Оппозиция

- Тут недалеко, дойдём.

- Нет, я не пойду. Я не дойду.

- Ну давай на маршрутке.

Данил говорил с ним, как с ребёнком. Тихо. Уговаривал. Но отец был упрямый. Если чего не хочет - ни за что не будет делать.

- Ну пап, - продолжал Данил, - пойдём.

Данил тоже был упрямый. И не сдавался.

Отец оделся.

Он сидел на кровати. Невысокий, худой, в новой, но уже грязной куртке на молнии. Опустил голову, сжал виски руками.

- Голова болит, - сказал он тихо. - Давай покурим сначала. Принеси сигареты.

Данил поискал сигареты в сумке отца. Сходил в ванну - где обычно курил отец.

- Нет нигде, - крикнул.

- Посмотри в куртке, в кармане, не могу сам.

Данил подошёл к отцу. От него пахло перегаром и одеколоном - отец с утра пытался побриться. Залез в карман его куртки, достал пачку сигарет.

- Зажги, - сказал отец.

Руки у него дрожали.

Данил нашёл зажигалку. Зажёг сигарету. Раскурил. Дал отцу.

Отец задымил. Пепел упал на пол. Данил побежал за пепельницей.

Отец сидел и курил. Весь красный. Вены на висках вздулись - вот-вот лопнут.

- Плохо мне что-то, - сказал и хотел лечь на кровать.

Но Данил быстро заговорил:

- Вот и пойдём. Там лучше станет.

Через час отец согласился.

Была зима. Скользко. Отец шёл с трудом. Держался на ногах еле-еле. И через триста метров упал.

- Нет, я не дойду.

Данил попытался его поднять.

- Давай до метро дойдём - там маршрутки есть.

И они прошли ещё триста метров до метро.

На остановке было полно народу - скоро должен был быть Новый год. Было очень холодно. Данил надел отцу шапку.

Данил боялся одного - встретить кого-нибудь из школы.

А потом, вдруг, ему стало плевать. Это был его отец. Он пил, потому что ему не заплатили. Он закодируется - и всё будет хорошо. Остальное неважно.

- Пап, - сказал Данил, - не пей больше.

Он держал отца за плечи, чтобы тот не упал ещё раз.

- Не буду, Дань. Хватит. Просто сволочи, понимаешь? Кругом только сволочи. Тебе жить. Мне уже всё равно.

- Пусть сволочи, а ты не пей.

- Не буду, Дань, не буду больше. Мутно мне. Мутит что-то.

На обратном пути было хуже.

- Он должен заснуть минут через тридцать. Надо его уже будет уложить, - сказала врач.

Она, привычная ко всему и ничему не сочувствующая и не удивляющаяся, вколола что-то отцу, дала таблетки, завёрнутые в бумажку. И что-то писала в карточке.

Данил следил, как она быстро и непонятно пишет.

- А мать где? - спросила она, не отрываясь.

- Работает, - ответил Данил.

- Доедешь один?

- Доеду.

Отец сидел, бессмысленно смотрел в одну точку.

В маршрутке он стал засыпать. Данил сидел с ним на переднем сиденье около водителя. Отец бормотал какую-то ерунду. Вспоминал друзей, которых уже нет.

- Вот Вовка хороший мужик. Много чего у нас с ним было. И ничего - выжили.

Дядя Володя, как называл его Данил, давно уже умер. Но Данил молчал.

- Ты знаешь Володьку? - спросил отец громко.

- Знаю.

- Так позвони ему, на, - отец стал искать мобильник по карманам, - скажи, я сейчас приеду.

Мобильник не находился. Отец вывернул карманы - из них посыпалась мелочь, бумаги какие-то, номера телефонов. Отец всегда записывал номера телефонов на листках. Привычка.

- Где мой телефон? Ты взял? - крикнул водителю.

Водитель молчал и не реагировал.

А потом отец резко вырубился - как по голове дали.

Вся маршрутка это видела.

- Справишься? - спросил водитель около метро.

- Пап, вставай, мы ещё не дома.

- Мне сказали, спать, - бормотал отец, - чего тебе надо? Кто это? - он как будто не понимал, где находится, - а?

- Пойдём домой спать.

Маршрутка стояла дольше обычного, пока Данил с водителем не разбудили отца и не выгрузили его из салона.

Никто из людей не возмущался - начиналась праздники - и картина была привычная.

- Дойдёшь? - спросил опять водитель.

Данил посмотрел на него. Немолодой уже, русский, небритый, худой - одни кости. Видимо, сам запойный. Устроился работать в машину - хоть просохнет.

- Дойду, - сказал Данил.

- Пусть мать фенозепам купит. Три дня проспится, будет как огурчик.

- Я знаю.

Данил знал, что такое фенозепам. Врач именно это и дала. Фенозепам, снотворное и что-то ещё. И три дня отец будет лежать - не есть, не говорить, почти не вставать. Но главное - не пить. Только воду, просыпаясь на несколько минут.

Так и пролежал.

А через три дня:

- Дань, жрать охота. Сделай, а.

И Данил делал - варил пельмешки или грел суп, если мама оставляла.

Отец выходил на кухню, ел, потом долго сидел в ванной - отмокал, брился. И выходил уже другим человеком. Только небольшие порезы на подбородке говорили о ещё слабых руках. И мутный взгляд не скоро ещё прояснялся окончательно.

Почему-то именно сейчас - в конце сентября, когда начинает немного подмерзать, Данил вспоминает всё это.

С конца сентября Данил ждал отца. Когда был маленький:

- Мам, а папа сегодня приедет?

- Не знаю, пока не звонил.

Постарше:

- Когда будет?

- Кто ж его знает! Не докладывал!

И совсем недавно, в последний приезд:

- Мам, отец мне звонил. Сказал, заскочит. Я останусь дома?

- Ну жди, оставайся.

. . .

В октябре у отца День рождения - ему было бы сорок семь лет.

Данил открывает ящик стола - на него смотрит фотография молодого отца. Он достаёт её и откладывает.

Под ней - листовки.

Пересчитывает. Двадцать шесть штук. Семьдесят четыре раздал.

Данил берёт шестнадцать.

Шестнадцать надо раздать сегодня.

Шестнадцать антиправительственных листовок. Шестнадцать листовок, призывающих сменить власть, разрушить режим, убрать президента. Шестнадцать листовок, и за каждую можно получить уголовный срок.

Данил смотрит на фото отца. Потом на эти листовки. Обычные, распечатанные с цветного принтера.

Страшно.

"Интересно, а можно узнать, с какого принтера напечатали? - думает он. - Ерунда, принтеров сейчас полно. А можно узнать, с какого компа? Да чушь".

Он сложил эти листовки, сунул их в карман.

. . .

Уже было около шести часов - многолюдно. С тех пор как открыли метро и построили торговый центр - людей прибавилось.

"Нет, в своём районе не буду. Стрёмно", - подумал Данил.

Спустился в метро, проехал одну станцию - вышел на Достоевской.

Достоевская не такая людная. Данил вышел из метро на Суворовскую площадь, прошёл к Театру российской армии. Большое здание с пятиконечной крышей. Отец говорил, что раньше этот театр назывался Театром советской армии, а ещё раньше - красной. И что во время войны, чтобы укрыть театр от бомб, сшили специальный купол в форме звезды и накрыли крышу театра.

Данил встал у памятника Суворову. Суворов смотрел прямо на театр. И Данил смотрел тоже. Огромная растяжка с рекламой спектакля "ПОЛА НЕГРИ" висела напротив.

В театр стали заходить люди.

"Спектакли начинаются в семь, - подумал Данил. - Сейчас или никогда".

Включил музыку на телефоне, чтобы всё заглушала, чтобы ничего не слышать.

В одном рюкзаке сникерс и Маркс,

"Оборона" и Леннон на поцарапанной R-ке,

Но самое главное - искры в глазах

И этот свет вряд ли быстро померкнет.

Огонь желания лучшего мира,

Агония власти, так надоело,

двести листовок, язык как рапира

И тёмной ночью он шагает на дело.

Под музыку собраться с силами было проще - и он пошёл прямо к людям.

Они брали листовки, привычно не обращая на них внимания, думая, что это реклама спектаклей, какие обычно раздают перед спектаклями.

Люди брали листовки, складывали в сумки, чтобы посмотреть в театре или дома.

"В театре откроют, а там..", - ему было весело от этой мысли, как будто он здорово всех перехитрил.