Страница 46 из 154
Еле-еле мы подковали две задние ноги, совершенно выбившись из сил, и конь, фыркая, убежал в сад, где начал щипать траву, сердито посматривая на нас темным глазом. Приехавший в гости Шишин недовольно поморщился:
— Евстафий, надо было ногу ему подвязать, и все дела! Что это ты не догадался?
Тот развел руками:
— Виноват, Василий Ананьевич…
— Как жеребец вас не поубивал, удивляюсь… — Лесничий внимательно осмотрел всех нас. — В грудь попадет копытом — считай, конец.
С небосвода лучилось последнее убывающее тепло, и я собрался на Грибзу, чтобы прибраться в келье. В скиту остались иеромонах, занявшийся пчелами, и капитан, обучающий коня ходить под хомутом и упряжью для плуга.
Меня заставили оторваться от укладывания рюкзака угрожающие крики:
— Стоять! Стоять! Ты куда-а-а-а? Стоять, кому сказал? — В окошко я увидел, что это Евстафий учит своего коня, держа в правой руке хворостину, а в левой — уздечку.
— Евстафий, что это ты так строго с конем? Лучше лаской обучай! — посоветовал я.
— Обучишь его лаской, как же… Норовистый, шельмец! Но к весне, я обещаю, пахать научится, — повернув голову, через плечо ответил капитан.
Ваня, подпрыгивая от радости, бежал впереди меня.
— Батюшка, я тропу хорошо запомнил, хотите, без подсказки вас приведу?
— Давай, действуй! — я шел позади, с удовольствием вдыхая аромат осеннего леса. Пока я занимался заготовкой дров, мой друг довольно удачно ловил рыбу. К вечеру он всегда возвращался с небольшим уловом. За ужином Ваня вдруг сказал:
— Батюшка, а почему отец Евстафий говорит, что в скиту он старший, а вы с отцом Филадельфом на Грибзе будете жить? Он что, вас выгоняет?
— Если мы, Ваня, поселимся с иеромонахом на Грибзе, он и будет тогда в скиту старшим!
— Нет, не так! — наморщив лоб, пытался разобраться мальчуган. — Он говорит, что он все равно старший!
— Это он шутит, Ваня! Не обращай внимания…
Убрав инструмент под камень и спрятав богослужебные книги в тайник, я обратился к моему другу:
— Ну, Ваня, три дня уже прошло, пора домой!
— Как три дня прошло? Мы же только что пришли!
Я рассмеялся, вспомнив, что так же терял представление о времени в своем далеком детстве:
— Пора, пора, дорогой! Нужно вниз идти… — Я погладил приунывшего мальчика по голове.
— А я, батюшка, вот так всю жизнь могу в лесу прожить, запросто! Мне нравится! — восторженно воскликнул он.
— Мне самому нравится, Ваня, да нужно в Москву ехать.
При воспоминании о поездке я погрустнел. Как специально, посыпал мелкий осенний дождик, который словно провожал меня в далекий нелегкий путь. «Когда еще свидимся с тобой, милая моя церквушка?» — в последний раз обернулся я назад. Все скрылось за мелким бисером дождя, в котором рассыпались туманные очертания моей любимой поляны на Грибзе.
Ни бегство в пустыню, ни глубокие пещеры, ни удаление от людей не составляют сути спасения. Если Ты, Господи, даруешь мне благословенное уединение, приму его как драгоценную привилегию, хорошо зная, что вращение души моей в суете мало полезно для спасения. Открыл Ты мне, недостойному, Иисусе, что, чем полнее и глубже покаяние, тем больше и всеохватнее Ты находишься во мне и являешь Себя в свете неприступном, что и возводит душу в священное безмолвие, ибо Ты Сам Себя приобщаешь моему духу. Безгрешный, приобщившись духу моему, Ты делаешь и его безгрешным, а как Даритель жизни, ты умножаешь ее во мне. Прикосновение чудотворной десницы Твоей придает мне силы противостоять всякому злу. Встань же, распрямись, дух мой, ибо Господь Твой владычествует в тебе над жизнью и смертью.
ПОТЕРЯВШИЙСЯ В МИРУ
Ты открыл мне, Господи, что жизнь всякого верующего в Тебя есть повторение Твоего крестного пути. Но это не ввергает душу мою в безысходное отчаяние, но, наоборот, освобождает ее от всякого страха и малодушия. Много есть путей на свете, и конец их — тьма кромешная, но этот путь крестный — единственный, так как прямо и верно приводит к Тебе, Иисусе, ибо Ты есть путь жизни. Кто победит на этом пути, Боже? Кто дойдет до конца, где дошедшего ожидает вечная свобода? Тот, кто не отводит ни на миг любящего взора своего от Тебя, Сладчайший Иисусе, не исходит ни на мгновение из священного богозрения! Просвети и укрепи очи мои сердечные, Боже, чтобы беспрестанно созерцать прекраснейший Лик Твой, красота которого спасет мир!
Когда я приехал в Сергиев Посад, моя уверенность в быстром завершении всех дел сильно поколебалась. Отец радовался моему приезду, но озабоченно рассказывал о приходе инженера и замерщика, не понимая, для чего все это и с чего нам нужно начинать. А когда при хождении по кабинетам обнаружилось, что мне необходимо заново сделать план дома и участка и собрать кучу справок, я понял, что засел крепко. Началась затяжная бумажная волокита. К тому же в Лавре монахи поразили меня удручающей новостью: отец Кирилл находится в закрытой больнице, называемой «Кремлевская». Как мне попасть к нему, никто не знает, без знакомых к батюшке не пройти. Я сильно расстроился, тем более, что дела с документами словно не двигались.
По утрам уже подмораживало. Внизу в балке на голых липах кричали, не смолкая до вечера, горластые вороны. Багровый диск солнца садился за пустым промерзшим полем, потухая в далеком лесу, чернеющем на краю горизонта. Молитва как будто уменьшилась, съежилась, и ее голос стал таким же слабым, как голос сверчка где-то под полом. Осталась одна отрада — писать стихи, и в них душа моя словно немного оживала, вспоминая простые радости горной беспечальной жизни.
Каждое утро я шел в мэрию, в безликие бесконечные коридоры, пропитанные табачным дымом, и стоял там под каждой дверью в медленно двигающейся очереди. Некоторые чиновники смотрели на меня с усмешкой, но уже встречались в кабинетах верующие женщины. Они смело брали у меня благословение, не смущаясь присутствием народа. Среди них-то и нашел мне Бог верных помощниц, которым в виде благодарности я приносил небольшие иконки и первые лаврские книги, отпечатанные в типографии отцом Анастасием. В документах по дому началось какое-то движение.
Заметив мое уныние, мой добрый товарищ предложил съездить вместе с ним на два дня на издательской «Ниве» в Оптину пустынь, где у отца Анастасия было какое-то дело с оптинскими монахами. Не помню, как это вышло, видимо, срезая путь на Калугу, мы сбились с пути. Необозримо пустынные поля окружили нас. Указателей не виделось ни в одном направлении, людей тоже. Наконец далеко на горизонте показались две человеческие фигуры. Это были старичок со старушкой, которые возвращались с поля с котомками за плечами. Они толково и доходчиво объяснили нам, как выбраться на Калужское шоссе.
Когда мы проехали по полям час или два, стало ясно, что мы снова заблудились. Повернув обратно и плутая на перекрестках, мы неожиданно вновь выехали на наших старичков. Их удивление отпечаталось на добрых морщинистых лицах. Нам пришлось опять услышать долгое и толковое объяснение. Сконфуженные, мы отправились в указанном направлении.
— Если еще раз на этого деда с бабкой выедем, я уже не смогу спрашивать у них дорогу, — сердито проворчал архимандрит.
— Я тоже, — уныло пришлось подтвердить мне. Как бы там ни было, мы все же с огромным облегчением к вечеру въехали на территорию Оптиной пустыни, позабыв о дорожных приключениях.
Игуменом монастыря состоял наш лаврский духовник, опытный и рассудительный монах, с которым мы перевозили в Лавру святыни преподобного Серафима.
— Расскажи, расскажи, как пустынничаешь, отец Симон! — Игумен рассадил нас в глубокие кресла в своем кабинете. — Как Иисусова молитва? Пробивается?
— Пробивается, отче, но, к сожалению, только, пока я живу в лесу. А вот приехал в мир и сильно приуныл: все начинаю терять! Своего отца нужно перевозить поближе к Абхазии, и я засел с документами.
— А чего ж ты к начальству не обратишься? У них же везде знакомые! — Архимандрит недоуменно развел руками.