Непоследние времена

…Мы едем на другой берег Волги. Мимо самолета Ту-124, поставленного на высоком берегу в честь Туполева, – теперь он смотрит носом прямо на одну из крупнейших в городе наркоточек. Мы едем в «Бар краснуха» – так называется излюбленное место кимрских наркоманов. Это бывшее здание торгового центра, построенное еще до революции, – настоящий дворец из красного кирпича. У здания нет ни одного целого окна, проломлена крыша, в полу зияют широкие провалы. Похоже, мы тут не одни – до нас доносятся крики из соседних залов и с других этажей. Вмазавшись, Никита прицельно метает «баян» в окно. Шприц красиво втыкается в дерево. Дерево стоит на центральной площади. Дерево бросает тень на памятник Ленину. Ленин смотрит на здание администрации района. По правую руку от него – УВД и прокуратура. А на обшарпанной стене какой-то наркоман накорябал: «Люди, давайте не будем гадить в “Баре краснуха”. Если все будут гадить, то наш дом рухнет».

P.S.

Спустя несколько дней мы узнали, что глава Кимрского РУВД полковник Виктор Почетов ушел на заслуженный отдых. От предложения на его место уже отказались двое офицеров милиции из соседних районов.

Иноки ГУИНа

Чем отличается тюрьма для пожизненно осужденных от образцового монастыря

Тема возвращения смертной казни не теряет популярности уже второе десятилетие. О ней говорят с такой силой, как будто решается вопрос, казнить или миловать. Как будто пожизненное заключение – это не наказание. Все знают, что расстрел – это время, за которое пуля успевает преодолеть расстояние от ствола до сердца и остановить его. А теперь представьте, что пуля из ствола до сердца летит в течение всей жизни. Вот и вся разница. Когда ты находишься в Вологодской области, на острове Огненном – в одной из немногих специализированных колоний для осужденных на пожизненное заключение, – это очевидно. Как очевидно и то, что освобождение от этого ада не за тюремной стеной, а прямо здесь, за пазухой, слева от позвоночника.

От братии до братвы

Стены этой крепости уходят прямо в воду. Колючки и электрические заграждения увивают ее, как старый плющ. До берега идут шаткие мостки (помните первые кадры фильма «Калина красная»? Здесь снимались). Они идут через остров Сладкий, на котором живут конвоиры. И упираются на берегу в поселок с уродливым названием Карл Либкнехт, бывшее Кобылино. Отсюда, с Кобылиной горы, мы попытались снять стены тюрьмы. Через несколько секунд после кадра увидели блеск прицела, а потом был неприятный разговор с начальником службы охраны. В 1517 году, когда на той же горе стоял преподобный Кирилл Новоезерский, на него никто прицелом не сверкал. Перед ним лежал остров, над которым поднимался огненный столб до неба. Приняв это за Божье знамение, Кирилл переправился сюда, нашел огромную ель, притянул ее ветви к земле, и это была первая келья-одиночка на острове. После революции монастырь закрыли, а после Великой Отечественной сюда стали свозить побывавших в немецком плену советских солдат. С 1962 года на острове, который к тому времени уже получил блатное название Пятак, стала действовать колония строгого режима. С начала девяностых в «пятак» стали сажать «пыжиков» – так охранники окрестили осужденных на пожизненное заключение. Это все мне рассказал отец Сергий, настоятель храма Успения в Белозерске. Он уже три года посещает Пятак. Попросил на обратном пути еще раз зайти к нему. Зачем – не знаю.

Красная. Замороженная

Куда: «В адм. корпус». К кому: «К тов. начальнику» – прочитал я на своем пропуске. Товарищ начальник колонии – это Мирослав Николаевич Макух. Он поручил лейтенанту Василию Смирнову сопровождать меня. Василий Петрович вид имеет усталый: только что вернулся из Москвы, со съемок ток-шоу про смертную казнь.

– Что вы там рассказали? – спрашивает товарищ начальник.

– Как лицо должностное, я могу иметь только одно мнение – я выполняю установленный законом порядок, в котором нет места смертной казни, – рассказывает и ему, и мне Смирнов. – Но как частное лицо, я считаю, что без смертной казни сотрудники нашей колонии не защищены от осужденных. Кроме смерти им бояться нечего, а кроме жизни – нечего терять. Сейчас если они убьют кого-то из охраны, что им за это будет? Ничего. Все то же пожизненное заключение. Да, мы можем ужесточить режим. Но он и так жесткий, а давить бесконечно нельзя. Попробуйте без конца давить на свою собаку – рано или поздно она вас укусит. Приходится заниматься дипломатией. Пока играть в эту игру удается, наша колония в воровском мире имеет репутацию не просто красной зоны, а красной замороженной. Но малейшая ошибка – и вся партия проиграна.

Чтобы понять, что такое зона красная, нужно знать, что есть еще черная. Это такая, где все внутреннее самоуправление осуществляют сами зэки, по их воровским понятиям. Администрация лишь обеспечивает внешнюю охрану. Таких заведений в России большинство – не потому, что воры сильнее, а потому, что управлять колониями «по-черному» гораздо проще. Там, где простых путей не выбирают и воюют с блатными, – это красная зона. Там же, где блатные даже не рыпаются, – это зона замороженная.

– Понимаете, в этой колонии не сидят. В ней живут, – объясняет мне Смирнов. – И мы живем, и они. Только они по приговору, а мы по договору. Вы думаете, нам намного лучше? На одного осужденного в день тратится 50 рублей – это 1500 в месяц, а зарплата охранника – 2000 рублей. После работы можно либо телевизор смотреть, либо водку пить, либо с женой ругаться. Я вот сегодня пять новых видеокассет привез – праздник для всего острова. Спортзала нет, клуба нет, дети в школу за восемь километров ездят. Если гололед, то школы тоже нет. И что ни день, то троеборье: вода – дрова – помои. Это равенство, и сами зэки понимают, поэтому и мы к ним по-человечески, и они к нам.

– По-человечески? Я думаю, в России нашлись бы люди, которые вас за эти слова не похвалили бы.

– Это их дело. Это там, в Москве, легко говорить, какие тут все сидят скоты и сволочи. А нам здесь с ними работать надо, общаться, и при этом хочется оставаться человеком. Да, тут есть такие, которым я сам бы никогда руки не подал. Но в основном – обычные бытовушники, голодранцы. Ко многим даже никто не приезжает, хотя свиданка всего раз в году. Так что мы им – и мать, и жена, и нянька. Вот вам список по профессиям: слесарь, слесарь, сторож, табунщик, водитель, водитель, тракторист, сварщик… о, надо же… ученик ювелира.

Плаксин: «Хочу яблок!»

Василий предупредил нас, что осужденные просто так говорить не будут. Журналисты, особенно иностранные, здесь не редкость, поэтому пыжики уже давно смекнули, что к чему, и душу раскрывают лишь за магарыч – чай и сигареты. На комплексное общение с осужденными у нас ушло двадцать пачек «Принцессы Нури» и тридцать «Примы».

Николай Плаксин – один из тех, чей облик совершенно не вяжется с историей преступления, которая висит на двери камеры: с двумя подельниками он убил трех человек, и это его третий срок. В 1990 году был арестован, три года провел в камере смертников.

– По отношению к себе я требую смертной казни – это лучше, чем те мучения, которые у меня сейчас. А для общества смертной казни я не желаю. Надо, чтобы были суды присяжных. Чтобы во всем разбирались. А то оговорить человека сегодня – нечего делать. Помните историю с парнем, которому дали «вышку», а потом выяснилось, что это дело рук Чикатило? Но пацана-то расстреляли.

– А почему вы хотите расстрела для себя?

– А зачем мне такая жизнь? Я забыл, когда в последний раз яблоки ел. Посылки мне только мать шлет, а что она может мне на свою пенсию прислать? Мне стыдно к ней обращаться. Стыдно, что я не могу сам себя обеспечить. Вот сходил в ларек – пять пачек сигарет, пачка чая, сто грамм конфет. Это моя месячная зарплата. Я шью рукавицы для сталеваров восемь часов в сутки. Другой работы здесь нет.