Страница 93 из 135
— Скажите, а Карабанова разве нет?
Тот обернулся.
— В области, на пленуме обкома, и второй секретарь там же. Итоги сева, подготовка к уборке…
— Итак, что у вас дальше? — спросил Громов, полный, грузный, медлительный.
— Дальше — дело агронома Лаврентьева. — Серошевский поднялся с раскрытой папкой в руках, поправил очки.
— А он здесь? Да, вон он! Так, так, слушаем. Подсаживайтесь–ка, товарищ Лаврентьев, поближе.
Лаврентьев остался сидеть на месте.
— Содержание дела в том, — гладко и округло заговорил Серошевский, подергивая губой и носом, — что агроном Лаврентьев, вместо того чтобы бороться за высокий урожай ценной и новой в нашей области культуры — пшеницы, вместо того чтобы пойти навстречу передовикам Воскресенского, помочь их начинанию, нанес общим нашим усилиям громаднейший вред. Своим самостийным — сознательным или нет, не знаю — решением он фактически уничтожил не менее трети урожая. Агроном Лаврентьев весной, на участках семенной пшеницы, а также и на некоторых других, приказал рыть ямы для сбора воды. Казалось бы, неплохо. Поля в Воскресенском сырые. Но что получилось? Каждая яма — это два–три квадратных метра посева, да земля, разбросанная вокруг, да сколько землекопы вытоптали. Достаточно произвести простое умножение… Ах, прошу прощения, не сказал главного. Урожай, как оценила наша комиссия, на пшеничных участках обещает быть отличным, до ста восьмидесяти пудов с гектара. Это, конечно, при том условии, если бы не было злосчастных ям, товарищ Лаврентьев. — Серошевский через очки послал в зал улыбочку. — Но ямы есть. Вот теперь помножим и получим — не сто восемьдесят пудов выходит, а только сто двадцать. Треть урожая, шестьдесят пудов, съели ямы. Кто дал право товарищу Лаврентьеву самовольничать, нарушать агротехнику, наши инструкции? Кто дал ему право залезать в карман колхоза, в карман государства? Мы должны спросить его об этом сегодня, и спросить со всей большевистской суровостью. Без скидок и поблажек.
— За вами слово, товарищ Лаврентьев, — сказал Громов, когда Серошевский сел. — Объясните исполкому, как это у вас получилось?
Лаврентьев поднялся.
— Мне трудно что–либо сказать. Я не подготовлен. Вызвали неожиданно. Зачем вызвали, не сообщили. Но, если так повертывается дело, я, понятно, не смолчу. Мне казалось, что ямы пошли на пользу. Там, где их не было, виды на урожай гораздо ниже. Вымочки, выпревание… А что же оставалось делать? Созерцать, как через поля хлещет вода? Не имел права. Вот, этого права действительно не имел. Не утверждаю, что ямы — элемент передовой агротехники. Всего–навсего пожарная мера. Если говорить серьезно об агротехнике в Воскресенском, нужны большие мелиоративные работы. Об этом свидетельствуют и материалы краеведческого музея. Если вы там не были, товарищ, Серошевский…
— Вас просили говорить пока что о себе, — подал реплику Серошевский. — Обо мне, если надо, скажут в ином месте и другие люди.
— Я и говорю о себе, о своих предположениях. Ваших не знаю. Если почвы Междуречья, где находятся поля Воскресенского, лежат на плотных глинах, то; вполне возможно, что по этим глинам идет подземный ток воды к Лопати…
— Мелиорацией занимайтесь, а не мудрствуйте, — снова вмешался Серошевский.
— Занимаемся, — ответил Лаврентьев. — Составили план, договорились с черепичным заводом о трубах. Осенью предполагаем начать закладку сети первой очереди. Но я должен сказать, что мелиоративная система, которая была заложена в Воскресенском до войны, как известно, не выдержала и двух лет, ее занесло илом, плывуном, трясиной…
— А как же хозяйничал Шредер? — не унимался главный агроном.
— Шредер! Вот вы о чем! — Лаврентьев взглянул на него с усмешкой. — Вопрос мудрый. Отвечу.
Он рассказал, как сам однажды задал такой вопрос Карпу Гурьевичу и как ему было стыдно, когда старый столяр рассказал о канавах, испещрявших поля через каждые пять саженей, о недальновидности помещика, об узости его интересов, о нежелании думать о завтрашнем дне.
— Возмутительно! — Серошевский вскочил. — Агроном Лаврентьев над нами потешается. Мы говорим о деле, о его безобразнейшем проступке, а он басни нам рассказывает.
— Что вы предлагайте? — спросил Лаврентьева Громов.
— Сейчас? Сейчас, я уже сказал: закладывать новую, более прочную систему труб. В дальнейшем возможно, что придется настаивать перед районом на капитальных работах. Возможно, что понадобится система крупных каналов, коренное переустройство всего Междуречья.
— Позвольте, Сергей Сергеевич? — попросил слова главный агроном.
— Говорите.
— Перед нами типичный случай демагогии. Когда надо давать ответ, — Серошевский еще сильнее задергал губой, — человек кричит: держите вора! Вы, товарищ Лаврентьев, не выполняете наших элементарных требований, игнорируете все наши инструкции, а поднимаете шум: система каналов, коренное переустройство? Безобразие! Неужели вы думаете, что по вашему слову все моментально завертится? Делайте то, что вам приказывают, исполняйте, а не прожектерствуйте. Коренное переустройство — это дело партии и правительства. Они знают и видят, где надо переустраивать, где не надо. Они лучше нас с вами это знают. Когда партия и правительство скажут: переустроить Междуречье, — вот тогда мы наляжем, тогда не пожалеем сил. Тогда, только тогда! Советское хозяйство — плановое хозяйство. Оно не терпит партизанщины. Вы — всезнайка, и вы, конечно, слыхали о так называемой Полесской проблеме…
Лаврентьев насторожился. Все это разбирательство ему казалось ненужным, надуманным, высосанным из пальца. Оно его даже не возмущало. Если тут главный винт — Серошевский, иного и ждать было нельзя. Но упоминание о Полесской проблеме его заинтересовало.
— Что такое Полесская проблема? — продолжал витийствовать главный агроном. — Полесье — огромная территория между Днепром и Бугом, в треугольнике Могилев — Киев — Брест. Она покрыта миллионами гектаров болот и заболоченных земель, изрезана множеством рек.
— Как наше Междуречье, — оживился Громов.
— Сходно. Только масштабы не те. — Серошевский вполоборота склонился в сторону Громова. — Миллионы гектаров земли пустовали, Белоруссия — львиная доля Полесской низменности приходится именно на эту республику — бедствовала из–за болот. Над Полесской проблемой задумывались лучшие научные силы старой России, начиная от В. В. Докучаева. — Серошевский так и сказал: «Ве — Ве Докучаева». — Но решить ее, эту проблему, смогли только Советское правительство и большевистская партия, а не партизаны–одиночки вроде товарища Лаврентьева. Шестого марта тысяча девятьсот сорок первого года Совнарком СССР и ЦК ВКП (б) вынесли постановление: «Об осушении болот в Белорусской ССР и использовании осушенных земель колхозами для расширения посевных площадей и сенокосов». Так оно называлось. Это была программа величайшей в истории мелиоративной стройки.
Лаврентьеву было отвратительно слышать, что о таких грандиозных делах говорит именно Серошевский, холодный, безразличный к ним человек. Но он слушал. Он понял, почему ничего не знал о Полесской проблеме. Март сорок первого года был горячим месяцем защиты дипломного проекта. А затем вскоре началась война.
— Война помешала выполнению этой программы, — продолжал Серошевский. — Работы развернулись во всю ширь только после разгрома гитлеровских полчищ. Да, Теперь из года в год болота отступают перед натиском советских людей. Да, человек побеждает природу не только в сыпучих песках Заволжья, но и в топях Белоруссии. Вот что такое решение партии и правительства, товарищ Лаврентьев! Вы демагог, вы, прикрываясь прожектом, хотите увильнуть от ответственности. Вы не указывать обязаны, а исполнять, исполнять и исполнять. Вы только на своей батарее были командиром. Здесь вы солдат перед партией и правительством. Не взлетайте высоко — падать больно. Я, Сергей Сергеевич и товарищи члены исполнительного комитета, считаю, что дискутировать дальше нечего, и предлагаю вынести агроному Лаврентьеву строгий выговор за ущерб, причиненный колхозу и государству, а может быть, и передать дело прокурору. Не предрешаю. — Он сел, вытер влажный лоб платком, смотрел прямо перед собой, в угол зала под потолком. Он сделал свое дело.