Страница 11 из 162
* * * Ох, как мой край метели холят!{26} У нас тепла полгода ждешь, дождался чуть — и снова холод: то чешет снег, то лупит дождь. По наклонившимся колосьям и оголившимся ветвям приходит свищущая осень, и начинается бедлам. Ее туманами повиты, не понарошку, а всерьез все наши лучшие пииты влюблялись в слякоть да в мороз. А я до холода не падок. Едва осиливши нужду, не вижу проку в листопадах, добра от севера не жду. И хоть российские пииты воспели вьюжные снега, меня тем пойлом не пои ты: я зимам сроду не слуга. Меся подстуженную жижу и не боясь ее угроз, до одуренья ненавижу хваленый музами мороз. Конец 1950-х * * * Апрель — а все весна не сладится{27}. День в день — не ветрен, так дождист. Когда в природе неурядица, попробуй на сердце дождись. Блеснет — на миг — и тучи по небу, и новый день не удался. А все ж должно случиться что-нибудь, вот-вот начнутся чудеса. И что душе до вражьих происков, что ей, влюбленной, боль и суд, когда в лесу сине от пролесков и пахнет почками в лесу?.. 1958 * * * Без всякого мистического вздора{28}, обыкновенной кровью истекав, по-моему, добро и здорово, что люди тянутся к стихам. Кажись бы, дело бесполезное, но в годы памятного зла поеживалась Поэзия, — а все-таки жила! О, сколько пуль в поэтов пущено, но радость пела в мастерах, и мстил за зло улыбкой Пушкина непостижимый Пастернак. Двадцатый век болит и кается, он — голый, он — в ожогах весь. Бездушию политиканства Поэзия — противовес. На колья лагерей натыканная, на ложь и серость осерчав, поворачивает к Великому человеческие сердца… Не для себя прошу внимания, мне не дойти до тех высот. Но у меня такая мания, что мир Поэзия спасет. И вы не верьте в то, что плохо вам, перенимайте вольный дух хотя бы Пушкина и Блока, хоть этих двух. У всех прошу, во всех поддерживаю — доверье к царственным словам. Любите Русскую Поэзию. Зачтется вам. 1959 ВОТ ТАК И ЖИВЕМ{29} С тенями в очах от бдений и дум с утра натощак на службу иду. Ах, дождик ли, снег, — мне все трын-трава, — в непрожитом сне спешу на трамвай. Подруга моя, нежна уж на что, не хуже, чем я, воюет с нуждой. С зари до зари, с работы домой — картошку свари, посуду помой. А дома одно: в вещах недочет, на крышу окно и стенка течет. Устанем, придем, тут лечь бы в тепле, — хватает с трудом на книги и хлеб. Но лучшую часть души не отнять: потухнем на час — и рады опять. Ладонь на ладонь, плевать, что озяб: была бы любовь да были друзья б! Открытый для всех, от зла заслонясь, да здравствует смех в каморке у нас! Приходят от дел, от мытарств дневных и эти, и те, и много иных. И спор до утра под крышей сырой чуть-чуть не до драк доходит порой. И взоры синей от той кутерьмы, и много семей таких вот, как мы. С пустою мошной любовь бережем, — и все нам смешно, и все — хорошо! Конец 1950-х ДИАЛОГ О ЧЕЛОВЕКЕ{30} — Человек, человек, божия коровка, у тебя короткий век, куцая головка. — Хоть и мало годов положила доля, бьется на сто ладов сердце молодое. Голова — не изъян с ликом ясноглазым. Что не видно глазам, то узнает разум. — Человек, человек, божия коровка, сам ишачишь целый век, а земля — воровка. — Я — земной, голодал, работящ и беден, чтоб расти городам и смеяться детям. Ты хоть в небе виси, коль породы звездной. Я с землею в связи. Разлучаться поздно. — Человек, человек, божия коровка, духом слаб, телом ветх, на ногах веревка. — По болотам, по рвам, городя и сея, я их много порвал мощью тела всею. Я огонь высекал, хоть и был опутан. Грезил высью Икар. Разин бился бунтом. — Человек, человек, божия коровка, одному весь свой век маяться ли ловко? — Не велик — не беда, да не так уж мал я. Как у суши — вода, У Ивана — Марья. Я люблю. Отвяжись. Я тружуся, братец. Вот вам смерть. Вот вам жизнь. Сами разбирайтесь. Конец 1950-х вернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернуться