Страница 64 из 212
Еще в зимнем уединении мне часто вспоминались рассказы о лесных людях-оборотнях, обросших волосами и имеющих ужасного вида облик. Авлиекул утверждал, что теперь их племя живет в непроходимом ущелье за водопадом, возле дальней снежной горы. Группа лесников на лошадях хотела как-то осенью поохотиться в этих местах, но «гулы» подняли такой страшный крик, что взрослые мужчины, нахлестывая лошадей, кинулись прочь от этого места, потеряв от страха даже свои шапки. Понятно, что после таких историй, стук упавшего дерева в зимнем лесу или завывание ветра в горах заставляли меня вздрагивать и ожидать чего угодно. Только молитва успокаивала меня и разгоняла все страхи среди черной тишины осенней ночи.
На память о собирателе грецких орехов мне на всю зиму остался постоянный грохот перекатываемых под полом орехов, особенно по ночам. Словно кто-то лопатой перекатывал их с места на место. Зачем крысы так делали, не знаю, но этот ночной грохот и нескончаемый звук разгрызаемых орехов помогал мне набираться терпения, которое так пригодилось впоследствии. Сидя с четками напротив морозного окна, в котором медленно плыла зимняя луна, я знал, что никто и никогда не сможет помочь мне в этом безпредельном горном одиночестве, кроме Тебя, Господи, ибо Ты — Защитник мой и Покровитель. Слава Тебе, Боже, что Ты, знающий глупость и немощь человеческую, защитил меня и уберег! Никаких «небесных пери» и «гулов» я не увидел, ибо Ты исподволь готовил меня к иной, совершенно непредставимой, встрече и открытию, избрав для этого Свой нерукотворный храм — горы Оби-Хингоу.
Не имея чистого сердца, безгрешного ума и незапятнанной страстями души, мы безсильны найти истину своими усилиями. Поэтому благословенны не усилия, но благословенна вера, которая приводит душу к евангельским заповедям, открывающим путь к Тебе, Иисусе.
Рассудочное мышление быстро становится привычным состоянием ума, следующего за обольщениями мира сего, только истина требует постепенности ее усвоения, ибо несет в себе глубокую духовную суть, которая открывается сердцу лишь постепенно. Уму, запутавшемуся в своих умозаключениях, Православие вначале видится как одна из религий, ничем не отличающаяся от остальных религий, пока еще не побежденной временем по неким таинственным законам существования самих религий. Лишь окунувшись в очистительные воды животворящей благодати, сердце открывает для себя, что Православная Церковь была, есть и будет извечно Церковью победительницей, побеждающей не силой доказательств и принуждения, но исключительно силой своей истинности.
ОТКРЫТИЕ БОГА
Господи, когда в молитве исчезает память о теле моем, не хочу я возвращаться в обремененное тяжестью жилище плоти моей, ибо к свету и радости тянется душа, а не к тесноте и мраку обиталища земного. Те, кто обогнал меня в исходе из тягот телесных, неисчислимы, как и те, кто ожидает своей очереди после меня: все они, в итоге, освободятся от рабства тела своего. Если в Тебе, Отче мой, Небесная отчизна моя, отчего душа не взлетела, словно голубка, к Тебе еще в чистоте младенчества своего? А ныне мне усилиями нужно поднять ее в Небеса, и все упование мое на спасительную благодать Твою, Боже, возводящий меня к Твоим светлым пределам.
Куда бы мы ни попали в своих странствиях, человеческое сердце всегда притягивается к другому сердцу бьющемуся в унисон с ним, преодолевая глубокую пропасть одиночества на трудных путях восхождения к Богу.
За это время мы окончательно сблизились с Петром и наша дружба становилась все более крепкой. С ним я отправился летом в наше единственное совместное большое путешествие. Я уговорил его осмотреть верховья Оби-Хингоу и помолиться в тех удивительно прекрасных краях, потому что они привлекали меня неотразимо. В то время он был совершенно равнодушен к горам, будучи закоренелым горожанином. На попутных машинах мы добрались до моего любимого кишлака, над которым нависали сверкающие ледники, а вершина напоминала хрустальный замок на светло-голубом безоблачном небе. На зеленой поляне у мелодично позванивающего, словно колокольчик, горного ручья, мы разбили свой походный лагерь для молитвы. Палатки у нас не было, так как летом в Таджикистане не бывает дождей. Мы постелили прямо на траве, веющей терпким запахом чабреца и полыни, полиэтиленовые пленки и кинули коврики, а поверх них — спальники. Чуть поодаль из камней соорудили очаг. После чая мы долго молились, так как спать под невероятно близким звездным небом, наполненным стрекотанием кузнечиков и свистом соловьев, совсем не хотелось.
Утром Петр и я проснулись рано, солнце еще не вышло из-за вершины, но яркий сноп лучей уже тронул невесомые облака розовым светом. Мы накрылись спальниками, защищаясь от утренней свежести, и углубились в молитву. Прямо предо мной внизу сверкающим серебром струилось мощное течение реки, широким поворотом уходя в низовья долины. На противоположном берегу в небо уходили ярко-зеленые склоны огромного хребта, по которым паслись отары овец. Воздух был настолько чист и прозрачен, что его заоблачные луга казались совсем рядом, хотя до них было несколько километров.
Неторопливо перебирая четки, я всем сердцем почувствовал, как молитва начала оживать внутри меня. Ощущение невыразимого покоя стало возникать в душе, перекрывая все остальные впечатления. Оно все усиливалось и усиливалось, так что я вынужден был закрыть глаза. Нежный ровный голубоватый свет поднимался изнутри, тихо переливаясь и становясь все более зримым. Он как бы сгущался и уплотнялся и из него, прямо в сердце, ясно и отчетливо возникло лицо Христа, сияющее золотистым светом на фоне голубоватого свечения. Лик Его был настолько прекрасен, настолько нежен, добр, приветлив и лучезарен, с глазами, источавшими такую невыразимую любовь, что сердце перестало вмещать это переживание, как полностью превосходящее его силы. «Иисусе, Иисусе, Иисусе…» — выговаривало сердце, вернее не сердце, а этот чудесный лучезарный Лик, Который наполнил все пространство души этим словом. Сердце изнемогало от полноты любви, изливавшейся из Него. Лучезарный сияющий Лик Христов стал непередаваемо ярким светом, подобным свечению тысяч солнц. Я открыл глаза и вынужден был закрыть их снова. Этим светом сияло все пространство: внутри и вне меня все сияло светом миллиардов солнц — впереди, сверху, сбоку, все целиком стало неизмеримым светом, которого не могли вынести ни глаза, ни сердце. Тело не выдерживало переизбытка переполнявших его ощущений счастья и мне показалось, что я умираю. «Боже мой!» — вырвалось у меня из груди. Слезы залили мое лицо. Я упал на спину. Остался только невыразимо яркий свет. В этом свете я тоже был светом, не помня, есть ли тело, земля и все остальное, успев лишь сказать: «Иисусе, мне слишком много благодати Твоей! Ты хочешь, чтобы я умер? Но ведь в любви Твоей умереть невозможно…» Не знаю, сколько времени я лежал залитый слезами, но от переизбытка любви сердце и уста заговорили сами: «Боже, я хочу быть с Тобой, хочу вечно пребывать с Тобой и в Тебе! Я не знаю, что это такое, но оставь меня еще пожить на земле, чтобы любить Тебя, ощущать Тебя и жить только Тобою. Мне не нужно ничего в этом мире, кроме Тебя! Посели меня, где Тебе угодно, я всюду последую за Тобой, чтобы только любить Тебя одного!»
С этими словами, вместе с остатками эгоизма, ум исчез и только свет, безпредельно яркий свет разливался повсюду. Я закрывал глаза и этот свет оставался светом, открывал глаза — свет был тот же и распространялся во всех направлениях, куда бы я ни посмотрел. Меня не было, и все же я был. И был Бог, настолько реальный, что только Он и был истинной реальностью… Не помню, сколько я пробыл в этом свете, но постепенно он стал уменьшаться в яркости. Присутствие Бога не покидало меня, переходя в разнообразные сочетания и переживания любви, счастья и радости. Если я шептал «Иисусе», свет увеличивался в яркости, и я снова терял ощущение самого себя и окружающего мира.