Первое грехопадение

Однажды, уже зимой, я не увидел её за партой на первом уроке и подумал, что она опоздала, но она не появилась и на втором. В конце занятий выяснилось, что Галка простудилась и заболела. Её не было в школе всю неделю, и вся эта неделя показалась мне необычайно длинной и скучной. Ребята ходили её проведать, звали меня, но я, всё ещё верный своим дурацким принципам, отказался.

Но вот она появилась в классе, и всё, что окружало меня, неожиданно засияло новыми радостными красками. Хотя, в сущности, ничто не изменилось: та же истёртая до серых проплешин классная доска, те же скрипучие, облитые чернилами парты, замёрзшие, слабо пропускающие уличный свет окна. И я внезапно услышал, как в груди моей часто-часто затукало сердце, а жаркая кровь прилила к щекам. Мои губы непроизвольно, сами собой, вдруг растянулись в глупой улыбке. Я уткнулся головой в парту, чтобы никто не увидел моего лица, и никто не услышал стук моего сердца. Однако Серёжка толкнул меня локтем в бок и спросил:

- Ты что, заболел? Красный весь!

Я не ответил и только после того, как немного справился с волнением, поднял голову. Ребята и девчонки обступили Галку, засыпая вопросами. Немного осунувшееся после болезни лицо её разрумянилось, было видно, что Галка растрогана всеобщим вниманием и, смущённо улыбаясь, едва успевала отвечать. В какой-то миг мы встретились с ней взглядами, и я, неожиданно для самого себя, кивнул ей, как бы здороваясь. Она в недоумении вскинула брови, однако кивнула в ответ и тут же отвернулась.

К тому времени я прочитал уйму книг и не только детских, и, немного поразмыслив, пришёл к неутешительному для себя выводу: я влюбился! Влюбился так, как может влюбиться только четырнадцатилетний мальчишка впервые в жизни.

Но почему в неё? Были в нашей школе и в нашем классе другие девчонки ничуть не хуже, и которых я знал давным-давно. Рая Жинкова, например, дочка директора школы. Красивее Галки - это точно: карие глаза, матовой белизны лицо, всегда чистенькая, аккуратненькая... Отличница по всем предметам! Причём, заслуженно - тут не придерёшься. Но к ней и на три метра подойти боязно: холодом так и несёт. Взять ту же Надьку Шкурихину - ничего девчонка. Я и без Серёжки давно заметил, что она ко мне не совсем равнодушна: то классную доску вместо меня вытрет, то за пособиями в учительскую сбегает, когда я дежурю, то место в клубе займёт перед сеансом. Но разве колотится, готовое выпрыгнуть, сердце так, как оно колотится при виде Галки, или как перехватывает дыхание от случайного прикосновения к ней во время игр? Нет же этого! И я уже начинал корить себя последними словами за свою излишнюю строптивость и тупое упрямство

Прошёл Новый год, а отношения наши не менялись. Да и о каких отношениях может идти речь, если их не было вовсе. Я, правда, перестал ей дерзить, но по-прежнему держался на расстоянии: не дай Бог, догадается о моих тайных мыслях - и что тогда? Ничего другого, кроме насмешек, я ожидать от неё не мог.

И вот однажды мы большой компанией шли домой из школы после затянувшегося классного собрания. Я немного приотстал. На улице было темно и тихо, и только сияние звёзд освещало утонувшие в сугробах чёрные срубы домов, из печных труб которых струился белёсый дым. А над этими сугробами и домами нависло небо - чёрное, непроницаемое, с яркими крупными звёздами. Оно мне показалось таким близким, что вдруг подумалось: это и не небо вовсе, а огромный купол, накрывший нашу затерявшуюся в снегах деревушку, и мы под ним - одни единственные на всём белом свете. Мне стало отчего-то жутко и тревожно, и я бегом припустил догонять ребят.

От крепкого мороза снег шумно скрипел под валенками, когда мы гуськом шли по тропинке от школы к дороге. А выйдя на неё, раздурились, как обычно, разыгрались, подставляя друг другу подножки, валяясь в снегу. Недавно дорогу расчистил грейдер, и по обочинам образовались высокие отвалы рыхлого снега. Кто-то подставил Галке ногу, она упала, но тотчас вскочила и, решив, что это сделал я, так как шёл сзади, отбросила в сторону портфель, обхватила меня руками и завалила в сугроб. Я даже не сделал попытки сопротивляться, а она, сидя на мне верхом, распяла мои руки в разные стороны и, часто дыша, угрожающе сказала:

- Будешь ещё подножки ставить? Будешь?

Я лежал, молчал и во все глаза смотрел на неё. Я ещё никогда не видел так близко её лицо. Даже в темноте были видны горящие глаза, пушистые ресницы, прихваченные на кончиках инеем, и полуоткрытые губы, из которых вместе с паром вырывалось горячее дыхание, обжигающее мои щёки. В ту минуту мне хотелось только одного: пусть эти мгновения длятся вечно!

Кто-то из ребят крикнул:

- Вы что там, целуетесь? - и все засмеялись.

А Галка пристально-пристально посмотрела на меня, потом быстро вскочила и, отвернувшись, начала стряхивать с себя снег. Подобрав портфель, она крикнула:

- Хлопцы, хватит баловать! Пора до хаты - мамка ругаться будет.

И, не дожидаясь никого, бегом припустила домой.

На следующий день я то и дело наталкивался на её изучающий и, в то же время, вопрошающий взгляд; он как бы спрашивал: "А что же там было? Там - на дороге, в снегу?". Но что я мог сказать ей? Что влюбился по уши, что днями и ночами думаю о ней? Об этом сказать? Ну уж нет.

Так продолжалось до самой весны. Наступили дни, когда жизнь в посёлке замерла. Весенняя распутица загнала почти всех жителей в дома, и редко, кто отваживался без крайней нужды выходить на улицу дальше своего двора. Не ходили даже лесовозы, опасаясь сползти с гружёным прицепом в кювет, из которого потом трактором не вытащить. Вот если бы и в школе занятия отменили, думали мы, ребетня, тогда совсем было бы замечательно. Только кто их отменит? Вот и приходилось нам каждый день добираться до школы окольными путями, огибая огромные, похожие на озёра лужи, выискивая места, где можно пройти, не увязнув в грязи до колен.

Был воскресный день. С утра я задал корове с телёнком сена, вынес пойло и на этом покончил с хозяйственными делами. Затем, чтобы меня уже ничто не отвлекало, быстренько переделал домашние уроки и расположился с книгой у окна в большой комнате - там светлее.

А в доме тепло, топится печь, мама занялась сортировкой рассады на кухне, и оттуда доплывал до меня терпкий запах от растревоженных помидорных листьев. Тоня ушла к подруге готовиться к экзаменам в техникум, а Зина сказала, что пойдёт на почту по каким-то делам. Но это она так сказала, а я, когда таскал сено в стайку, видел напротив нашего дома Ромку Васильева. Наверное, сидят сейчас у кого-нибудь на посиделках и семечки щёлкают. А что ещё делать в такую погоду?

Вначале я услышал стук в дверь, потом - незнакомый женский голос:

- Здравствуйте, Елизавета Михайловна. А мы к вам.

- Проходите, проходите, - засуетилась мама.

- Извините, что отвлекла вас. Я знаю: вы шьёте, Елизавета Михайловна. Не могли бы вы сшить платье вот этому сорванцу?

- Да вы раздевайтесь и проходите в комнату, там и поговорим.

Послышался шорох одежды, женщина снова заговорила, и в голосе её прозвучали где-то слышанные мною интонации:

- Всё горит, как на огне - прямо беда. Скоро лето, а ей выйти не в чем.

- Что же вы в грязь-то такую? До лета ещё время есть.

- Так ведь выжила: пойдём да пойдём ...

"Кого это ещё принесло в такую погоду?" - подумал я, и в это время занавески на двери, отделявшие кухню от комнаты, раздвинулись, и вошла тёмноволосая женщина в красивом темно-синем шерстяном платье со свёртком в руках. Я узнал мать Галки Щиры - видел несколько раз. А следом за ней... Следом за ней вошла и сама Галка. Если бы в комнате вдруг рухнул потолок или полыхнула молния, я не был бы так потрясён! Я не поверил своим глазам и зажмурился.

- Что же ты, Коля, не поздороваешься? - как издалека, донёсся до меня голос мамы. - Что же ты сидишь?

Я отлип от табуретки и, опустив глаза, пробормотал что-то невнятное. Наверное, сумел-таки поздороваться.

- Здравствуй, здравствуй, - чистым приятным голосом сказала женщина. - Мне Галя говорила, что вы учитесь в одном классе. Это хорошо. А меня зовут Оксана Николаевна. Осипшим голосом я с трудом выговорил своё имя, схватил со стола книгу и, боком-боком, прошмыгнул мимо неё и Галки в кухню.