Жертвы Северной войны

— Почему опоздали, сержант?

— Так это… — детина замялся. — Пацана ж нашли. Майкла. Которого искали. Вот недавно. В яме нашли, мозги сотрясенные. Докторша его сейчас откачивает. Так что это самое… вот.

— В машину, — распорядился Эдвард. — И побыстрее. Я сам поведу.

— Шеф, вы не знаете дороги, — тихо сказала ему Элисия. — Может, лучше пусть поведет сержант?

Эдвард чуть поморщился.

— Да, пожалуй, вы правы.

Машина была старенькой, но ухоженной, и скорость сразу же набрала неплохую. В желтом свете фар мелькали стволы деревьев, как будто выныривающие из темноты, гравий бежал под колеса. Сержант, оказавшийся очевидцем событий (как раз он и нашел мальчика), рассказывал:

— Ну так, значит, это… мы ж его искали до темноты. И туда, и сюда… Я мимо того карьера, где щебень рыли года три назад, уже раз десять проходил, и тут что-то дернуло меня: ну-ка, дай спущусь, проверю… уже от отчаяния, наверное… Спускаюсь — а тропинка там крутая такая, вот-вот нае… простите, мисс…

— Ничего, — ответила Элисия.

— Продолжайте, — сказал Эдвард.

— Ну вот, тропинка там такая, что шею сломаешь, как нефиг делать. Я там это, значит, уже совсем почти спустился, и тут слышу, как вроде стонет кто-то. Ну я как ломанусь — и последние метра три на за… пятой точке, чуть штаны не порвал. А там под козырьком таким каменным, чтобы сверху, значит, не видно было, мальчонка лежит, Майкл, значит, вдовы Смит сынок, в крови весь… Я его вытащить хотел, а потом думаю: а ну как трогать нельзя? Кто там знает, что у него переломано? Я в деревню, за докторшей… Ну как еще мы второй раз шею не сломали, когда наново в этот карьер лезли: докторша, шериф, еще Кит, хозяин гостиницы… А мальчик в сознание пришел. Вроде того. Бредил, правда, больше. Докторша его так вроде поспрашивала, пощупала, потом голову его долго щупала, и велела Киту его нести. Ну, пока он нес, мы с шерифом там все осмотрели, что да как… короче, парня в карьер просто столкнули без затей, похоже… а потом, скорее всего, кто-то вот так же, как мы, по тропинке спустился, и его под козырек — того, запихал… может, решил, что дохлый уже, может просто убивать не хотел. Хотя как не хотел?.. По всему выходит, что паренек должен был знать, кто докторшу-то убить пытался…Ну, в общем, только мы с шерифом до участка добрались, он и вспомнил, что докторша ему говорила, что вы ж должны приехать! И послал меня, значит. Встречать. Еще машина, как на грех, заводиться не хотела… Мы тут подумали, уж не диверсия ли… а это просто еще бензина в баке не оказалось, пока заливали, то, се…

— Ясно, — прервал Эдвард его излияния, — спасибо, сержант. Мы, я так понимаю, уже приехали?

Свет фар как раз выхватил из темноты дощатые домики окраин.

— Да, типа того… сейчас как раз в участок…

— В участок меня не надо. Давайте к докторше. В поликлинику вашу. Она как раз там должна мальчика оперировать, если я правильно понял?

— Точно так. Только шериф велел…

— Мне не важно, что вам велел шериф. Я велел в поликлинику.

Сержант послушно завернул куда-то в проулок. Попетляв немного, он остановил машину около каменного — для разнообразия — двухэтажного дома. Во всех окнах первого этажа горел свет.

Эдвард буквально выскочил из машины, взлетел на крыльцо. Толкнув дверь, он оказался сразу в том помещении, что, по-видимому, служило приемной поликлиники. Здесь стоял маленький кожаный диванчик, а на стене висело три плаката: один о пользе чистки зубов (почти такой же украшал стену у врача в Ризенбурге во времена Эдвардова детства), другой — о прививках, третий — со стишком про гигиену. Вроде «Надо, надо умываться». Как раз под этим плакатом сидела на диванчике и плакала женщина лет сорока. «Вдова Смит», решил про себя Эдвард. Она не обратила на Эдварда никакого внимания, полностью поглощенная своим горем.

Сам же Эдвард через всю приемную рванул к белой двери, не помеченной никакими табличками (действительно, зачем таблички, если в Нэшвилле всего один врач?), распахнул ее…

— Стойте! — крикнула женщина позади него. — Там же операция!

Эдвард и сам уже понял, что там операция, и, пораженный, замер на пороге. Уж на что он повидал в жизни самых страшный картин, — и во время войны, и до нее, — но, то что он увидел теперь, пробудило в нем ужаснейшие детские кошмары и комплексы. Воистину, от такого зрелища только и могла замереть кровь в жилах. Захотелось заскулить и спрятать голову под одеяло.

«И вот эту… эту… я ехал спасать… — мелькнула у него в голове паническая мысль. — Это всех остальных надо спасать! От нее! Достойная родственница Жозефины Варди!»

Чуть в стороне от входа — но, тем не менее, с порога открывался прекрасный обзор, — стояло зубоврачебное кресло. Ужасный, ужасный агрегат, сам по себе не могущий вызывать ничего кроме дрожи в коленках. Сейчас с креслом были проделаны какие-то модификации, в результате чего оно приняло горизонтальное положение. На кресле лицом вниз лежал человек. Вместо головы у него была гора окровавленных салфеток… Нет. Просто голова его была покрыта окровавленными салфетками. Они оставляли открытыми только небольшое пространство на макушке, где что-то сахарно белело… «Череп!» — понял Эдвард. Кусок скальпа был отогнут и закреплен ланцетом, который торчал из раны неуместно бодро, словно кошачий хвост. Возле этой импровизированной койки стоял, согнувшись, еще один двухметровый здоровяк, вроде сержанта Гордона (да что их, специально, что ли, здесь выращивают на потребу некоторым комплексам?!) и блевал в тазик. И понятно, от такого заблюешь, хоть ты трижды косая сажень в плечах… Потому что самая страшная часть этой живой картины — это две женщины в белых халатах, которые стояли с той стороны от кресла, где располагалась подставка с осветителем и шунты. Эдвард скорее догадался, чем узнал, что одна из них Мари (они обе были в масках и хирургических шапочках). И Мари держала в руках сверло от зубоврачебной машины. Сверло работало! Оно жужжало!

Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить — Мари собирается сверлить голову несчастного. Ну и дела здесь творятся!

Эдварду захотелось испустить дикий вопль и бежать отсюда за тридевять земель. Он всегда, всегда знал, что люди, который сверлят людям зубы, — настоящие психи! Да! Они все монстры, ужасные монстры, и от них нет спасения!

— Что вы делаете?! — Эдвард умудрился выговорить это почти спокойно, командирским тоном, с минимальными нотками истерии. — Немедленно остановитесь!

— Естественно, остановлюсь! — недовольно сказала Мари. Голос ее был приглушен марлевой повязкой, но интонация была вполне различима. — Потому что мне нужно, чтобы кто-то держал голову! Ну-ка, вот вы и подержите. Идите сюда, — последнее было произнесено таким повелительным тоном, что Эдвард против воли чуть было не сделал шаг вперед. Надо же, какие талантики! В прошлый раз он за Мари подобного не заметил.

— Какого черта?!

— Такого! — резко ответила женщина. — Быстро сюда, ассистируйте! Что он, три часа с открытым черепом должен валяться?! Давайте быстро! Держите его голову крепко, чтобы он не ей дернул, ясно вам?! И дверь за собой закройте.

Эдвард коротко, но емко ругнулся, однако послушно подошел, куда сказали, отпихнув плечом совершенно зеленого здоровяка. Ему уже стало ясно, что здесь происходит не нашествие инопланетян («Им нужен наш мозг!»), а действительно всего-навсего хирургическая операция. Хотя, признаться, такое применение и без того жуткого зубоврачебного инструмента вгоняло в дрожь. «Что б я! Еще раз! Пошел! К зубному!», подумал Эдвард, опускаясь на колени у изголовья кресла.

— Берите голову под салфетками, — сказала Мари, — у меня тут стерильность.

Эдвард кивнул и сделал, как велено. Он встретился глазами с глазами мальчика… рыжий такой малец, наверное, веснушчатый по весне… взгляд у того был мутный, остановившийся, хотя он явно был в сознании. Типичный взгляд не жильца… Эдвард их достаточно повидал.

— Мари, что с ним?

— Внутричерепное кровоизлияние! Не отвлекайте меня, — Мари наклонилась к уху пациента — Так, Майкл, скажи, что ты видишь?