Страница 137 из 142
В Усть-Лыжу они приехали затемно. Нине Викторовне и Платону Андреевичу приготовили место для ночевки в Доме колхозника.
А наутро они уже были в кабинете первого секретаря.
Хохлов имел основания предположить, что местное руководство поведет разговор в форме претензий. Поэтому он заранее изготовился к достойному отпору и отповеди. Весь его вид выражал боевую готовность.
И это не ускользнуло от внимания Егора Алексеевича. Он решил избрать свою, обезоруживающую тактику.
Он усмехнулся — простодушно и как бы даже виновато:
— Значит, не оправдали мы ваших надежд, товарищи геологи? Ничего у нас нету… — И, прибедняясь, добавил: — Наверное, предки наши не случайно придумали для здешних мест такие имена: Пустозерск, Пустошь, Скудный Материк… А?
Его ход оказался безошибочным.
Петушиный задор на лице главного геолога вдруг сменился выражением сочувственным и даже сердобольным.
Что ж, на нет и суда нет. Он развел руками.
Но желая теперь немного утешить секретаря райкома, чтобы он не пекся об одном лишь своем уделе, а получил представление о всей совокупности решаемых вопросов, сказал:
— Видите ли, товарищ Терентьев, если иметь в виду проблемы разведки в целом, то иногда твердое «нет» не менее важно, чем твердое «да»… На геологической карте страны не должно быть белых пятен. И если об определенном районе мы можем с полной уверенностью сказать, что здесь нет никаких перспектив для добычи полезных ископаемых, то это, как ни парадоксально, тоже своего рода достижение… Вы согласны со мной, Нина Викторовна?
— Согласна, Платон Андреевич, — ответила она.
При этом Нина Ляшук смотрела в окно: что-то там ее, по-видимому, заинтересовало. В окно, а не на него. Однако она с достаточным вниманием слушала его речь.
— Кроме того, — продолжил Хохлов, — не мешает напомнить конкретную задачу, которая ставилась при бурении Скудноматерикской скважины. Это — оценочная скважина. Она могла дать нефть. Могла и не дать — и, увы, не дала… (Все же при этих словах краткая судорога, как от колотья в сердце, мелькнула на лице главного геолога — и сгладилась.) Но мы получили четкий литологический разрез данной площади — вы сами видели, как тщательно отобран при бурении керн… И это безусловно окажет ценную помощь во всей нашей последующей работе.
— Ясно, — кивнул Терентьев.
Однако он больше не имел желания разыгрывать простодушие. Теперь следовало переходить в атаку.
— Вы позволите задать один прямой вопрос? — Он подался вперед всем телом, уперев локти в стол.
— Разумеется.
— Значит ли, что неудача в Скудном Материке окончательно решает судьбу Лыжи? Ставит крест на всем северо-западном направлении?
Нина Ляшук, которой, должно быть, надоело рассматривать заоконный пейзаж, решительно обернулась и теперь смотрела прямо на секретаря райкома.
— Нет ли смысла пробурить здесь еще несколько скважин? — наседал Егор Алексеевич. — Чтобы иметь окончательную и полную уверенность? Ведь могут быть неожиданности…
Платон Андреевич зашевелился в кресле. Было заметно, что сказанные сейчас слова были ему близки, приятны, даже и в какой-то мере могли быть его собственными словами. Но он сам уже вряд ли набрался бы мужества снова, еще раз произнести их.
— Видите ли, — немного растерянно отозвался он, — здесь имеются некоторые сложности… Дело в том, что разведка в районе Лыжской гряды ведется уже давно… десять лет… Мы получали иногда обнадеживающие результаты. Потом они не подтверждались. И в целом, суммируя итоги…
Он потер кисти рук одна об другую, будто они у него зябли.
— Хотя бы еще одну скважину! — настаивал Терентьев.
— Это значило бы выбросить на ветер еще миллионы рублей.
Но это говорил уже не Платон Андреевич.
Это говорила Нина Ляшук.
И в ее тоне сейчас была такая непререкаемая твердость, что Егору Алексеевичу, хотел он того или не хотел, пришлось перенести свое внимание на очкастую пичугу, зачем-то залетевшую сюда из Ленинграда.
— Турбобур не может и не должен брать на себя функции геолога. Это было бы чересчур накладно для государства. Мы располагаем достаточным арсеналом научных средств, чтобы не бурить вслепую, а заранее знать, где есть полная вероятность найти нефть, а где ее наверняка нет… Для этого существует и сейсмика, и гравиметрия, и даже, представьте, математика — анализ многолетних данных с помощью счетных машин. Короче говоря, для этого существует наука.
Ее брови нахмурились жестко.
— К сожалению, еще совсем недавно мы бурили не там, где были основания добиться цели, а там, где это было… удобней. По ряду других причин, не имеющих касательства к науке.
Теперь посматривал в окно Платон Андреевич.
— Стало быть, вы — против Лыжи? — напрямик спросил эту женщину Егор Алексеевич.
— Нет, — ответила она. — Я против дальнейшего бурения на Лыже. — И вдруг улыбнулась. — А во всем остальном — за!
— То есть? — не понял Терентьев.
— Молоко у вас очень вкусное, — сказала Нина Ляшук. — Мы пили сегодня утром в столовой. Никогда еще такого не пробовала.
— Великолепное молоко! — воскликнул Платон Андреевич, который, похоже, был очень обрадован этим поворотом беседы. — Не молоко, а нектар.
— Да… Молоко у нас хорошее. — Егор Алексеевич повертел крышку чернильницы. Потом добавил: — И масло. Лучше вологодского.
Но тут же сам устыдился столь откровенного своего бахвальства. Тем более что этот разговор о молоке и масле ничуть не развеял его подавленного настроения. Впрочем, вопрос, ради которого они встретились, был уже исчерпан и вполне ясен.
— В котором часу вы летите? — справился он.
— В шестнадцать десять, — сказал Хохлов.
Им еще предстояла промежуточная посадка в Печоре, прежде чем они попадут в базовый город. А Нина Викторовна уже там должна была пересесть на турбореактивный до Ленинграда.
— Что же вы будете делать до шестнадцати? — обеспокоился Терентьев, глянув на стенные часы.
— Гулять, — бодро ответил Платон Андреевич.
— Дышать, — сказала Нина. — Кислород у вас тоже хороший. Как молоко.
— Хороший, — подтвердил Егор Алексеевич.
Он проводил их через приемную, к самому выходу, и там они распрощались.
Потом он вернулся в кабинет, сел за стол, приподнял крышку «шестидневки». Так, завтра — бюро.
В папке перед ним уже лежала отпечатанная повестка дня. Он скользнул взглядом по пунктам: «Прием… персональные… о ходе подготовки к празднику… отчет партийной организации молокозавода… разное…»
«Молоко у вас очень вкусное. Никогда еще такого не пробовала».
Подумаешь, Америку открыла. Ты бы вот масло попробовала.
Теперь уже Егор Алексеевич Терентьев, первый секретарь Усть-Лыжского райкома партии, смотрел в окно, подперев щеку.
Он только сейчас подсчитал, что минул год — ровно год с той поры, как он впервые поехал на буровую в Скудный Материк.
И только сейчас он понял, что весь этот год — как он ни труден и ни хлопотен был, и сколько ни принес этот минувший год всяких треволнений, вспомнить хотя бы партийную конференцию, — весь этот год, помимо всего обычного, каждодневного, он жил еще одним, заветным, с чем просыпался и засыпал, и постоянно помнил, ощущал где-то рядом. Нет, это не было просто знанием того, что в девяноста километрах отсюда бурится нефтяная скважина: о скважине и о людях, работавших там, он и так был обязан помнить по долгу своей службы и проявлять к этому вполне практический интерес.
Но это было еще и другим, сокровенным: его мечтой. Мечтой о некоей совершенно новой, неузнаваемой Усть-Лыже, которую однажды он даже себе вообразил: с промыслами, эстакадами, микрорайонами и телевизионной вышкой на горке…
Теперь это ушло. Судя по всему — безвозвратно.
И ему, конечно, было жалко расставаться со своей мечтой.
Но даже не это сейчас так удручало Терентьева. Въедаясь в собственную душу, он вдруг уличил себя в самом постыдном и тяжком: в том, что весь этот прошедший год его мечта маячила перед ним на первом плане, а все остальное было на втором… То есть его никто не мог бы попрекнуть, что он ослабил внимание к устоявшемуся, основному, исконному хозяйству района, увлекся одним в ущерб другому, проявлял невнимание к давно знакомым людям. Если бы это произошло, то оно бы не укрылось ни от чьих глаз: такая уж у него работа.