Сильви и Бруно

– Следовательно, шиллингов вы боитесь больше, чем призраков, – рискнул предположить я. – По крайней мере, если призраки не столь ужасны.

– Пожалуй, – согласилась Леди. – Обычные духи железной дороги (те, о которых пишут в книгах) довольно слабосильны. Я согласна с Александром Селькирком: если в них что-то ужасает, то лишь банальность. Им никогда не превратиться в ночных убийц. Что в них убийственно – так это скука. Нет, никогда не смогут они погрязнуть в крови – хотя бы для собственного спасения. «Погрязнуть в крови» – это, конечно, гипербола – просто оборот речи.

– Ну, почему же просто оборот? – возразил я. – Это очень экспрессивный оборот. Если бы они погрязли в чем-нибудь другом, было бы не так выразительно. Могли бы они погрязнуть еще в чем-нибудь?

– Едва ли, – ответила Леди так уверенно, словно уже давно обдумала этот предмет. – Жидкость должна быть достаточно вязкой. Например, кетчуп (это новейшее американское изобретение) мог бы привлечь призрака, вызвать у него желание погрузиться, но представляете, если он в этом погрязнет!

– А что, вы все эти ужасы насчет призраков нашли в той книге? – поинтересовался я.

Она передала книгу мне. Я открыл ее с трепетом и не без предвкушения удовольствия от настоящей статьи о призраках. «Таинственное» неожиданно связало ее и меня… Книга оказалась кулинарной, с закладкой на статье «Кетчуп».

Я вернул книгу. Подозреваю, что у меня был довольно глупый вид. Леди мило засмеялась над моим замешательством:

– Это забавнее, чем все полтергейсты, вместо взятые, уверяю вас. В прошлом месяце был один призрак – не настоящий пришелец из потустороннего мира, а привидение из журнала – полнейшая безвкусица! Этот призрак не испугал бы и мыши. Нет, таких призраков не зовут за стол.

«А все же есть некоторое преимущество в почтенном возрасте, очках и даже лысине перед робкой юностью, запинающейся на каждом слове, – подумал я. – Вот старец и почти ребенок непринужденно беседуют, как будто век знакомы». А вслух сказал:

– Но ведь бывают случаи, когда призрака приглашают к столу. Нужно только иметь на это полномочия. Вот у Шекспира много призраков, но  я не припомню, чтобы кто-то предлагал им сесть.

Леди задумалась на мгновение, потом вдруг захлопала в ладоши:

– А я помню! Я помню! Гамлет говорит: «Передохни, о потрясенный дух».

– И, прямо в духе новых постановок, предлагает ему кресло? – спросил я, слегка раздосадованный.

– Американское кресло-качалку, я думаю… – предположила она. 

– Станция Фейфилд, – объявил Кондуктор. – Узловая.

И мы вышли на перрон со всем своим небольшим скарбом. Нельзя сказать, чтобы табличка «Вокзал», торчащая посреди платформы, соответствовала своему значению. Деревянная скамья, на которой могли бы уместиться от силы три человека, – вот и весь вокзал. Да и на той скамье уже сидел старик в потертой блузе, уткнувшись головой в ладони, положенные на рукоятку посоха. Его изможденное морщинистое лицо выражало совершенную покорность судьбе.

– Любезнейший! – вежливо сказал ему Начальник Станции. – Поскольку вы – персона нон грата, шли бы вы отсюда подобру-поздорову. 

И совсем другим тоном обратился к Леди:

– Сюда, Ваша Милость. Садитесь. Поезд на Эльфилд через несколько минут. 

Он, видимо, уже успел прочесть надпись на багажном ярлыке: «Леди Мюриэл Орм: Эльфилд, транзитом через Фейфилд».

Я тем временем смотрел на старичка нищего, и в памяти моей возникло само собой:

Вот старец, жалок и убог,

кому-то даже и смешон,

но вам покамест невдомек,

кем может оказаться он. <2 >

Но Леди как будто вовсе ничего не заметила. Скользнув взглядом по «персоне нон грата», она обратилась ко мне:

– Американского кресла-качалки здесь нет. Но если бы нашлось место для нее, а заодно и для меня, я сказала бы словами Гамлета: «Передохни…»

– …о потрясенный дух! – закончил я цитату. – Это сказано как будто о путешествии по железной дороге. Убедитесь сами.

Как раз в это время к платформе подошел маленький состав местного назначения, и проводники засуетились, отворяя двери вагонов. Кто-то помогал бедному старику влезть в вагон третьего класса, другой, подобострастно повел Леди в первый класс.

Тем временем Леди остановила взгляд на старике и сказала, ни к кому специально не обращаясь:

– Бедный старец! Это просто позор, что он тоже «нон грата». Ах, как мне жаль…

Не знаю, что означало «тоже», но я догадался, что она говорит сама с собой, возможно, даже не замечая этого. Я прошел за ней в вагон, и мы продолжили разговор.

– Создается впечатление, что Шекспир ездил по железной дороге. Иначе как бы ему пришло в голову столь удачное выражение – «потрясенный дух».

– «Потрясенный дух», – сказала она, – это выражение, специфическое для железной дороги. Если бы даже изобретение паровой тяги ни к чему больше не привело, оно так обогатило английскую литературу! Ведь надо же что-то читать в дороге.

– О да! – согласился я. – Все медицинские и кулинарные книги написаны только с этой целью.

– Нет, нет! – задорно возразила она. – Я не имею в виду всё, что у нас печатается. Это было бы чересчур. Иное дело небольшие дамские романы – с убийством на пятнадцатой странице и свадьбой на сороковой. Они-то, конечно, возникли на паровой тяге. 

– Следовательно, когда появится электрическая тяга, – предположил я, от этих романов останутся одни буклеты, а убийство и свадьба совпадут во времени.

– О, это отдаленно напоминает эволюцию по Дарвину! – с энтузиазмом воскликнула Леди. – Только у вас все наоборот. Он из мухи делает слона, а вы гору превращаете в мышь.

Тут мы въехали в тоннель, и я закрыл глаза – все равно смотреть вокруг было не на что. Я обратил взгляд внутрь, пытаясь восстановить подробности недавнего сновидения.

– Мне казалось… что же мне казалось? – полусонно бормотал я про себя. Фраза выходила незаконченная. Нужно было как-то ее продолжить. Я вспомнил, что совсем недавно кто-то что-то говорил про слона, и у меня в голове сами собой возникли такие стихи:

Он думал, что ему концерт

Устроили слоны.

Глаза разул – лежит конверт

С запиской от жены.

– Мне жизнь явилась, – он сказал, –

С обратной стороны!  <3 >

Конечно, это была дичь, от первого до последнего слова. Но еще более диким был Садовник, который пел этот бред. Он был просто Ненормальный, да его так и звали – Ненормальный Садовник. Он размахивал своими граблями – и между прочим, домахался: он их сломал и превратил в подобие какого-то жуткого капкана. Покончив с граблями, этот Ненормальный проверещал еще более кошмарный куплет своей безобразной песни.

Выглядел он весьма причудливо: ноги у него были мощные, как у слона, а все остальное – кожа да кости. Вокруг него лежали соломенные веники, напоминавшие солому, выпотрошенную из чучела.

Сильви и Бруно терпеливо дождались окончания песни. Затем Сильви шагнула вперед (Бруно почему-то оробел) и осторожно сказала:

– С вашего позволения, меня зовут Сильви.

– А как я позволю вам назвать это? – спросил Садовник.

– Что именно? – Сильви в недоумении оглянулась. – А, это Бруно, мой брат.

– А вчера он уже существовал? – спросил Садовник.

– А то! – воскликнул Бруно. Он не хотел, чтобы о нем говорили как о постороннем, и предпочел сам участвовать в беседе.

– Ах, как это замечательно! – с облегчением вздохнул Садовник. – Все так быстро меняется – по крайней мере, в моем саду, – что не успеваешь определиться, что тебе делать. Только что перед тобой была синяя гусеница – допустим, в пять часов утра, – а потом смотришь: она уже бабочка. Но я как-то ухитряюсь отправлять свои обязанности. Встаю в пять утра и начинаю отправлять.

– А я бы никуда не отправлялся в пять часов, – сказал сестре Бруно, недовольный тем, что его, пусть косвенно, сопоставили с гусеницей. – Я не люблю вставать так рано.