никогда не спрашивал моего имени. Я — Кельдерек из Ортельги, но ты знаешь меня под именем Крендрик.

— Крендрик? Король-жрец Беклы?

— Да, в недавнем прошлом я был королем Беклы. Не важно, как я здесь оказался. Это божья кара за то, что я возобновил работорговлю в Бекле и выдавал дельцам разрешительные бумаги в обмен на деньги, чтоб оплачивать войну против Сантиль-ке-Эркетлиса. Если правда то, что смерть погашает все долги и упраздняет все грехи, тогда я умоляю тебя простить меня. Я уже не тот человек, который творил все эти дела.

— А мы точно умрем? И совсем-совсем ничего нельзя поделать? — Раду по-детски испуганно уставился на Кельдерека в полумраке.

— Мне пришло время умереть, теперь я знаю наверное. Икетские солдаты убили бы меня еще в Кебине, да твой отец не позволил. Отправляя меня за Врако, он предупредил, что в следующий раз они непременно убьют меня. Так что я в любом случае погибну: либо от руки икетцев, либо от руки Геншеда.

— Если мой отец смог простить вас тогда, Крендрик, значит я могу простить вас сейчас. Да только какое это имеет значение? Бедная маленькая Шера умрет! Геншед убьет ее… я знаю, знаю! — вскричал мальчик, обливаясь слезами.