Страница 20 из 21
Я сгибаюсь пополам и рыдаю. До крови кусаю губу и впиваюсь ногтями в плечо Саймона, который смахивая пот рукой, резко заносит нас обоих в пустую комнатку. Парень перемещается со скоростью света. Он плотно закрывает двери, вытягивает помятый рюкзак из тумбочки. Бросает его на кровать и в спешке неуклюже сворачивает одеяло.
Его ресницы дрожат, но он спокоен и сосредоточен. Никакой злости, гнева или ненависти. Только решимость и серьезность.
Пока он запихивает вещи в рюкзак, я бегу в ванную, и засунув грязную одежду под мышку, хватаю с пола пустую двухлитровую пластиковую бутылку для воды. Кипяток из крана уже хлещет во все стороны, а я даже не помню того, как открыла воду. Каждое мгновение ускользает из моей памяти, оставляя после себя пустоту. Только кипяток красными пятнами остается на моей коже, пока бутылка постепенно наполняется до краев. Согревшийся изнутри пластик обжигает мои руки, но я бережно засовываю бутыль в щель между одеждой и спальником.
Подхожу к кровати и обессиленно сажусь на матрас. Крепко сжимаю в руках простыню. Я готова сорваться и поведать эту историю всему миру, бежать прочь из этого чёртово города, пока ноги не решаться мне отказать. Но слова последней песни, которую я услышала до землетрясения, темными лучами света расползаются по всему воздуху.
Come morning light
You and I’ll be safe and sound. *
И я всхлипываю, спрашивая у Бога: «Зачем ты так снами?»
И на секунду мне кажется, что это он подсаживается ко мне на кровать и обнимает за плечи. Но нет. Если бы Бог был одним из нас он давно бы разделил участь умерших. Наших родителей, друзей и близких.
Их мечты о нашем светлом будущем, теперь лишь кучка слов, прошенных на произвол ветру.
Корабли тысяч семей, которых уже давно не стало, только что потерпели крушение об острые скалы.
Люди и время сброшены в пустоту.
А мы учимся летать вместе с ними.
***
Куски меня разбросаны по всей комнате.
Саймон прижимает мое тело к себе, пока все то, что я неделями держала внутри, выливается наружу.
Мой мир разламывается пополам и я стою на его руинах.
Увидеть все это своими глазами, не то же самое, что смотреть по телевизору. Когда ты сидишь напротив экрана и разноцветные точечки разъедают твои глаза изнутри, показывая очередную картинку трупа или последствия землетрясения. Ты терпеливо выслушиваешь очередной рассказ репортерши и также торопливо переключаешь каналы.
Но когда-нибудь, где бы ты ни был в твоей голове проскользнёт та же ужасающая картинка. Ты будешь лежать на дороге, как тот парень из передачи. Твоя голова облокачивается на бетонную стену, заляпанную собственной рвотой, какая-то жидкость стекает по ранке на твоей руке, из которой выглядывает железная игла. А люди, схватив фотоаппарат в руки, будут озарять твое перекошенное лицо яркими вспышками.
Ты взмахнешь головой, и секундная история чьей-то жизни проскользнет к другому человеку.
И подумаешь: «Черт побери, как люди могли так низко пасть? И почему же никто даже не против?»
Ответ до безобразия прост.
Людям нравится терзать себя муками. Кто-то делает это во имя Всевышнего. Мучения во имя освобождения своей грешной души. Для подростков это давно стало мейнстримом. А взрослые, измученные обычной рутиной, так просто пытаются забыться.
Я видела нескольких наркоманов. Двое молодых парней умерло прямо на пороге соседского дома. Родители закрывали мне глаза, молча проводили в школу озираясь на людей с пожелтевшей кожей. Они прошептали:
— Вот только посмотри...
— Как так можно...
— Молодые же совсем парнишки были...
А на следующий день их фотографии разместили в газете и написали: «Двое молодых парней покончили жизнь самоубийством путем передозировки морфином».
Они не хотели жить, и сейчас я с радостью обменяла бы их жизнь на вторую попытку начать все сначала. Даже не для себя. Для детей и всех тех, кто любил жизнь и хотел жить.
И я лечу со скоростью света, обивая временные пороги.
Пять, семь, десять, тринадцать, пятнадцать, семнадцать. Стрелки будильника замирают так и не начав отсчета.
Сердцебиение учащается, оно бьется в унисон с плавающим во времени голосом. Он преследует меня везде и не дает мне заснуть по ночам. Голос человека, которого я вижу каждый день и на которого возлагаю большие надежды. Он сидит рядом со мной, и в очередной раз обманув мое сознание, помогает мне выкарабкаться из этой ямы.
Саймон смотрит на меня, как на Элисон два часа назад. Я таю на его глазах, а он ничем не может мне помочь. Сначала я плачу, но успокоившись, собираю себя по частям. Слез больше нет. Ладони крепко сжаты в кулаки. В глазах все пылает.
— Как можно их отвлечь, — говорю я почти не заикаясь.
Саймон старается улыбнуться. Половину его лица освещает лампа, но даже она, не выдержав напряжения, потухает, оставляя нас наедине друг с другом.
Я шумно вздыхаю, как только две наших тени соприкасаясь друг о друга искоркой загораются на полу, и просочившись сквозь толстые стены, обреченные на вечное скитание, воспаряют вверх. Там, где миллионы душ уже нашли себе вечное пристанище. Они видятся с теми, кого я каждый ночь встречаю у себя во снах.
Саймон же никогда не спит. Каждый раз я засыпаю и просыпаюсь позже его.
«Я просто не могу заснуть», — всегда говорил он. Сегодня — лишь маленькое исключение из череды бесконечных повторяющихся дней имена которых бессонница.
Но вчера, в один момент все это осталось позади, как и кошмары. Я поняла это, сидя на полу в ванной. Я узнала, что если убрать весь людской шум, щелканье пальцев по клавиатуре, гудение воды в трубах и бесконечный соседский гам, если только заставить все звуки, наполняющие нашу повседневную жизнь исчезнуть, то можно услышать, как несколько голосов в твоей голове ведут между собой разговоры.
Саймон не слышит, как кричит мое подсознание от всего того, что мы пережили за несколько дней. И он продолжает, продолжает голыми руками отрывать от меня целые куски.
— Я не знаю. — Шепчет он, поглаживая рукой мою голову. — Может ещё одним суицидом? Мне кажется сейчас их пойдет целая масса.
И снова не выдержав я начинаю бешено мотать головой в разные стороны, лишь бы не разреветься.
Парень затихает, и помимо биения двух сердец, в мертвой тишине, я слышу шорохи собственных мыслей. Они впиваются в мою черепную коробку, готовые ускользнуть наружу. И я шепчу: