Последний фарт

— О-о-о!.. Вот это богатырь! Колоссально! — послышалось за его спиной.

— Богатырь не богатырь, а с этим чертом управился, — остановился Полозов и, похлопав ладонью по бревну, оглянулся на глубокий след, оставленный ползунком.

Незнакомец подошел, подал руку и назвал себя коммерсантом Саяки-сан.

— Мне лестно познакомиться с вами, господин Полозов, — проговорил он, любезно улыбаясь.

— Вы знаете мою фамилию? — удивился Полозов.

— Сила достойна внимания. — Саяки сел на бревно, вынул пачку сигарет, угостил. — Вы так шагали с этим бревном, что нельзя было не залюбоваться.

— Одно дело любоваться, другое — шагать.

Саяки промолчал. Посидели, покурили. Саяки поднялся и ушел. Полозов снова впрягся в рогульки и пошел дальше.

Вот уже блеснула полоса воды. На берегу он увидел японских моряков. На разостланном полотенце свертки, бутылки, кульки. Понятно: в бухте японские шхуны. Один из японцев поднялся и, посмеиваясь, пошел навстречу. Полозов признал в нем человека, с которым боролся.

— Добру ден, Ивана! О, какой сильный. Может, твоя подвезец, а? — Он пропустил Полозова и встал на ползунок.

Полозов хотел остановиться и согнать японца, но, заметив на его лице нагловатую усмешку, передумал. На русском мужике поездить решил? Ну-ну, я тебя прокачу.

Полозов взял чуть вправо к ключу, где была обрывистая впадина и, как бы споткнувшись, опрокинул рогульки вместе с бревном. Японец увернулся, но вывозил в болоте туфли, брюки.

— Са-а! — услышал Полозов крик и оглянулся. Японцы бежали к нему.

Кажется, напросился. Наломают бока, разве управиться с такой оравой? А драться они умеют.

— Эй, русина! — вылез из кустов японец. — Чито говорить твой бедный невеста, когда тебя привезут на рогульках?

Но тут откуда-то вынырнул Саяки.

— Оставьте, это мой друг, — Саяки взял Полозова под руку. — Все Миура затеял. Он не забыл вам обиды. Ну, ничего, мы поладим.

Миура принес стакан вина, протянул Полозову.

— Не пью!

— Вы гордый, похвально это. Пусть мы будем друзьями… — решил Саяки.

Когда Полозов вернулся в палатку, Канова и Софи еще не было. Он вымылся и решил у речки подождать своих товарищей.

— Ах, вот вы, оказывается, где устроились? Чудесно!

Отмахиваясь от гнуса, на тропинке стояла Лиза. Белая шляпа, узкая юбка, шерстяная кофточка, затянутая широким ремешком, делали ее похожей на тоненькую, ершистую Лену.

— Вы с поручением от Василия Михайловича? — спросил он весело, освобождаясь от привычного состояния неловкости.

— Нет, — сказала она просто и проткнула руку. — Тоска. Муж уехал в Ямск. А я вот бродила и забрела. Это ваша палатка? Совсем по-спартански. Наверно, очень приятно на воздухе?

— Не приглашаю, еще не прибыла обстановка, — шутливо ответил Полозов. — Мне больше нравится спать на сене: не упадешь и пахнет лугами.

— Да, да, хорошо. Проводите меня немного, а то и верно, уже вечер.

Они шли и непринужденно разговаривали. Он рассказал, как встретил в тайге девушку-якутку и принял ее за мальчика. Лиза хохотала от души.

Показались постройки поселка.

— Ну, все, — сказала она с огорчением. — Да, чуть не забыла. Человек, с которым я обещала вас свести, приехал.

— Уж не Розенфельд ли? — спросил Полозов и поморщился.

Об этой доверенном одного благовещенского купца он много слышал. Розенфельд чуть ли не с 1908 года бродил по тайге, изыскивая удобное сообщение побережья с поселениями на Колыме. Шел слух, что он обнаружил кварцевые жилы, но где, он упорно скрывал. Кварц — это еще не золото, а в условиях бездорожья рудная разведка непосильна даже купцам, да и этим россказням никто не придавал значения.

— Нет, — сказала Лиза. — Это совсем другой.

— Его можно видеть?

— Переговорю и сообщу.

Он кивнул.

— Дальше не ходите, — она остановилась. — Еще передадут мужу, мол, видели с посторонним мужчиной, — добавила она, как бы шутя, но Полозов понял ее по глазам — боится.

— Порядочно ли будет, если я поведу параллельные переговоры?

— Ребенок вы, ребенок, — засмеялась она доверительно. — Большой, сильный, но это не помешает обмануть вас не только Попову. Ну, идите. — Она тронула его руку, и ее легкая фигура быстро скрылась за кустами. Полозов стоял и рассеянно потирал шею. Эта женщина влекла и пугала его.

— Черт знает что! — Он повернулся, чтобы уйти, как увидел Канова. Тот, пошатываясь вышагивал, размахивая длинными руками. Он был без рубахи, в каких-то рваных штанах и без топора.

— Опять? — нахмурился Полозов.

— Яко благ… яко наг, — бормотал тот, покачиваясь.

— А инструмент?

— Погоди негодовать, сыне. Погоди. Плотник один повстречался. По доброте отдал. Сие не осуждай.

— Но это же свинство, черт возьми! — возмутился Полозов.

— Истинно! А почему так? Душа скорбит. Обездоленный он. — Канов ухватил себя за волосы и сокрушенно рванул: — Русский токмо трудом своим. Каково плотнику без топора? Ты дай ему простор, да в руки что нужно, он яко Муромец.

— Ну ладно, Муромец! Черт с ним, топором, найдем, — уже засмеялся Полозов, оглядывая удрученного старателя. — Идем!

— Воистину, добрая душа. Возбранить бы надобно, а он… — Канов растроганно заморгал глазами и тут же, вспомнив, свел скорбно брови. — Зрил и сокрушался!

— Ты о чем? — остановился Полозов, покраснев.

— Дерзишь, сыне. Кого восхотел? С утра белый, заморский, а вечером на ржаной потянуло прелюбодейку сию.

— Молчи! — перебил его Полозов. — Чего ты мелешь! А то могу и по шее…

— Это ты сможешь, — притих сразу Канов. — Токмо не о себе пекусь. Эх, ведь и я знавал, лучшие дни.

Они молча пошли к палатке.

Черноглазый мальчишка-якут принес Полозову запечатанный конверт. Не успел он спросить от кого, как тот умчался обратно по тропе. Только мелькнула между кустами красная рубашка. В конверте небольшой листок, на нем всего строчка: «Сегодня в восемь вечера будьте у меня».

Полозов побрился, надел единственную белую рубашку с обтрепанными манжетами, так что пришлось закатать рукава.

К вечеру приморозило, и по реке золотыми рыбками плыли листочки лозняка. Солнце ложилось за сопки, и уже вместе с сумерками подкрадывался холод зимы. Поселок затягивала синяя пелена дыма.

Подойдя к крыльцу, Полозов услышал чей-то очень знакомый голос:

— Россия бурлит. Большевики готовятся к решительной схватке. И здесь достаточно сил, способных пробудить массы. Но связь? Связь теперь главное. Леночка делает большое дело.

— Я ничего не хочу знать! Оставьте ее, Мирон. Вы слышите?!

Полозов постучался. Дверь открыла Лиза.

— Прошу. — Она провела его в столовую. — Знакомьтесь! Это…

— Мирон? Ты? — обрадовался Полозов.

— Ванек? Да можно ли такое придумать? А вымахал-то! Ну и силища! Вот удивил, — бормотал Мирон, обнимая Полозова.

Лиза засмеялась:

— А я-то знакомить вас собиралась. Ну-ну, беседуйте. А мне по хозяйству.

— Давеча мне говорили о каком-то энергичном золотоискателе. Мог ли думать? Ай, Ванюша-Ванюша! Все в высшей степени любопытно. Стало быть, вот ты какой! — Все еще волнуясь, Мирон усадил его рядом: — Расскажи о себе. Кем был, кем стал?

— Остался я тогда у Алексея, там жил, учился, — сбивчиво заговорил Полозов. — Пока его и его товарищей не взяли жандармы, кой-чего помогал. После их ареста пришлось уйти из гимназии. Работал. Но чужое все стало. Да и привыкнуть не мог к шумному городу. Тянуло в тайгу. Бросил все и ушел со старателями на Лену. Позднее попал в Охотск и, как видишь…

Мирон слушал внимательно.

— Одним словом, доброе семя взошло и завяло. Всего более досадно твое стремление к обогащению. А я-то, признаюсь, ждал другое.

— К обогащению? Нет, это совсем не то. Скорее, азарт искателя, охотника. А если я тебе нужен, располагай, как собой. А ты как здесь?

Мирон загадочно усмехнулся.

— Предположим, приехал учительствовать, а вакансии нет. Теперь служу агентом у одного купца. Стало быть, разъезжаю по побережью, поселкам, и, вообрази, меня это устраивает. Летом здесь сотни сезонных рабочих.