Страница 4 из 9
Поужинали молча, знать, думал каждый свою думку. Хозяйки выставили на стол привычный чугун с дымящейся картошкой, глиняную чашу с капустой. Перед каждым было по краюхе домашнего хлеба да по кружке молока. Но горьковат был хлеб в этот вечер. Павел все время поглядывал на отца, беспокоясь перед расставанием: нелегко ему будет теперь, когда все работники оставляют насиженное место.
– Павлюк, – тихо сказал Ермолай, – проверь деньги, паспорта, да схорони документы понадежнее: подальше положишь – поближе возьмешь. Кто знает, сколь теперича проходимцев на той «железке» обитается… Главное дело, ребятишек берегите, – тут Ермолай кивнул снохам, – а не то застудите – будут вам ходоки…
– Ладно, батя. Вы-то тут, как без нас обходиться будете?
– Ничего, только бы у вас все было хорошо, а мы как-нибудь перебьемся, не первая зима на волка, – грустно улыбнулся Ермолай, подмигнув Фроське, которая внешне храбрилась, но в глазах у нее тоже стояли слезы, готовые всякий миг скатиться по румяной щеке.
Последний раз проверили уложенный на телеги скарб. Арина сняла с полки и бережно завернула в холстину икону, образ Николая Чудотворца, положила ее в мешок с чистым бельем.
– Теперь вроде как все, – объявил Павел и, подойдя к жинке, крепко обнял ее.
Спать легли раньше обычного. Ермолай спал плохо, просыпаясь, слышал, что не спится и сыновьям. Несколько раз выходил во двор, подолгу стоял на вольном воздухе, смолил самосадную цигарку, глядел в звездное небо. Где-то далеко лежали сибирские земли, но и на них смотрели теперь эти мигающие созвездия. «Вот так и будем теперь общаться – через ночное небо. Я посмотрю на Звездный Воз, сынки поглядят и вроде как повидались…» В долину над рекой опускался густой туман. Старый дом Ермолая притих, нахохлился, словно печалясь о покидающих его хозяевах. Рядом стояли сонные хаты соседей. Здесь вырос Ермолай, родились и возмужали его сыновья, он мечтал, что по скрипучим половицам будут бегать босые ножки внучков.
«Ничего, Бог даст, проживем, – размышлял старик. – Глядишь, выдам Ефросинью замуж – девка-то справная, видная. На нас земли хватит. Силенок, правда, маловато, ну да ничего, сдюжим. А парни пускай едут, может, найдут свое счастье на новом-то месте, помоги им, Господи, прожить свою жизнь лучше, чем довелось нам…»
…Наутро тяжело нагруженные переселенцы были готовы в путь-дорогу. Проводить их вышли чуть ли не все морозовские жители. Старики рядком уселись на завалинке, зажав между коленей батожки. Детвора носилась с гомоном и визгом, и на нее то и дело поцыкивали взрослые. «Будь жива ваша матка, – думал старый Ермолай о сыновьях, – крепко обняла бы и расцеловала… Да не судил Господь дожить до этого часа…» Местный батюшка отслужил напутственный молебен и благословил на благополучный переезд. Сердечно простившись с родными и земляками, Кириенки двинулись в дальнее странствие. Целый обоз отправился от родимой хаты на станцию железной дороги.
Ермолай проводил их до самого вагона, помог перегрузить имущество в теплушку. Прощание с сынами было недолгим: крепкое пожатие руки, хлопок по плечам, два-три слова, все уже было высказано накануне. Машинист дал громкий гудок, и паровоз-тягник, тяжело подминая под себя стальные рельсы, двинул состав на восток и скоро скрылся вдали, за перелеском.
Ходко бежит «Нива» по зарастающему поселку. На «Москвиче» сюда лучше не соваться увязнешь по брюхо. Жди потом встречного или попутного транспорта, чтобы выдернули машинешку из грязи.
Каждый поворот, каждый холм, каждая ямина знакома так, что, кажется, мог бы вслепую, с завязанными глазами преодолеть этот нелегкий путь. Хотя вроде бы и редко бываешь тут, раз в несколько лет, а память сердца остается цепкой и позволяет разом восстановить в уме все детали, еще час назад казавшиеся забытыми.
Не часто встретишь по пути прохожего человека или машину. А уж ежели доведет судьба познакомиться с кем-то на этой дороге, то долго будешь помнить. Чем манит к себе этот край, эта дорога, эти деревни, оставленные жителями и заброшенные, чем, наконец, трогают мою душу вон те рябиновые и боярышниковые кусты, что подступают почти к самой дороге, наклоняя свои ветки к крыше проезжающего автомобиля и как будто поглаживающие ее, как мальца по макушке?
А где же река? Полноводная, она когда-то давала жизнь пришедшим к ней людям. А сегодня высохшее русло реки заросло травой и кустарником. Кажется, что и река ушла вслед за людьми, покинувшими эти края.
Моя родова, когда-то смелая и сильная, легла навсегда на этих погостах. И вот стою я теперь перед сгнившими от времени и покосившимися крестами. Едва заметные бугорки земли, которые когда-то были высокими, ухоженными надгробьями, теперь покрыты травой и кустарником. А между бугорками уже поднялся новый лес. И чувствую, как замирает сердце, щемит душу, и слезы наворачиваются на глаза от жалости и безвозвратности ушедшего.
Павел Ермолаевич
На рубеже XIX и XX веков весь мир стал свидетелем чудес отваги и предприимчивости, которые были продемонстрированы русскими переселенцами в сибирские земли. День и ночь по транссибирской железнодорожной магистрали на восток шли поезда, набитые срединным российским людом, смело снявшимся с насиженных мест и пустившимся во все тяжкие. Словно пробудившись ото сна, сотни тысяч крестьян отправлялись осваивать неизведанные земли за Уральским хребтом. Причем ехали в основном молодые, крепкие, здоровые, полные энергии люди. Подобно строевому корабельному лесу, они стремились отвоевать себе место под солнцем, и в этом стремлении были сплоченными и напористыми; человеческая масса решительно заполняла те пустые земельные пространства, которые были пригодны для земледелия, рассредоточиваясь по всему бескрайнему материку. Подобно тому, как семь веков назад волны кочевников устремлялись на завоевание Великой Руси и Европы, теперь русаки, хохлы и белорусы надвигались на азиатские просторы, обживая таежные распадки, заселяя собой огромные площади земли, пуская надежные корни, производя на свет сынов и дочерей – сибиряков по рождению.
Ранней весной 1903 года ехали Кириенки в теплушке, плотно набитой переселенцами: одни добирались до Иркутска, другие до Читы. Некоторые даже горели желанием достичь оконечности земли и взглянуть на волны Тихого океана. Уже давно позади остались Екатеринбург и Омск, впереди – судя по карте, оказавшейся у одного из попутчиков – маячил город Новониколаевск. Паровоз с теплушками часто останавливался для заправки водой, дровами.
На дощатых нарах лежали тепло закутанные ребятишки, иногда раздавался надрывный плач проголодавшегося младенца. Рядом сидели взрослые, то задумываясь о своей судьбе, то коротая время в долгих беседах. Таких пространных разговоров им, не привыкшим сидеть без дела, не приходилось вести никогда; вспоминали прошлое, гадали, чем встретит их новая земля, балагурили и шутили, смотрели на проносящиеся мимо верстовые и телеграфные столбы, охотно делились со случайными попутчиками самым сокровенным. А иногда, когда тонкая нить разговора прерывалась, вдруг возникала задушевная песня, раздавались переборы взятой в дорогу гармошки:
За окнами вагона бирюзовые уральские вершины уже сменились бурой равниною, густо поросшей березняком вперемешку с кустами и чапыжником, потом пошли болота, среди которых лишь кое-где торчали чахлые, изможденные избытком влаги деревца. Но чем дальше двигался состав на восток, тем плотнее становился строй хвойных деревьев – ель, сосна, лиственница, кедр. Это уже была настоящая тайга, дремучая и первозданная, словно сказочный лес. По обеим сторонам «железки» тянулся строй вековых деревьев и не было ни конца, ни краю этому царству.