Страница 2 из 3
- Пишите.
Он подвинул мне ручку и бумагу. Я посмотрела недоумённо: "Разыгрывает? Или вправду дурак? Емелюшка. Тогда где печь?" Печи в комнате не было.
- Мне нужны материалы.
Из сейфа он достал папочку на тряпичных завязках, сунул мне в руки: "Здесь всё".
- А ещё лучше, если вы своими словами введёте меня в курс дела.
Он понял, что от меня не отделаться, пошел поставить чайник. Развернул бумажный пакет, вынул бутерброды, яблоко, несколько печенюшек. Печенье потрескалось и покрыло яблоко бархатной крошкой. "Решил пообедать, чтоб время зря не пропадало, - сообразила я. - Практичный. Точно не дурак".
- Рассказывать особо нечего. Молодые, - он произнёс это слово, как оправданье. А я подумала, что возраст, как раз, отягчающее обстоятельство. У молодого вся жизнь впереди, а значит, он может натворить много бед. - Выходные. Поехали на речку. Выпили, закусили... Быть может плохо закусили или лишку выпили. Полезли купаться. Разделись. Тут уж до греха - один шаг.
Он предложил мне бутерброд, я взяла яблоко. Вытерла его платком.
- Для начала, давайте познакомимся. Как меня зовут, вы знаете. А вы?..
- Рудня Олег Сергеевич.
- По званию?
- Это зачем? Допустим капитан.
Я так и записала в блокноте: Допустим-капитан.
- Как фамилия насильника?
- В протоколе всё написано. Потерпевшая - Светлана Насонова. Двадцать четыре года. Незамужняя. Подозреваемый - Плотников Александр Фёдорович. Тридцать восемь лет, разведён. Детей нет. Что-то ещё?
Наконец-то следователь Рудня посмотрел мне в глаза. "Ни черта ты не понимаешь, девочка!" - прочла я в этих глазах и обиделась. Неправда ваша, кое-что я понимаю лучше тебя, товарищ допустим-капитан.
- Как мне поговорить с Плотниковым? - тон ледяной, взгляд колючий. - Он в камере?
- Почему в камере? - Рудня оторвал листок календаря, что-то на нём записал. - Вот адрес. Только сейчас, - он посмотрел на чалы, - он занят. Сегодня вообще-то не приёмный день.
"Что происходит? При чём здесь не приёмный день? Кого он собирается принимать?" Я вышла на улицу немного ошарашенная. Солнце стояло в зените, небо... "Какое небо голубое, - пел репродуктор, - мы не сторонники разбоя". Подошел старшина, спросил, как дела. Я ответила, что всё в норме. Старшина смутился и попросил не давить на него.
- На кого? - уточнила я.
- На Рудню. Беда у него.
Милиционер сконфузился ещё сильнее и отошел. Я почувствовала, что теряю ориентацию в пространстве: насильник на свободе, а меня просят не давить на следствие. "Или в славном городе Илавецке так принято?"
Такси искать было бесполезно, автобусных маршрутов я не знала. Пришлось "остановить" велосипедиста - пацана лет десяти, - и спросить у него, где находится ближайшая гостиница. Хотелось принять душ и переодеться.
- А она у нас одна, тётенька! - радостно выпалил мальчуган.
В своём родном городе я бы обиделась на такое обращение, но в здесь это было бесполезно - это я поняла, - и потому пропустила "тётеньку" мимо ушей.
- Вон там! - он махнул рукой. - На набережной. Хочите я вас провожу? Мне не трудно. А вы мне марожина.
- Вот ещё! Сама справлюсь.
Мальчишка всё одно поехал следом. Перекрикивался со знакомыми, трепался, что провожает знакомую тётеньку в гостиницу, обгонял, возвращался назад. Пришлось дать ему денег на эскимо. Чтоб отвязался. Вымогатель.
Речушку Илу перегораживала плотина. Посредине устроен шлюз: огромная чёрная плита, чугунный винт с колесом наверху. Литые орехи по краям колеса. "Сей механизм изготовлен при посредстве Невьяновского чугунолитейного завода. Литейный мастер Илья Долгопрудный. Год 1837".
"Красиво!" - изумилась я. - На века работали, а потому старались делать красиво. Орешки отливали, вензеля". Теперь глупо что-то делать на века, слишком быстро меняется время. Потому и вещи безликие. Если вдуматься, теперь нужно хоронить людей, как фараонов - отправлять в могилу старые вещи. Кому они нужны? Детям? Внукам?
Мост плавно переходил в набережную, изгибался. Через сотню шагов каменный парапет сменился чугунной оградой. Вскорости и ограда окончилась. Дальше, вдоль берега, бежала песчаная дорожка. Кое-где виднелись ивы - опускали в воду свои ветви. У одной такой ивы стоял человек. Рыбак. Меня удивило его одеяние: пиджак, брюки со стрелками. На голове - канотье. Позади рыбака сидела кошка. Не отрываясь, смотрела на поплавок, только изредка перебрасывала хвостом вправо-влево. Переживала.
Я подошла ближе, в этот момент поплавок ушел в воду. Рыбак очнулся с секундным опозданием, дёрнул удилище вбок, затем поднял - на крючке трепыхалась рыбка.
- Пескарик, - прокомментировал рыбак.
У него были большие, ясные глаза. Чуть удивлённые. Он будто бы не ожидал, что здесь можно что-то поймать. Позже я поняла, что Эдуард Ляликович (так его звали) удивлялся всему. Он так воспринимал жизнь.
- Рыбка мелкая, а ловить трудно.
Из воды он вынул прутик на котором, за жабры, висело ещё несколько рыбёшек. Привесил только что пойманную добычу. За этой процедурой внимательно наблюдала кошка: она подошла и сосчитала улов - так мне показалось.
- Если поймаю много, - продолжил Эдуард Ляликович, - сварю уху. А если мало - отдам кошке.
Вот оно что! Конфликт: у рыбака и кошки разные интересы.
- Это тактически неверно. У вашего единственного зрителя, - я показала на кошку, - и у вас противоположные задачи. Вы хотите поймать побольше, а она мечтает, чтоб клёв прекратился.
- Ну что вы! - он улыбнулся. - Кошка мечтает, чтоб я поймал очень много. Тогда хватит мне и ей.
Вода ослепительно бликовала. Сияла, переливалась, будто навстречу мне катилось бесчисленное количество блестящих шариков. Я помечтала сбросить одёжку и нырнуть в это золото, вместо этого спросила:
- А как зовут кошку?
- Кошку? - он удивился. - Кошка.
- Понятно. - У неё не было имени. - А это кошка или кот? Он или она?
Рыбак пожал плечами: - Не имею представления. Когда умерла Люда, это моя жена, мне стало одиноко... не столько даже одиноко, сколько непривычно. Мы прожили вместе тридцать пять лет, и я никогда не был один. Ни одной секунды. И вдруг пустой дом, тишина - аж в ушах звенит. Потом появилась кошка. Пришла как-то утром... или вечером - не помню. Я не звал и не приглашал остаться, - Эдуард Ляликович посмотрел на свою спутницу, будто видел в первый раз. - Она прижилась. Очень легко прижилась, будто... - он попытался подобрать слово. - Что вы думаете о переселении душ?
- Не верю.
- Как вы категоричны. Завидую. А я порой задумываюсь, хотя профессия требует моего идейного материализма. Я учитель физики, в средней школе. Был в прошлом. Ныне я пенсионер.
- И что смущает ваш убеждённый материализм?
- Дети. Ученики. Я учу их, учу. Как это говорят, отправляю во взрослую жизнь, А через двадцать лет возникает из вселенского хаоса ушастый карапет - точная копия своих родителей, хлопает глазами и требует, чтоб я начинал свою работу с начала.
Он говорил "учу", а не "учил", я поняла, что он недавно вышел на пенсию. Эдуард Ляликович показался мне ужасно симпатичным, как актёр Тихонов в своих первых фильмах, когда он ещё не был старым, и его гримировали под пожилого.
В голове мелькнула "отчаянная" мысль: - Вы далеко живёте?
Он ответил вопросом: - Хотите напроситься на постой?
- Есть такое желание. А как вы догадались?
- Молодая, красивая девушка, в дорожном костюме. В руках походная сумка. Значит командировочная. - Он развёл руками: - Для отдыха наш городок слишком малоинтересен. Он потерялся в пространстве и времени.
"Ничего себе потерялся! - подумала я. - После моей статьи об Илавецке заговорят по всей России".
- Хотите я угадаю вашу профессию? И скажу, зачем вы приехали.
- Попробуйте.
Он пристально посмотрел мне в глаза.