Жертвы Северной войны

— Свет…. Тень и свет… — Нижнее веко правого глаза затрепетало, но зрачки остались неподвижны —.. почему тут так мало места…ветер… перед глазами…

— Сейчас все будет в порядке, — пообещала Мари, но мальчик, казалось, не среагировал.

Она поднесла вращающееся сверло к голове парня. Эдвард зажмурился, чувствуя, что если этого не сделает, его тоже стошнит. Мозг — это святое. Пересадка автопротезов выглядела детскими игрушками… Потом, оказывается, гораздо легче — если тут применимо это слово — мучиться самому, чем смотреть, как мучаются другие. Мальчик мелко дрожал — Эдвард это чувствовал, поэтому приходилось очень крепко держать его голову. «Спокойно, парень», — процедил он сквозь зубы, обращаясь то ли к нему, то ли к самому себе. Амплуа ассистента при операции было для Эдварда совершенно внове.

«Балда, — успело еще подуматься за какую-то секунду, — надо было просто алхимией опоры из пола вырастить!» Он хотел было уже сообщить Мари эту идею, как тут жужжание моторчика смолкло, и Эдвард услышал радостный, даже какой-то девчоночий возглас Мари:

— О-па! Как хорошо попала! Прямо с первого раза!

«Что, уже все?! Она что, еще сверлила бы, если б не попала?!» — в ужасе подумал Эдвард.

— Ну вот и все! — почти проворковала Мари. — Сейчас еще секундочку, и будем зашивать… Насос, сестра!

«Какой насос?!» — в панике подумал Эдвард, и против воли распахнул глаза.

И увидел, что Мари держит в руках резиновую «грушу» с длинным носиком, из которого торчал шланг и игла, и собирается засунуть эту иглу куда-то в череп… ну, туда, где она просверлила… а маска у нее заляпана кровью! Ни черта себе! Откуда взялась кровь?! Из черепа хлынула?! По всему видать, что так…

Мари действовала насосом очень быстро, буквально несколько секунд. Потом передала грушу медсестре.

— Майкл! — Мари быстро обошла стол, встала на колени перед изголовьем кресла — Майкл, ты узнаешь меня?

— Тетя… Мари…

Взгляд перестал быть неживым, мальчик смотрел на врача, потом медленно перевел взгляд на Эдварда.

— А вы… кто?..

— Отлично! — Мари одним движением подхватилась с пола, держа руки на весу. — Сестра! Иглу и нить!..

— А вы… дырку заделывать не будете? — сглотнув, спросил Эдвард. Он почувствовал, что сам бы не прочь воспользоваться тазиком.

— Почему не буду? — удивилась Мари. — Вот же, зашиваю…

— То есть в черепе…

— А зачем ее заделывать?.. — Мари произнесла совсем радостно, как будто даже навеселе. — Ничего страшного, ну будет ма-аленькая дырочка… Зато отмазка! Мать ругает, что плохо учишься — голова мол, дырявая, — а ты ей: а и вправду дырявая!

«Не фига себе шуточки у врачей! — подумал Эдвард. — Тест на черноту юмора входит в госэкзамен?!»

— Ну вот и все, — удовлетворенно сказала Мари через несколько секунд. — Финита ля комедия. До свадьбы заживет, как говорится.

— Что, я могу идти домой? — робко подал голос Майкл.

— Ты можешь лежать, — сурово сказала Мари. — И приходить в себя. А потом можешь еще лежать. И спать. И так дня три, как минимум. И не надейся, что я выпущу тебя раньше… Кстати, Эдвард, а вы можете уже Майкла отпустить…

Мари сидела в кабинете шерифа и наблюдала, как инспектор Элрик ходит из угла в угол, аки тигр в клетке. Маленький такой тигр, но оттого не менее опасный. Глаза у девушки слипались, и больше всего на свете она хотела упасть прямо на пол, свернуться калачиком, и, не обращая внимания на условности и всякие мелочи вроде грязных половиц, придавить часиков двадцать. И когда она успела так устать?.. Вроде бы этой ночью выспалась…

Да… как говаривал их физик, «давайте посчитаем вместе». Сначала на нее напал убийца. Потом она оказывала первую помощь Кайялу. Потом она давала показания шерифу. Потом весь Нэшвилл разыскивал Майкла.

Потом его нашли, и Мари лезла в этот дурацкий карьер… Да, хорошо, что у мальчика, и в самом деле, позвоночник был не сломан. Но, когда с трудом удалось привести его в себя (на нашатырь он не реагировал, что сразу же Мари насторожило), то он даже не смог встать: руки и ноги мальчика, казалось, действовали совершенно отдельно от него. Голова была разбита, но череп не поврежден (насколько Мари смогла проверить). Мари почувствовала легкую панику: она была не в состоянии поставить диагноз! Ясно только, что не простое сотрясение мозга. Ребенок бредил, время уходило… Мальчик провалялся в таком состоянии на дне ямы несколько часов… Еще полтора, а то и два часа по ухабам до районной больницы — могли не довезти. Пришлось Мари, обмирая со страху, лезть аж в целых три своих неврологических справочника (молодец, не поддалась искушению бросить их еще в Столице, хоть и крайне сомневалась, что они ей понадобятся!), а потом надеяться, что она все правильно нашла, и это действительно внутричерепное кровоизлияние, а не какая-нибудь хрень, которую она в спешке просмотрела… и думать, чем заменить хирургическую фрезу, которой в комплекте, разумеется, не нашлось (хотя должна была быть! О, эти деревенские клиники!), и регулировать зубоврачебное кресло, и искать второго ассистента, и стерилизовать сверло, и успокаивать мать Майкла («Я буду делать операцию под местным наркозом… это просто и совсем почти не больно, потому что в мозгу нет нервных окончаний, и на черепе почти нет…»), и молиться богу, в которого Мари не верила, потому что стоило ей попасть иглой не туда… А тут еще этому бугаю-шахтеру, который бил себя в грудь и орал, что справится, стало худо, и Мари не знала, что делать, и ворвался инспектор Элрик… что он, наверное, о ней подумал, увидев то, что увидел! А когда игла вошла верно, и из маленького отверстия хлынула струя темной крови, Мари испытала такую дикую радость, которую не чувствовала… да, пожалуй, никогда не чувствовала. Как смертник, которого на эшафоте помиловали.

Трепанация черепа — не шутки, господа мои. Совсем не шутки. А Мари проводила ее первый раз в жизни…

Короче говоря, желание заснуть (а лучше сначала напиться, а потом заснуть), было вполне объяснимым. Но Мари держалась. Сон она еще могла себе позволить, а пьянку — ни в коем случае.

— Так значит, этот господин Штауманн, который чуть не убил Майкла… — резко произнес Эдвард.

— Господин Штауманн — приезжий журналист из Столицы, — кивнул Джефферсон. Они с Эдвардом только что закончили расспрашивать Майкла, и теперь обсуждали результаты. — Он не далее как два дня назад брал у меня интервью. Однако он должен был уехать — и уехал — еще вчера. То есть уже позавчера. Я сам провожал его на перрон. Приехал он 15-го, то есть, прожил три дня. Жил не в гостинице Дереков, а снимал комнату у Флитчей. Он со многими встречался, его многие знали, поэтому Майкл сразу поверил ему, когда он постучал к ним в окно и сказал, что в шахте завал.

— Значит, никуда он позавчера не уезжал, — подвел итог Эдвард.

— Нет, — согласно кивнул шериф. — Очевидно, сошел с поезда через станцию и вернулся назад пешком или на приготовленном транспорте. После убийства здесь он задерживаться не собирался. Одного я не возьму в толк, — шериф проницательно посмотрел на Мари, — чем доктор Варди могла так ему насолить? Такая тщательная подготовка, пусть и немного любительская…

— Понятия не имею, — устало сказала Мари. — Я его никогда не встречала. Я вообще за последние две недели никого нового в Нэшвилле не встречала.

— Это не в вашей компетенции, — отрезал Эдвард. — Тут дело государственной важности, лейтенант. В любом случае, доктора Варди я завтра же забираю с собой в Столицу, где она будет находиться под охраной МЧС.

— Понимаю, — лейтенант поморщился. — Надеюсь, нового врача нам пришлют?

— Постойте! — возмутилась Мари. — Как это — просто забирайте, и все?! А меня спросить?!

— Доктор Варди, — Эдвард Элрик смотрел как бы сквозь нее. — Мне очень жаль, но… обстоятельства того требуют. Боюсь, в Нэшвилле я просто не в состоянии обеспечить вам должную защиту. Вы же разумный человек. Вы должны понимать. Мне известно больше, чем вам, и со всей ответственностью заявляю: вам нельзя больше оставаться здесь. Одного убийцу спугнули, но они могут вернуться.