Страница 132 из 212
Дом, в котором мы жили, нравился нам все меньше, а помех становилось все больше. В этом жилище оказалось очень много крыс. Шум от их возни часто будил нас среди ночи. Через несколько дней писк крыс значительно усилился, и мы решили посмотреть, в чем дело. Вся соседняя комната была полна дыр, которые мы заткнули пустыми кукурузными початками. Их почему-то крысы не грызли. С разрешения хозяина дома наши продукты мы хранили в этой более прохладной комнате. В сложенном грузе обнаружился большой ущерб: рабочая одежда оказалась изъеденной, а мешки с мукой зияли дырами, из которых сыпалась мука. Более всего поразило нас то, что в картонной коробке с гуманитарной помощью (тогда продукты распределялись, и семинария Лавры выделила нам сухое молоко) мы обнаружили крысиное гнездо. Среди сухого молока лежали маленькие крысята. Мудрая крыса, соорудившая в молоке свое убежище, заблаговременно спряталась. Пришлось отнести крысят, вместе с их молочным гнездом, в кусты, оставив им сухое молоко в подарок.
Шли дни, а усиленные поиски по окрестным ущельям не приносили ничего нового. Все подходящие уединенные места уже были заняты хуторами. Не зная достаточно хорошо местность, мы сильно плутали и теряли в этих блужданиях много времени. Прошел месяц, а нам не удалось ни подобрать место для скита, ни начать строиться. К тому же однажды пришел хозяин дома и сообщил, почесывая в затылке, что на лето к нему приедут родственники, которые собираются жить в этом же доме. Нас он не выгоняет, надеясь, что мы как-нибудь все разместимся. Положение становилось отчаянным, и мы отправились за советом к Василию Николаевичу.
Его совет показался нам очень подходящим.
— Если вы до сих пор не нашли где поселиться, то могу подсказать вам одно место! Есть хутор Решевей, где жили мои родители. Потом они переехали на Псху, а дом забросили. Его еще можно подремонтировать. Поможем всем селом! — подумав, сказал он.
— Спасибо, Василий Николаевич! — поблагодарил его отец Пимен. — Возможно, это именно то, что нам нужно…
— Кстати, забыл сказать! — вспомнил пчеловод. — На этом месте в тридцатых годах у монахов стояла небольшая церковь великомученика Пантелеймона. От нее уже ничего не осталось, но родители запомнили место алтаря — они посадили на нем куст роз… А вверх по Бзыби, километрах в пяти, находится моя пасека, так что всегда могу заходить к вам, если нужно чем помочь!
— Господи, неужели у нас будет свой храм великомученика Пантелеймона? — возликовали мы.
На радостях обняв пасечника и разузнав от него подробности дороги к нашему дому, мы в тот же день отправились в путь. Собственно, дороги туда никакой не было. Нам предстояло идти по тропе вверх по Бзыби двенадцать километров, той самой долиной, которой любовались с самолета. Бодро пройдя через село, мы спустились к реке. За последним хутором началась тропа, то вьющаяся по скальным обрывам, то идущая пологим лесным берегом.
Такой красивой тропы никому из нас еще не доводилось видеть. Над нашими головами висели ползучие лианы. Огромные белоствольные буки уходили вершинами в небо. С причудливых известняковых скал низвергались каскады ручьев и водопадов, обдавая нас водяной пылью. Километров через шесть река делала плавный изгиб, вбирая в себя большой приток с Бзыбского хребта.
Над всей долиной господствовала складчатая рельефная громада Шапки Мономаха. Справа от нее конусом пронзал облака острый пик с пирамидальной вершиной. Слева в дымке голубел Гудаутский перевал.
Архимандрит предложил отдохнуть на поляне в тени дерева и полюбоваться величественной панорамой. Я еще не подозревал, что этот самый вид с величественными вершинами будет девять лет восхищать меня в окне нашего скита. Миновав два хуторских домика на Решевей, тропа повернула на восток. В разрывах туч открывались вершины, одна выше другой. Справа угадывалась лесистая седловина перевала Доу.
Тропа шла лесом, пересекая небольшие поляны с прятавшейся в траве земляникой.
— Пора бы уже быть нашему дому… — растерянно произнес отец Пимен, утирая со лба пот. — Идем, идем — и никакого жилья…
По описаниям, слева от тропы, под обширным хребтом, густо заросшим пихтами, должен стоять дом Василия Николаевича. Травы росли выше головы, и мы бродили в них, раздвигая руками стебли борщевика и девясила, словно в неведомых джунглях. Под ногами журчал родник, похоже, тот самый, о котором говорил пасечник.
— Значит, дом где-то совсем рядом! — предположил я, бродя в зарослях высокого девясила. Головки ароматных цветов щекотали лицо.
Старое замшелое строение открылось неожиданно. Беглый осмотр заставил нас задуматься. Крыша из дранки провалилась, стекол в окнах не было, кое-где не хватало даже рам. Ручей, изменив направление, бежал прямо через дом. Внутри лежала груда мусора, печи не осталось. Но в целом стены были еще крепкими: сложенные из каштанового бруса, они стали словно железные, лишь сверху покрылись зеленым мхом. В окна виднелся большой огород, на который мы вылезли через густые заросли колючей ежевики, опутавшей старую изгородь.
Солнце ярко сияло на юге над перевалом, золотя белые облака над остроконечными темно-зелеными пихтами. В гуще букового леса светлыми пышными букетами цвел каштан. На западе сиреневым величественным силуэтом сторожил долину знакомый пик Шапка Мономаха. Птичий свист раздавался с каждой ветки заброшенного сада, как будто все птицы со всего леса слетелись в эту долину. Над зарослями огорода порхали бабочки. Ощущение было такое, словно мы оказались в самом центре прекрасного волнующего мира, о котором можно было только мечтать. Родник струился в корнях трав, внизу за тропой пела на голоса большая река, позади дома возвышалась вершина Цыбишха, с разнотравьем обширных альпийских лугов. За рекой открывались два перевала на высоте около двух тысяч метров, вокруг шумели под ветром каштановые и ореховые леса. Старые груши и яблони, пробиваясь из зарослей фундука, указывали границу заброшенного сада.
Мой друг присел на траву и долго молчал, любуясь прекрасным видом. Наконец он сказал:
— Все, отец, остаемся здесь… Это наше место!
— Да, отче, слава Богу, что Он привел нас сюда! Вот он — наш скит в честь Иверской иконы Матери Божией. Как здорово, что это монашеское место! Тем более удивительно, что здесь когда-то даже стояла церковь…
Мы разыскали цветущий куст алых роз, росших на месте прежнего алтаря. Достали Акафистник и пропели акафисты Иверской иконе Богородицы и великомученику Пантелеймону. Затем в огороде поставили палатку и долго не могли заснуть, не веря своему счастью и обсуждая, как и что нужно сделать в первую очередь.
Утро мы начали с того, что соорудили крест и поставили его рядом с кустом роз, обозначив место алтаря нашей будущей церкви. С собой у нас имелась маленькая пила, а также топорик, молоток и гвозди, так что эта работа заняла у нас немного времени. Утренние молитвы и монашеское правило у новосооруженного креста доставили нам много радости. Как будто Сама Матерь Божия привела нас в это монашеское место! Поэтому нам обоим хотелось всем сердцем и душой послужить Ей сколько хватит сил. Решевей для нас предпочтительнее было сделать общей базой скита, молитвенной и бытовой; оставалось еще найти место для уединенных келий в горах, и об этом никого не хотелось оповещать. Такое место представляло для нас большую проблему. Где его искать, если мы не знаем окрестностей? А расспрашивать местных охотников не хотелось, чтобы они не догадались о наших целях. Оставалось во всем положиться на помощь Божию, и она не оставила тщетными наши надежды.
Мы отслужили перед крестом молебен Матери Божией и задумались: где же нам построить две уединенные кельи и церковь? Обошли все окрестные поляны, но все это было не то, что нам хотелось. Как-то под вечер к нам заехал на лошади пасечник:
— Что скажете, батюшки, подходит вам это место?
— Спасибо огромное, Василий Николаевич, очень подходит! То, что надо! Начнем здесь обустраиваться.
— Вот и хорошо! — обрадовался пчеловод. — А за помощь от села я ручаюсь!