Страница 19 из 96
Насколько мы правы в этом, покажет дальнейший рассказ.
Весна в наших краях, как по всей Нижней Волге, приходит всегда как-то вдруг, неожиданно. После жесточайших морозов, суровых ветров на синем небе вдруг появляется беспечальное солнце, ледяные сосульки шлепаются в рыхлые сугробы снега под крышами как подрезанные; дороги на улицах темнеют, покрываются откуда-то взявшимся навозом, в колеях их скопляются ручейки, и вскоре уже улицы полны воды, овраг наш, пересекающий город, шумит и бурлит водопадами, и на припеках вытапливаются черные тропинки по тротуарам, и молодежи начинает щеголять без калош, в свежеподштопанных и ярко начищенных сапогах.
Тогда становится нестерпимо видеть замазанные рамы, дышать весной только через открытую фортку, смотреть сквозь заплесневелые, сизые от зимы стекла на мальчишек, играющих в бабки.
Вера раскрыла свое окно еще неделю назад, теперь же его закрывали только на ночь. С подложенной под грудь подушкой, она лежала на подоконнике и смотрела на улицу.
Зоя ходила из угла в угол молча — она чувствовала себя как кошка, посаженная в ящик без всякой нужды и провинности: ей хотелось царапаться и кусаться, но, чувствуя бессилие против крепких стен, она только жалобно вздыхала:
— Ой, милая! Когда же конец? Ведь он еще утром хотел зайти!
— Зоя, к чему эта канитель? Когда я была у Хорохорина, он дал мне слово, что устроит тебя обратно!
— Теперь я сама не хочу этого!
— Чего же ты хочешь?
— Работать! Стать сама себе предком!
— Слова, все это слова только. — Она зевнула и вдруг расхохоталась. — Но для чего же я тогда к нему ходила?
— Для меня? — насторожилась Зоя.
Вера немедленно поднялась с окна и серьезно посмот рела на подругу:
— Ой, не смей думать! Я и без того пошла бы, а тут просто предлог был хороший. Он так и взбесился Милая, как я ненавижу их всех!
— За что?
— Все за то же!
— За ручки и ножки?
— Да, за них! Ты думаешь, — она выпрямилась, точно готовая сражаться до последнего аа истину своих слов, ты думаешь, есть из них хоть двое на сто, которые бы же нились, сходились с женщиной для прямой цели рожать вместе детей?
Зоя усмехнулась:
— Двое найдется, я думаю!
— А я не уверена!
Она охватила голову руками и покачала ею:
— Зоечка! Какая это гнусность, милая! Ведь мне этого и не нужно было совсем, когда я замуж выходила! А он меня приучил, развратил — вот и пошло и пошло! Сколько на эту гнусную личную жизнь времени уходит, сколько сил, нервов, а ведь этих нервов хватило бы, чтобы университет кончить! Люди этими нервами стихи пишут, картины рисуют, важные дела делают, а мы что?
Она тоскливо выглянула в окно, крикнула: «Королев идет!»— и замолчала.
Зоя вышла его встретить и вернулась с ним.
Ну, конечно, — говорил он, — конечно, Зоя! Завтра вы отправляетесь на фабрику и будете работать! Поздравляю вас, поздравляю — новая жизнь, все новое, настоящее, исправдашнее!
Он жал им обеим руки и улыбался без конца.
Нет, Зоя, вы мне спасибо скажите! Я ведь с ним, прежде чем договориться, двенадцать партий сыграл! Вот уж никогда не думал, что из шахмат можно такую пользу осязательную извлечь! Но, — он расхохотался и поднял палец сурово, — но я, товарищи, не покривил душою ни разу! Я проиграл ему только одну партию! Честно проиграл… И то только потому, — добавил он с самоуверенностью профессионала, — что был рассеян и позволил ему рокироваться3…
Зоя, кружась по комнате, поцеловала Веру и затем самого Королева. Он зажмурил глаза и, открыв их, вдруг опечалился.
— Но подождите, подождите — тут еще огромный есть вопрос! Хорохорин у вас не был? — обернулся он к Вере и, когда та покачала головой, сказал — Сейчас примчится! Нам надо до него решить, решить, Зоя! Вас восстановили!
Вера всплеснула руками. Зоя только удивленно раскрыла глаза.
— Итак, выбирайте, выбирайте! Университет или фабрика?
Зоя сказала спокойно:
— Я предпочитаю фабрику. Дело это решенное!
— Ага! — завопил Королев. — Так я теперь скажу вам, что вышло в центральной комиссии, когда разбирали ваше заявление…
Сеня рассмеялся, вздохнул и заходил по комнате из угла в угол, лукаво поглядывая на Веру, недвижно застывшую у окна.
— Хорохорин с ума сошел и сам себя в лужу посадил. Во-первых, написал такой отзыв на вашем заявлении, что председатель комиссии глаза вытаращил: «За коим же чертом ее исключали?»— спрашивает. Потом от ячейки — опять хороший отзыв. Успехи — отличные. Приписано и о том, что вы ушли от отца. В комиссии только плечами пожали и объявили нашей комиссии выговор.
— Перестарался наш Хорохорин! усмехнулась Вера
— Зато и шествует сюда грозным победителем…
Вера вскочила, сжала пальцы так, что они хрустнули. Мгновенная краска стыда опалила ее лицо с такой яркостью, что Зоя посмотрела на нее удивленно. Этот взгляд вернул Вере наружное спокойствие. Она опустилась на свое место с высокомерной усмешкой:
— Что же, посмотрим…
Сеня быстро обернулся к Зое:
— Итак, Зоя, вы можете вернуться в университет без всякого смущения… Там рассуждают просто: в чем дело был попом? Ну а сейчас не поп — раз, а во-вторых вы ушли из семьи. Вы не будете краснеть за себя. Выбирайте.
Он стоял перед нею, не переставая улыбаться и не сходя с шутливого тона. Внутри себя он не был так спокоен, но желал только одного — предоставить Зое свободный выбор между тем и другим. Ему казалось, что уже на всю жизнь будет нарушено его душевное спокойствие, если он окажет хоть едва заметное давление на нее в этот момент
Он почти не сомневался в ее выборе, но чувствовал что одним словом Зоя может сейчас поколебать его без граничную уверенность в ее искренности.
Он ждал. Зоя ответила просто:
— Что тут выбирать?
Она на мгновение задумалась. Сеня не понял ее и с плохо скрываемым смущением повторил:
— Решайте, Зоя!
— Да я уже решила!
— Что, что вы решили? — крикнул он нетерпеливо.
Она обернулась к нему: глаза ее сияли не меньше, чем голубое небо за окном.
— На фабрику! — крикнула она. — На фабрику, Сеня! Уж теперь-то в особенности на фабрику. Жить хочу, любить хочу, радоваться хочу, работать хочу и в университет хочу, как все, а не исключением…
Королев поднял ладони щитками, сказал:
— Конечно. Вопрос исчерпан. Теперь последнее слово: я обогнал на трамвае Хорохорина и по его удрученной морде видел — идет сюда. Что ему говорить?
— То есть что сказать? Возвращаюсь я в университет или нет?
— Да, да, чтобы уж путь к отступлению раз навсегда отрезать…
Зоя отошла к окну и задумалась — она и без того знала, что решает раз навсегда.
— Самое страшное тут то, — медленно выговорила она, — что я одного человека видеть не буду целыми днями, неделями, может быть…
— Это вы про кого? — лукаво спросил Сеня, и опять по-детски милым стало его лицо.
— Не важно про кого, — отвернулась она, — а важно, что это факт…
— Да и руки испортятся… — усмехнулся Сеня.
Зоя подняла голову:
— Я, Семен, руками дорожу не больше того, чем и всем остальным, чем дорожить надо ради здоровья и чистоты. А работой меня не удивишь, потому что я работать умею. Так, может быть, я еще и не хуже, а лучше жить буду — это так…
Сеня подошел к ней.
— Значит, и вся причина в самом страшном, что человек раз в неделю в субботу приедет, так, что ли?
— А он приедет?
— Он, Зоя, приедет.
Зоя быстро пожала его руки и отвернулась к окну — теперь, почему-то только теперь, на восемнадцатом году жизни, и только вместе с любовью пришла острая чуткость и к привлекательности улицы, и к красоте весеннего неба, в сравнении с которой все прошлые переживания и самые увлекательные радости стали тусклыми и пустыми.
— Итак, что же сказать Хорохорину, товарищи?
Молчавшая до сих пор Вера вскочила с места и всплеснула руками:
— Милые, как это хорошо! Зоя, ты решила так?
— Решила!