Альфа и Омега

Как ни старался я не мог разглядеть снаружи признаков назойливо, так требовательно ломящегося к нам, человека.

"Ушёл что ли? - с надежной подумал я, одним ухом прислушиваясь к кашлям матери, как в поле моего зрения за окном вдруг всплыло лицо с большими усами и синей фуражкой на макушке.

- Почтальон! - пояснил мужчина за дверью, махнув мне рукой.

Я открыл дверь.

- Доброе утро! Иллюзин? - вопросил меня почтальон бесцветным голосом.

- Доброе, - так же без особой радости поприветствовал гостя я, - да, чем обязан?

- Получите и распишитесь.

Он протянул мне тоненький конверт и свой блокнот, аккуратно расчерченный тонкими линиями, с множеством каких-то пометок и росписей. Я принял письмо, расписался и почтальон исчез, словно его никогда и не было со своей большущей сумкой, стучаться и будить остальных людей деревни.

Я вернулся в дом. Заглянув в комнату к матери, с удивлением заметил, что она продолжает спать. Меня это очень обрадовало, и я со спокойной душой вернулся к своим делам.

Быстро затопив печь, это никогда не занимает много времени, я с саркастической улыбкой сел за кухонный стол, внешне оглядел письмо, и тут радость покинула мое сердце. Уже фраза "От: НИИ им. Софьи Ковалевской" бросила меня в холодный пот. Судорожно вспоров конверт, я углубился в чтение. Содержимое окончательно повергло меня наповал. Да что же за день сегодня такой?! В нем говорилось, что я Матфей Вениаминович любезно пригашаюсь на высокооплачиваемую работу в научно-исследовательском институте. Это предложение - полбеды, мне уже не раз приходили подобные, которые я уныло бросал в печь, а вот дальше интереснее. Меня приглашали, мне было даже трудно в это поверить, в НИИ имени Софьи Ковалевской! Не побоюсь этой фразы: это самый престижный институт в области математики и физики. Это Рай на земле, это Валгалла, это мечта всей моей короткой и никчемной жизни...Я был смущен, я был обескуражен, не скрою так же того, что я был чрезвычайно горд за себя, однако я не знал, что мне делать.

НИИ им. Ковалевской. Господи, раньше я мог только мечтать о работе там, мог только читать труды тамошних ученых и тихонько восхищаться, а теперь они сами предлагают мне высокооплачиваемую работу. О, Боже! Но почему все сложилось именно так? Почему моя мать...

Я резко отдернул сам себя. Что это за бред я несу? Что за чушь? Хватит тут плакаться. Подумаешь какое-то там НИИ! Ерунда, еще не вечер, придет и мое время, мой час, мне не сорок лет...

Да нет, это не просто НИИ, это лучшее место для работы, для карьерного роста, и обманывать себя тем, что ты сможешь все и вся и в любом возрасте, в любом месте и любым способом - это самое страшное.

От безысходности я разозлился сам на себя.

Ответ на письмо нужно было дать в течение недели... Недели! Какой мизерный срок. Это считай, что завтра.

К моему счастью признаки жизни в виде громкого мычания подала мать. Я с остервенением бросил письмо на стол и пошел в комнату.

У матери сильно болела голова.

Я дал ей таблетку. Через час стало лучше, и я решил вывести ее на улицу - погулять, подышать свежим воздухом и немного развеется, уж больно в комнате было душно. Мать не возражала. Заботливо закутав ее во всякое шмотье и сунув палку для большей устойчивости, я вывел ее во двор.

Мать передвигалась с большим трудом. Что ни шаг, то стоны, что ни шаг, то попытка упасть. Я придерживал ее за правую руку, не дай Бог упадет - костей не соберешь в прямом смысле, пока мы не дошли до скамьи возле колодца. Она бессильно упала на лавочку, обреченно вздохнула и улыбнулась, мол, все в порядке, это я так перевожу дух. Однако свою мать я изучил давно и знаю, как ей тяжело, но все равно улыбнулся ей в ответ.

Как же я её люблю, хоть иногда из-за гордыни не могу произнести этих слов!

- Ладно, мать, ты отдыхай пока тут, а я в сарай пойду, дров нарублю, а то заканчиваются уже.

- Хорошо, сын, как только домой захочу - крикну тебя, а нет - сама доберусь.

- Не вздумай! - строго сказал я. - Споткнешься еще ненароком, нам мертвецы раньше времени не нужны.

Мать хотела было что-то сказать, но я неуклюже поцеловал ее в щеку и быстро слинял в сарай.

Может, я поступаю и не правильно, но мне надоели мне ее нравоучения!..

В сарае за рубкой дров меня снова и снова посещали дурные мысли, но я вновь и вновь отгонял их прочь тяжелыми ударами обуха топора о пень. Поленья звонко кололись, из скромных единиц превращаясь в добротную кучку зимней валюты. Дров уже было предостаточно, но я все колол и колол, так как боялся остановиться хотя бы на мгновение, так как проклятые эгоистичные мысли вновь полезут в мою бедную голову и заставят усомниться в правильности моих действий, боялся услышать тишину, боялся услышать голос собственной совести...

- Да все правильно я делаю! - прикрикнул я и одним слитным ударом разрубил идеально ровный пень надвое. Половинки разлетелись в разные стороны и звонко ударились о другие уже порубленные чурки. Затем резким броском я воткнул опасный инструмент в пень и сел на небольшой гниловатый стульчик, что стоял у входа.

Пот лился с меня ручьем, я утирал лоб ладонью, глубоко дышал и делал все возможное, чтобы не думать о приглашении в это чертово НИИ, о сроке и больной маме.

Господи, за что?

4

На улице становилось все холоднее. Ветер нещадно трепал тонкие стволы деревьев, осыпая с них золотые листья, моросил косой дождь, время от времени обдавая сухое, морщинистое лицо матери небольшим количеством влаги. С запада медленно тащились громоздкие тучи, всем своим видом обещая, что ненастная погода на шутливом опрыскивании не закончится. Сквозь исполинские тучи иногда проглядывались робкие лучи почти полуденного солнца, но тут же трусливо прятались за монументальностью серо-черных спутников.

Когда сквозь одежду стал проникать ветер, мать, сильнее укутавшись в ватник, пыталась окрикнуть сына, но вместо слов из ее горла вылетал лишь царапающий гортань кашель с какой-то вязкой и липкой слизью.

Сплюнув зеленую дрянь на землю, она решил повторить бесплодные попытки.

- Матфей! - как можно громче сказала мать, но этого оказалось недостаточно - в ответ она услышала лишь звук разбивающихся поленьев и редкие эмоциональные выкрики сына. - Придется самой...

Опершись двумя руками о палку, которая под давлением больной немного согнулась, мать медленно поднялась с лавочки, слегка качнулась на осмелевшем ветру, но устояла, и, периодически вздыхая, медленно побрела к дому, стараясь взвешивать каждый шаг.

Это оказалось труднее, чем казалось ей на первый взгляд. Ноги не слушались, от каждого неверного шага подкашивались, в глазах сразу же темнело, а в голове мелькала отчаянная, словно залетевшая в дом птица, мысль:

"Чтобы я делала сейчас без своего сына? Он ведь мне так помогает! Даже представить себе не могу, если бы я каждый Божий день так напрягалась. Сама бы ни за что..."

- Ничего! - уже вслух с нотками ярости ответила сама себе мать. - Если бы он уехал, наконец, работать мне стало бы гораздо, ГОРАЗДО лучше. Справилась бы сама, ничего страшного...

С этими словами мать недостаточно высоко подняла правую ногу и носком зацепилась о выступающий деревянный порожек. Она упала на землю, даже не сумев хоть как-то сгруппироваться. К счастью ничего страшного с ней не произошло.

Мать лежала в мокрой от дождя траве, не в силах подняться, и мутные слезы досады бежали по ее щекам.

- Господи, - в сердцах сказала она, - я сама не знаю, чего хочу.... Забери меня, Боже, забери меня. Не мучь меня, умоляю!

Заметив, что удары топора прекратились, мать быстро, как могла, поднялась, чтобы сын ненароком не заметил ее в таком состоянии, и вошла в дом.

Внутри тепло. Топится печь. На печи кипит вода в алюминиевой кастрюле - Матфей снова готовить будет.

Сняв верхнюю одежду, мать взяла со стула полотенце и отставила кипящую кастрюлю на край печи.