Альфа и Омега

А кто же такой я? Я - Матфей Вениаминович - ее любящий и единственный сын, который поклялся быть с ней рядом до того самого дня, когда душа ее не отойдет в мир иной. Признаться, это не лучшая идея, она практически ставила крест на моей карьере ученого, но, увы, я не смогу жить с таким непосильным грузом, если так возьму и уеду. Вы только представьте себе - бросил больную мать умирать в одиночестве ради своей выгоды! Это немыслимо! По крайней мере, для меня.

Я равномерно разложил немного подстывшее пюре из алюминиевой кастрюли на две тарелки, нарезал хлеба, положил мясо, поставил все это великолепие на поднос и не спеша, стараясь ненароком ничего не проронить, побрел обратно в комнату к маме, которая, я очень на это надеюсь, уже успокоилась.

- Вставай, - сухо, безо всяких эмоций сказал я, - еда пришла.

Мать, нехотя, подчинилась моим словам и облокотилась о металлическую спинку кровати, тщательнее закутавшись в одеяло. Я поставил поднос на ее вытянутые худые ноги, взял свою тарелку, где еды было чуть больше, мать все равно мало не ела, и сел на край кровати.

В комнате тихо. Слышны лишь только мои методичные постукивания ложкой по тарелке, мать же сидела тише воды ниже травы, словно обидевшись, и даже не думала притрагиваться к еде, которую я так заботливо приготовил.

- Ты чего не ешь? - строгим голосом осведомился я, потеряв силы смотреть, как мать демонстративно сложила тощие руки на груди и отвернулась к весящему слева от нее ковру с причудливыми узорами. - Стынет же.

- Я не хочу есть, понимаешь, не хочу! - словно платину, прорвало мать. - Я ничего не хочу пока ты здесь, пока ты рядом. Я не могу видеть, как ты губишь свою жизнь, как ты прозябаешь в этой Богом забытой деревне. Я хочу, чтобы ты немедленно...

- Мам, давай закроем тему, - тихо, но веско сказал я, доедая остатки пюре, - ты же знаешь, что я не оставлю тебя здесь одну в таком состоянии. Понимаешь? Или болячка уже и мозг съела? - Я завелся, но мгновенно остыл. - Уверен, ты поступила бы так же.

Мы замолчали, но не прошло и десяти минут, как мать принялась за свое.

- Ты закончил университет с красным дипломом три года назад, у тебя поразительные математические способности, ты был лучшим в группе, забыл? Я помню, как преподаватели восхищались тобой! Как они говорили: Светлана Петровна, ваш сын очень умен и талантлив...., - голос матери стал тонким, на глазах навернулись слезы. - Тебя не раз приглашали на работу в солидные фирмы и вместо того, чтобы налаживать себе жизнь, ты тратишь время на старую, больную мать, которая всегда была лишь обузой и не заботилась о тебе...

Я ее не слушал. Так всегда бывает, когда мать начинает свои уморительные монологи о том, как безрассудно я поступаю, какая она плохая и не хорошая и прочее. А зачем? Тратить свои нервы? Мне это совершенно не нужно. Орать и пытаться доказать, что я поступаю правильно и что она лучшая мать на свете? Это ничего не изменит. Моя мама и так упертая, а как только она заболела и вовсе стала невыносимой. В общем, все, что мне остается - это просто сидеть молча, делать вид, что слушаю ее, кивать головой, а после лекции делать строго наоборот. Правда я иногда срываюсь, как сейчас, но это бывает редко и всегда после таких нервных выпадов мне становится стыдно.

Когда мать, наконец-таки, высказалась, она взяла в свои невероятно костлявые руки тарелку и принялась не спеша есть, что меня, несомненно, обрадовало.

Однако сегодня мать была явно в прекрасном самочувствии, ибо лекции продолжились.

- Ты уже почти два года возишься со мной, - я сдержанно вздохнул и сделал вид, будто слушаю, - ты пойми, поезд уходит, - мать кашлянула, - если так и дальше пойдет - может оказаться слишком поздно...

Я привстал и заглянул в мамину полупустую тарелку.

- Понимаю, что ты больше кушать не будешь?

Мать сперва не поняла меня, сощурила свои больные, уставшие глаза с дряблыми, припухшими веками, затем посмотрела на еду и возмущенно ответила.

- Да ты вообще слушаешь меня?! Нет, не буду!

- Значит, - сказал я, забирая у матери посуду, - будем пить лекарство и ложиться спать.

Я вышел из комнаты.

Это еще ничего. Раньше, несколько месяцев назад, с мамой в одной комнате вообще нельзя было находиться. У нее были вечные истерики, вечные слезы и недовольства по поводу того, что я сейчас с ней, здесь, а не в большом городе в каком-нибудь престижном НИИ. Она устраивала мне бойкоты и голодовки, думая тем самым, что я просто так сдамся, возьму и уеду, но через пару бесплодных попыток она бросила эту дурацкую затею и теперь ограничивается лишь редкими недовольными репликами в мой адрес по поводу ненужного ухода за ней.

Утопив грязную посуду в жестяном тазике, я вымыл руки, взял маленькую ложечку, кружку с водой и подошел к шкафчику. Открыл маленькие дверцы, вынул две стеклянные банки: одна с жидкостью, другая с маленькими таблеточками. Отсыпая лекарство в руку, я вдруг услышал страшный кашель из комнаты матери и, схватив со стола первую попавшуюся тряпку, бросился на выручку.

Когда я, как бешенный, вбежал внутрь, мать сидела на кровати и рвала кровью в небольшой тазик, который заведомо был поставлен мною рядом с кроватью специально для такого нелицеприятного случая.

- Ох, мама-мама, а еще говоришь, что бы я уехал..., - сокрушенно в полголоса сказал я, вытирая окровавленный рот после приступа. - Как тут уедешь? Я себя всю жизнь корить буду...

Мать посмотрела на меня безрассудным взглядом и на сей раз ничего не ответила.

Послушно приняв все лекарства, от которых толку было, честно говоря, ноль, она уснула. Я заботливо укрыл тело её любимым пледом, взял таз с дурно пахнущей рвотой и, погасив керосиновые лампы, покинул комнату.

Когда с делами было, наконец, покончено, я обессиленный упал на койку и прежде, чем уснуть, еще пять минут думал о очень нерадостных вещах.

Когда умрет мать?

Сегодня?

Завтра?

Через месяц?

Буду ли я готов? Смогу ли это пережить?

Не знаю...

Я слышал, как трещала поленьями печь, слышал, как ворочалась мать, и от этого мне становилась не по себе. Ожидал, когда она вновь зайдется нестерпимым кашлем, прикидывал в голове, где что лежит, чтобы сразу прийти на помощь. Но к моему великому счастью и бесконечному облегчению этого не происходило.

В голове, словно растревоженный рой ос, крутились нерадостные мысли, но одним усилием воли я прекратил их существование и безмятежно уснул, прислушиваясь к возне за стеной...

Завтра очередной тяжелый день...

3

Меня разбудил громкий и настойчивый стук в дверь. Я, ничего особо не понимая, мигом поднялся с теплой постели и на мгновение остановился, прислушиваясь: а вдруг показалось? В комнате было прохладно. Это чувствовалось даже через шерстяную пижаму - видимо на улице не очень теплая погода, а печь приказала долго жить еще среди ночи. По телу побежали мурашки, я поежился, скрестил руки на груди и обул тапочки, глубоко зевая.

К моему великому огорчению назойливый стук в дверь повторился, причем значительно требовательнее. Я вздохнул и вышел и комнаты. Кого это там черти принесли? Кому мы вдруг, два калеки, понадобились? В этом Богом забытом поселении у нас не было ни друзей, ни товарищей, ни даже знакомых. Соседи, с которыми мы иногда виделись, и то располагались в полукилометре от нас, поэтому нежданного гостя знать я точно не мог.

Кстати, о калеках.

Пока я сонно накидывал фуфайку на кухне, из комнаты матери доносились отчаянные стоны вперемешку с жалобными мычаниями. Я уж было хотел быстренько метнуться к ней, но треклятый стук неугомонного человека повторился вновь и я, от злобы стискивая зубы, пошел в прихожую.

Прежде чем открыть дверь, я посмотрел в окно. На улице было пасмурно и, судя по шатающимся туда-сюда кронам деревьев, весьма ветрено. Солнца же видно не было. Настроение пропало окончательно. М-да, очередной жуткий денек.... Когда я уже к этому привыкну?