Страница 40 из 63
Утро было восхитительным. Свежий воздух, как дыхание Суламифи, был напоен ароматом молодых яблок. Узор из диких тюльпанов, ирисов и цикламен расстилался под молодыми соснами, как ковер под ногами принцессы. Среди леса блестели красные крыши новых киббуцов: Гиннегар и Рамат-Давид. Название последнего высекло в мозгу грустную ассоциацию, так как киббуц был назван не в честь царя Давида, а в честь английского государственного деятеля Давида Ллойд Джорджа. В период его правления евреям было дано обещание о Возвращении в страну. И это обещание теперь нарушено.
За каждым поворотом дороги открывались перед Джозефом новые и новые поля, где волновалась пшеница, блестя каплями росы на колосьях, открывались новые сосновые леса. Красота вызванной к жизни долины захватывала его. Каждый раз, проезжая по этой долине, он испытывал восторг и детскую гордость. «Посмотри, — говорил он себе, — вот еще одна еврейская корова жует траву на лугу, политом из еврейского колодца, а вот еврейская курица сидит на яйцах — из них, несомненно, вылупятся гениальные цыплята». Он подшучивал над собой, но гордость его была истинной, это было ликующее, безумное упоение от сознания того, что все кругом, включая свиней, кур и овец, спускающихся по склонам Эфраима, является его собственным творением.
За Нахалалом дорога пошла ближе к Кармелю, мягкие склоны которого были покрыты кустарником, зелеными соснами и серебристыми оливковыми рощами. Они проехали мимо еще одной группы киббуцов с бетонными квадратами и красными крышами построек. Проехали мимо бедуинских стоянок и арабских поселений, находящихся в состоянии живописного упадка. Рядом с киббуцамн они выглядели, как муляж туземных деревень на какой-нибудь колониальной выставке.
У западного входа в долину перед Джозефом открылись руины огромного галилейского некрополя, где в свое время находился Синедрион Израиля и где скрывались уцелевшие сподвижники Бар-Кохбы. Это было пустынное место, усеянное разбитыми колоннами и испещренное захоронениями. Ныне это место называлось Шейх-Абрек, по имени малоизвестного мусульманского святого, чья могила находилась поблизости.
Джозеф пытался урезонить себя: мы похожи на ирландцев и уэльсцев, которые убиваются, что города на Британских островах не сохранили старинных названий, произносимых при помощи одних согласных звуков, без единой гласной между ними. Но давно известно, что национализм, как морская болезнь или влюбленность, — смешон, когда дело касается других. Что ж, народ, борющийся за жизнь, не может себе позволить чувство юмора. Так мы, вернувшись в Страну, теряем свое прославленное острословие. Подумать только, что у нас есть больше ста журналов и газет, но ни одного юмористического издания! В этой стране по существу отсутствует юмор. Не годится иврит, язык гнева, для анекдотов о двух евреях в купе вагона.
Дорога проходила совсем близко от склона Кармеля. Справа открылась долина с разбросанными на ней в беспорядке фабриками и нефтеочистительными установками, а за ними виднелись желтые дюны и стеклянная поверхность моря. Усиленное движение на дороге, несмотря на ранний час, выдавало близость большого порта. Двигались арабские и еврейские автобусы, переполненные, как Ноев ковчег, верблюды, ослы и машины для перевозки горючего. Наконец они проехали мимо старой железнодорожной станции, где несколько недель назад одна из бомб Баумана убила сорок человек.
В портфеле Джозефа лежал список товаров, необходимых для его большой семьи.
Оптовые конторы находились в новом деловом центре Хайфы и напоминали дискуссионные клубы. Джозеф заказал сахар, рис и чай, затем сел в автобус и поехал по крутой, извилистой дороге в еврейский квартал Хадар Хакармель. Перед ним открывался вид на сверкающий залив, и горизонт отступал дальше. Порт и желтые дюны с колеблющейся белой линией прибоя уменьшались. Массив Кармеля защищал бухту, по глади моря сновали пароходы и лодки. В некотором отдалении стоял на якоре большой румынский пароход «Ассими» с 250 беженцами на борту, которым не позволили сойти на берег.
На полдороге до Кармеля Джозеф вышел из автобуса и продолжил покупки. Его знакомый, дешевый бакалейщик из Литвы, бородатый, небольшого роста человек в кипе, увлекался поисками исчезнувших колен Израиля. Десять из них он обнаружил на Кавказе и каждую неделю сообщал Джозефу новые доказательства, подтверждающие его открытие. Так что покупка ста граммов сушеных яблок, которые Даша считала необходимым включить в меню для новоприбывших, заняла полчаса. Остаток утра ушел на приобретение десяти кубометров дерева для киббуцной столярной мастерской. В Башне Эзры к этому времени изготовляли мебель собственноручно. Кроме того он купил три листа кожи, запах которой вызвал приступ ностальгии по старому доброму времени, а также разные инструменты и запчасти для трактора.
Он согрешил, пообедав в небольшой арабской столовой, где готовили не слишком опрятно, но дешево и вкусно. Толстый хозяин конфиденциально поведал ему, что защитник ислама Гитлер скоро уничтожит Британскую империю, вернет страну арабам, а евреев сбросит в море — за исключением Джозефа, — которого как личного друга хозяина и образованного человека пощадят и, возможно, даже назначат на важную должность при условии, если он внесет кое-какой капитал.
Он пил не спеша крепкий сладкий кофе и делал в записной книжке пометки о сделанных покупках, затем поднялся и в разгар послеобеденной жары снова отправился по делам. Купил фанеру и сапожную мазь, солнечные очки и противозачаточные средства, зубные щетки и порошок от насекомых. Потом отнес очки доктора философии в оптическую мастерскую и решил доставить себе особое удовольствие — посетить книжный магазин Рингарта, откуда вышел через час с купленной за три пиастра брошюрой о борьбе с вредителями помидоров для киббуцной библиотеки. Стемнело, и потому, как были натянуты его нервы, он понял, что начался хамсин. Почему-то он беспокоился за Дину, хотя когда он последний раз видел ее, она выглядела не хуже и не лучше, чем обычно. Может быть, потому он беспокоился за нее, что знал, как тяжело действует на нее весенний хамсин. Но Дине он ничем не мог помочь.
Поужинав в рабочем клубе и прослушав лекцию о новом русском театре, он отправился в дешевую ночлежку, где всегда останавливался, когда бывал в Хайфе. Помещение было тесное, с клопами, содержал его религиозный еврей из Польши. Три человека, которые ночевали с ним в одной комнате, пришли, когда он уже спал.
На следующее утро Джозеф взял себе пару свободных часов и пошел в суд, где слушалось дело о нелегальной иммиграции, о чем он узнал в правлении кооператива. Он никогда не был в мировом суде и был поражен мрачным видом помещения и обыденностью его атмосферы. На скамьях с сонными лицами сидели вперемешку полицейские и штатские. На возвышении сидел судья, пожилой человек с равнодушным лицом. Стол судьи был с мраморной покрышкой — единственное, что придавало торжественность процедуре. Слева от возвышения стояли две скамьи для подсудимых.
Когда Джозеф вошел в комнату, старый араб в красной феске стоял перед скамьей подсудимых и с волнением произносил речь, которую судья слушал, сонно разглядывая свои ногти. Английский сержант полиции слушал араба с выражением праведного негодования на лице. Выяснилось, что сержант обвинил араба в жестоком обращении с мулом. Шкура животного покрылась язвами от кожной болезни. Сержант предварительно добился запрещения использовать мула на работах, пока он нездоров. Однако в указанный день сержант видел мула, запряженного в тяжело нагруженную копрой повозку, стоящую у хижины араба на горе Кармель. С другой стороны, араб готов был представить десять свидетелей для доказательства того, что последние три недели мул не работал, и никто из зрителей не сомневался, что свидетелей он представит.
Араб остановился, чтобы перевести дух, и судья, казалось, проснулся.
— Спроси его, — обратился он к переводчику, — не считает ли он, что сержант лжет?