Страница 133 из 212
Но нас с архимандритом интересовал еще один вопрос, и мы повели отвлеченный разговор о том, какие места по Бзыби ему нравятся больше всего.
— Для меня лучше места нет, чем Грибза! — с воодушевлением сказал он. — Воздух просто необыкновенный, вокруг горы, а в реке форели — руками бери!
— А как эту Грибзу найти? — делая безразличный вид, спросил я.
— Как увидите слева большой приток, это и есть Грибза. Ее ни с какой другой рекой не спутаешь! Течет с самой альпики…
— Спасибо, Василий Николаевич, как-нибудь посмотрим!
Сохраняя спокойствие, мы попрощались с пчеловодом, а сами кинулись собирать рюкзаки, готовясь утром выйти в горы.
В слепоте своей человек неистово утверждает свое право на каждую вещь в окружающем мире, пытаясь доминировать над близкими и этим губя их и самого себя. В отчаянной борьбе за тварные вещи он пытается посягнуть и на Божественную власть, стремясь утвердить над всем бытием власть своего развращенного ума. Лишь усмиренный непреклонной волей Божией, человек приходит в отрезвление души своей и, устыдясь своего безчинства, постепенно приходит к покаянию. Благодаря покаянию он удостаивается вечного наследия и права быть сыном Божиим по благодати, становясь хранителем и защитником тварного мира.
ГРИБЗА
Тщетно взывать к глухим мертвецам, похоронившим себя в суете мира сего. Тщетно оживлять утопленников, потонувших в пучинах земных «наслаждений». Но всегда есть надежда, что Ты оживишь их, Боже, и кто-то из них поднимет голову и скажет: «Вот я, Господи! Жив и хочу жить в Тебе вечно!» Молниеносно действие десницы Твоей, Христе мой, коей Ты достал меня и близких моих из пучины тревог. Неисповедима быстрота милосердия Твоего, извлекающего заблудшую душу из бездны мирских заблуждений. Слава Тебе за все, Возлюбленный Владыка наших сердец, Господи Иисусе!
Пасмурное утро завесило вход в палатку пеленой тумана и мелким дождем. Натянув брезентовые штормовки, мы уложили в мой рюкзак длинную двуручную пилу, соль и гвозди. Архимандрит взял топор, котелки и запас продуктов. Свернув мокрую палатку, привязали ее к моему рюкзаку. Помолившись на дорогу, мы устремились на встречу с таинственной рекой Грибзой. По ущелью плыли клочья тумана. Ветки деревьев стряхивали избытки влаги нам на плечи. Миновав большую пасеку Василия Николаевича, тропа углубилась в лес. Чем дальше мы продвигались по тропе, тем чаще теряли ее в густых зарослях папоротника, колючей ежевики и кустов вечнозеленого рододендрона с крупными розовыми и фиолетовыми цветами. Склоны ущелья становились все круче, пихты поднимались все выше, вдали сквозь облака запестрели снежные вершины, потянуло холодом.
Моя пила постоянно цеплялась за ветви деревьев и кустарников, роняя на меня потоки водяных брызг. К тому же это забирало много сил. Вконец утомившись, мы повалились среди зарослей, потеряв всякую надежду найти тропу. Проглянуло солнце. Большая красивая бабочка, неторопливо полетав рядом, села мне на скуфью.
— Это тебе привет с Грибзы! — устало пошутил мой друг.
С этого незначительного эпизода у нас словно открылись глаза: среди непроходимых зарослей нам стала видна неприметная узкая тропа, которую прежде наши глаза отказывались видеть. Лес понемногу приоткрывал свои тайны. Каждый изгиб склона, ущелье или овраг сами говорили нам о том, где может пролегать тропа. Идти стало значительно легче. Лесная чаща уже не казалась непроходимой. Она словно расступалась, пропуская нас все дальше и дальше.
Продолжало смущать лишь одно: наше полное неведение того, как нам опознать наш приток. Каждую мелкую речушку, бегущую слева от склона, мы приветствовали радостным возгласом: «Гриб-за!» Но, присмотревшись, убеждались в своей ошибке. Тропа забирала все выше и выше, пока к вечеру мы не добрались до просторной поляны над глухо шумевшей внизу Бзыбью. Под огромными буками приютилась наша крохотная палатка. Взяв котелки и фляжки, мы начали круто спускаться к реке, лавируя между гигантскими упавшими стволами деревьев. На них росло множество серых грибов. Кусты черники ростом с человека раздвинулись под нашими руками. Мы замерли, не дыша: у наших ног катила свои белогривые волны река с оттенком небесной голубизны. Над ущельем напротив висел, сверкая радугой, шлейф рокочущего водопада. За ним устремлялись в небо острые зубцы пика Чедым, ловя последние лучи заходящего солнца. Оглядевшись, мы поняли, что стоим на прибрежном выступе, образовавшем прямой угол между Бзыбью и впадавшим в нее притоком в каскадах радужных брызг. Он уступами падал с верховий, порождая сильный встречный ветер, напоенный ароматом горных трав. Несомненно, это и была Грибза.
Вскоре у палатки заполыхал костер, блики заиграли на белых стволах буков.
— Давай грибов сварим! — предложил отец Пимен. — Их здесь видимо-невидимо…
Помня уверения пустынников, что в лесу можно есть все грибы, растущие на упавших деревьях, мы набрали полный котелок бледных на вид грибов, заодно неожиданно обнаружив протекающий рядом ручей. Вскоре котелок зашумел на огне. Мой умелый в поварском деле товарищ добавил пшена и немного соли, приправив небольшой долей масла. По поляне разнесся аппетитный запах.
— Вроде бы готово… — заключил архимандрит, пробуя грибную похлебку. Я без колебаний присоединился к вечернему ужину.
Мы прочитали молитву и разлили грибной суп по алюминиевым тарелкам.
— Неплохо получилось! — заметил повар, почти опустошив свою миску. — А ты почему мало ешь?
— Не идет почему-то… — неуверенно ответил я, съев из свой тарелки половину грибной похлебки и остановившись.
Костер освещал наши лица красноватыми отблесками пламени. Я почувствовал, как мою голову словно сдавливает холодный обруч. В этом ощущении присутствовало дыхание смерти.
— Отец, — обратился я к позвякивающему ложкой другу. — Ты как себя чувствуешь?
— Как-то не совсем хорошо… — отозвался он шепотом. — А ты?
— У меня уже губы цепенеют… Это смерть! Если не промоем желудок водой, умрем…
Наши ноги уже перестали повиноваться. В темноте мы доползли до ручья, и начался ад. До четырех часов утра отец Пимен и я пили воду, вызывали тошноту, снова пили, и нас вновь выворачивало наизнанку. Лишь под утро действие яда пошло на убыль, и я вспомнил о пузырьке с марганцем, всегда лежащем в моем рюкзаке. Разведя порошок в воде, я дал выпить раствор марганца архимандриту, который пострадал больше, но был крепче меня. Выпив по кружке розоватой неприятной жидкости, мы заснули без сил у входа в палатку.
Яркое солнце ударило в глаза. Лес сверкал каплями вчерашнего дождя. Звонкая дробь соловьиных трелей сотрясала окрестности. Со всех сторон ей откликались другие соловьи. Свежий густой воздух, казалось, сам втекал в легкие. Я повернул голову: рядом посапывал мой друг. Мы живы… Слава Богу! От прошедшей ночи, напоминавшей какой-то страшный кошмар, не осталось и следа, кроме боли в горле и слабости в руках и ногах.
Я разжег костер, поставил котелок с водой и заварил чай. На шум проснулся отец Пимен:
— Господи, что это было с нами ночью?
— Умирали, отец! — бодрым голосом отозвался я. — Теперь будем жить снова…
После чая мы прочитали правило и налегке отправились осматривать местность. Подойдя к знакомому гнилому буку, отшатнулись: под действием ярких солнечных лучей вчерашние бледно-серые грибы превратились в черную, дурно пахнущую слизь.
— Вот так грибы! — в раздумье проговорил мой друг. — Оказывается, не все, что растет на деревьях, съедобно! Ужасный опыт ценой собственной жизни…
Осмотр окрестностей привел нас к ручью. Он, мелодично позванивая на камнях, уходил круто вверх, в заросли рододендрона.
— Отец Пимен, послушай. Этот ручей подсказывает нам вот что: если по нему подниматься вверх, то следов от наших ног не останется! — озарило меня. — А так как у этого ручья есть и начало, возможно, нам удастся выйти к его истокам. А там, может быть, найдем и место для наших келий!