Страница 47 из 63
Машина достигла входа в вади с той стороны, где дорога была ровной. Где-то здесь все и произошло. Снова в его мозгу вспыхнуло подозрение, на этот раз более настойчивое.
— Отсюда пойдем пешком, мухтар, — сказал йеменит.
— Куда? — спросил мухтар, не шевелясь.
— Увидишь, мухтар.
Водитель выключил фары, вышел из машины и остановился у дверей со стороны мухтара. Тот переводил взгляд с одного на другого, но не мог рассмотреть в темноте выражение их глаз. Отдуваясь и нарочито неловко, чтобы показать, что он совершенно спокоен, мухтар медленно вылез из машины.
— Иди вперед, мухтар, — сказал йеменит. Мухтар пошел, те последовали за ним. Его куфия белела в темноте в трех шагах от них, и по наклону его плеч они знали, что правой рукой он сжимает за поясом нож. Они дошли до крутого поворота в вади, откуда слева был виден округлый силуэт холмов-близнецов, называвшихся Зад гиганта.
— Стой, — сказал йеменит. — Стой спокойно и брось нож, мухтар. Мы прибыли.
Мухтар повернулся с живостью, неожиданной при его полноте. Два ружья на расстоянии трех метров были нацелены ему в живот. Поколебавшись, он бросил нож, который упал с резким звоном на камни.
— Сколько вы хотите? — спросил он сдавленным голосом.
— Стань у скалы, — сказал йеменит. Мухтар отступал, пока не уперся спиной в скалу.
— Кто убил еврейскую девушку? — спросил йеменит.
Так они не знают, идиоты! Конечно, если бы знали, то взяли бы вместо него Иссу и тех двоих.
— Какая еврейская девушка? — В его голосе звучало искреннее удивление.
— Не разыгрывай дурака, мухтар. Или ты назовешь убийц, или умрешь вместо них.
— Я слышал, что произошел несчастный случаи с еврейской девушкой, но больше ничего не знаю.
Человек из Бейрута внезапно прыгнул вперед и ударил его прикладом по лицу. Мухтар не шевельнулся. Только провел медленно рукой по лицу, посмотрел на кровь, опустил руку и выплюнул выбитые зубы.
— Кто ее убил? — снова спросил йеменит.
— Кого?
Сириец опять ударил его прикладом, изо всех сил, по лицу и в голову. Цепляясь ладонями за скалу, мухтар медленно сполз на колени. Несколько секунд оставался в таком положении, тяжело дыша, затем сел на камни, прислонясь спиной к скале.
— Англичане повесят вас, — с трудом выговорил он.
— Если не скажешь, кто убил еврейскую девушку, ты умрешь, мухтар, — сказал йеменит.
Мухтар тяжело дышал.
— Не знаю. Кто она вам? Вы не из ее деревни.
— Она была из нашего племени, мухтар. Поэтому мы должны убить одного из ваших, чтобы смыть позор.
Сквозь туман, заволакивающий мозг, мухтар смутно понимал, что йеменит прав.
— Мы заплатим деньги, — проговорил он. Он чуть не падал, с трудом поддерживая себя в сидячем положении. Все спуталось, он вообразил себя молодым, торгующимся с каким-то бедуином, плата за кровную месть.
— Мы заплатим вам сорок верблюдов, — говорил он, задыхаясь и повторяя, как молитву, традиционный список верблюдов, которых следовало отдать в оплату:
— Раба и Рабайя, самец и самка, четырехлетки. Хаг и Хага, самец и самка, моложе четырех лет. Джед и Джеда — до года…
— Кто убил еврейскую девушку? — снова спросил йеменит.
— Она была шлюхой, — задыхался мухтар. — Кто их осудит Вы чужаки. Поставщики шлюх и разврата. Чужаки вы…
Его тяжелое тело рухнуло. Йеменит подхватил нож мухтара с камней.
— Очнись, мухтар, сейчас ты умрешь, — сказал он.
Мухтар приподнялся и сделал попытку уползти на четвереньках. Секунду йеменит смотрел, как он слепо, забирая вбок, двигался среди камней. Затем всадил ему нож между лопаток. Мухтар застонал и пополз быстрее, и йеменит стал наносить ему удар за ударом, пока тот не рухнул на живот.
Его нашли на другой день на том месте, где погибла Дина. На теле мухтара обнаружили 27 ножевых ран и напечатанную на арабской машинке записку: «Месть совершилась, позор смыт» — слова, которые с древних времен произносят члены бедуинских племен, когда мстители убивают кровного врага.
Расследование установило, что убийцы приехали на машине из другой части страны. Никаких доказательств их связи с поселенцами Башни Эзры не было найдено. Выяснилось, что это были выходцы из арабских стран, один из них — йеменит. Далее полиция предположила, что убийцы принадлежат к пресловутому «черному отряду» Баумана, в котором состоят выходцы из Ирака, Курдистана, Йемена и Сирии; но ничего конкретного доказать не удавалось.
После похорон мухтара толпа жителей Кафр-Табие поднялась по склону Собачьего холма и в сторону киббуца полетели камни. Полиция разогнала арабов. Несколько дней деревня была возбуждена, распространялись слухи, что Фаузи вернется и сожжет еврейское поселение. Слухи эти воспринимались со смешанным чувством: патриоты были для деревни нелегким бременем, так как отбирали коров и овец. К тому же близилось время сбора зимнего урожая, а всякие беспорядки могли помешать работе.
В целом реакция жителей на смерть мухтара была достаточно слабой. Хотя они и называли еврейских девушек шлюхами и суками, но гнусного поступка Иссы и его сообщников не одобряли. Иссу в деревне не любили, а двое других имели славу отпетых мерзавцев, дважды сидевших в тюрьме. После убийства еврейской девушки жители деревни каждый день ждали, что по крайней мере одному из троих перережут горло. То обстоятельство, что вместо Иссы выбор евреев пал на мухтара, явилось неожиданностью, но вполне соответствовало законам кровной мести, согласно которым пострадавшая сторона может расправиться с первым попавшимся близким родственником убийцы. То, что убит был самый важный член клана Хамдан, произвело на жителей сильное впечатление. Совершенно ясно, что Исса сам должен отомстить за отца, и будет серьезным нарушением обычая вмешиваться в это дело.
Исса, однако, не слишком торопился что-либо предпринимать, только изредка намекал, что тщательно готовится и скоро нападет на след убийц. Пока же он собирался в Иерусалим, якобы для той же цели, в действительности же — по делам, связанным с наследством отца. Он давно хотел побывать в городе, которого никогда не видел.
С приближением жатвы волнение в Кафр-Табие улеглось. Несколько недель еще продолжалось некоторое напряжение в отношениях между деревней и киббуцом. Жители деревни перестали пользоваться трактором из Башни Эзры и посылать своих детей в киббуцную амбулаторию. Но однажды взбесившийся мул искусал внука второго мухтара. Ребенок был спасен, и после этого отношения постепенно восстановились. О смерти Дины и мухтара никогда не упоминалось, и в последующие несколько лет никаких враждебных действий со стороны Кафр-Табие поселенцы не испытывали.
Страницы из дневника Джозефа, члена киббуца Башня Эзры.
Тель-Авив, понедельник,… мая 1939.
Поразительно, что какое бы потрясение ни испытал человек, мир продолжает вертеться, а желудок функционировать. Благожелательное равнодушие природы, следующей своим законам, позволяет нам не сойти с ума. А мы — тоже часть природы. Сердце останавливается только на один миг. Как только оно снова забилось — мы уже подчинились универсальному закону равнодушия, и его полная победа — только вопрос времени. Меняется характер страдания: появляется чувство вины. Ибо продолжать жить — уже само по себе измена, нарушение солидарности с мертвым. До сих пор мы находились как бы в оцепенении, витая над гранью двух миров. И только сейчас до нас доходит, что грань эта окончательна и что мы этому покорились. Тем, что мы вернулись к жизни, мы проложили границу между собой и мертвыми и осудили их на вечное изгнание из своего мира. И тогда боль становится почти невыносимой.
Затем приходит следующая стадия. Личность умершего заменяется пустотелой формой. Ее отпечаток лежит на всех окружающих нас предметах, на всем, что мы делаем. Чем сильнее атакуют нас эти застывшие следы, чем больше мы от этого страдаем, тем острее чувствуем вину. Живые воспоминания окостеневают. Мы жалеем не мертвых, а себя — за понесенную нами потерю. Это эгоистическая боль, как всякая боль вообще. В этом значение поговорки: «пусть мертвые хоронят своих мертвецов».