Страница 8 из 19
После сенокоса поставили помощником повара, позже перевели в пастухи, где под приглядом находились два гурта телят, затем определили в коровник. С любой работой справлялась играючи. Получала по карточкам хлеб, берегла, стараясь отвезти родне в Гуреевский. Привозила туда же концентрат, молозиво, а из Антонова кута везла бзнику, паслёна там росло много. Варили потом на 2-ой ферме из него компот, пекли с ним пирожки. Так и жили...
Бригадир дядя Фатей ходил у базов, как видавший виды кочет*, что-то прикидывал в уме: озабоченность читалась на его морщинистом лице. Присел на полупустой чувал*, окинув прищуром карих глаз молодух, спросил: "А хто из вас смогёть доить десять коров три раза в день? Чижолая это работа, девки, но будитя хорошо доить - прению дадим. А? Ну, хто тутечки смелый?"
Степанида вошла в отряд смельчаков. За прилежание, за любовь к животным отметил её конюх - качалинец Иван Осипович, частенько помогавший на ферме. Подъехав как-то ко двору Варфоломея Сысоевича, попросил воды, выпил не торопясь, обтёр большим пальцем усы и, заворачивая самокрутку, спросил у хозяина:
- Ну, как твои постоялицы?
- Да жалиться грех, все справные.
- Угу... А как Стеша?
- Эта - молодец. Встаёть ишо раньше петухов и принимается за дело: то двор подметёть, то колидор побанить... Шустрая, шустрая... А ты, чаво, никак невесту приглядываешь? Для кого же? Али секрет?
- Да не... Ты Илью Сапунова знаешь?
- А то как жа, енто тот, што в булгахтерии на маслопроме работаить?
- Он самый. Ха-ароший парняга...
- А ты почём знаешь?
- Знаю, раз гутарю.
- Значить, подходяший казак...
- Да он не казак, но малый славный...
С тем старожилы и разошлись, но однажды дядя Ваня рассказал о Бузиной бухгалтеру, заметив: "Ты приглядись, приглядись к Степаниде... Добрая, работящая..."
Однажды на вечеринке, где собралась молодёжь и люд постарше, Осипович подвёл к ней симпатичного, с волнистым чубом, с голубыми лучистыми глазами парня и сказал: "Гляди, Стёпушка, какой у нас красавец работает. Холостой к тому же... А зовут его Ильёй".
Засмущалась, но молодой человек, одетый в косоворотку и в пиджак с висевшим на лацкане каким-то значком на цепочке, запросто заговорил с нею, а когда зазвучала балалайка, пригласил на танец. Вёл легко, непринуждённо, сыпал шутками, веселя компанию. Почувствовав возникшую симпатию, смело смотрела на кавалера. Растрёпанные в пылу танца волосы придавали ей вид задорной, озорной веселушки, лицо разрумянилось, а глаза радостно искрились...
После вечёрки пошли гулять по притихшему хутору и бродили по кривым улочкам до утра.
Стали встречаться каждую свободную минуту: неодолимо влекло друг к другу. Так, наверное, и рождается то чистое, волнующее сердце и кровь чувство, зовущееся любовью...
На осенний мясоед обвенчались в Плесистове, где Сапунов принял старообрядчество. На обратной дороге пошёл дождик, что обещало счастливую совместную жизнь.
В Гуреевске собрались в честь молодожёнов только свои: маманя с папаней, дядя Николай с тётей Пашей, тётка Арина с дядей Васей, дядья Денис, Малофей, Ларион со своими половинами, тётки Вера и Ганя с мужьями, сёстры и братья, пришли из Острова Вифлянцевы Харитон Парфентьевич с Агафьей Пимоновной. Погуляли, положив скромные дары, преимущественно по метру материи.
После свадьбы уехали молодые снова в совхоз "Победа Октября", где Илья по-прежнему работал бухгалтером, а её назначили старшей дояркой. И хотя была старшей, наравне с подчинёнными чистила базы, обмазывала плетни, ездила за соломой.
Трудилась, как и всю дальнейшую жизнь, до гуда в ногах, до ломоты в суставах. За старания отмечали, хвалили, даже выбирали в президиум на собраниях. А она... Она, сидя за столом, покрытым, как обычно в торжественных случаях, красным сукном, просто-напросто ... спала. От перешёптывания в зале, от монотонных речей неумолимо клонило в сон и, спрятавшись за чьей-либо спиной, со сладостью погружалась в него.
Как-то поехали в Карагичеву балку за дровами, увлеклась - ноги поморозила. Супруг помимо того, что был мастером на все руки, оказался и искусным лекарем - вылечил. В балках в те времена не только дрова заготавливали, но и ягоды с плодами. В Кириллиной, например, рос тёрен, в Жирковской и Поповской всегда родилось много яблок. Добро охраняли вооружённые дробовиками сторожа. Потом охрану снимали, и со всей округи пешком или на подводах собирались люди, чтобы запастись дарами осени.
Молодожёны жили на квартире, только у других хозяев. Илюша брался за любую задачу, ловко справляясь с нею, хотя, бывало, и делал что-либо впервые. Увлёкся изготовлением мебели, и особенно удачно получались венские стулья. Уходил в свободное от службы время за ветками, приносил охапками, выделывал, не торопясь, со смаком колдовал потом над ними. Из разрозненных заготовок появлялся стул-красавец, на который хотелось сесть тот час.
...Авилович, не выдержав доли единоличника, когда уже невозможно стало жить вне колхоза, вступил туда, работая возницей. Перестали коситься на него, на его семейство, перестали, перевстрев в переулке, хвалить, что держится за личное хозяйство. Не потому, что выбросили думку об индивидуальных наделах, а потому, что страшились: за длинный язык можно схлопотать срок, загремев в Сибирь или на Соловки. Поэтому помалкивали больше, а если становилось невмоготу - шёпотом делились потаённым с кем-нибудь из близкой родни. Да и то когда засыпали дети.
Ездовому в колхозе всегда занятие найдётся: обеды возить, корма для скотины, зерно в Суровикино отправить, за лесом съездить... Бузин в передовики не лез, но и сзади не плёлся. Поручаемое дело выполнял добросовестно и в срок.
Был Яков степенным человеком, мужчиной, вошедшим в возраст, когда знаешь, что такое фунт лиха и небо с овчинку. Когда вкушаешь полынь бытия и видишь жизненные просветы, где есть место шутке, смеху, меткому слову, женской утехе. От своей краткости казались те просветы ещё милее и слаже...
Время, как запряжённая четвёрка лошадей, борзо мчало седоков, умостившихся на нём, сквозь дни и годы.
Вновь на землю выпал вначале робкий, а затем уверенный снег, укрыв просторы Придонья чистейшим покрывалом, что скрадывало неровности степей. Рыже-коричневые кучки дерев украшали узором сверкающую под солнцем или луной белизну, отчего порой в душу закрадывалось грустное, а иногда тоскливо-щемящее настроение. Красота всегда почему-то вызывает у человека слёзы восторга, переходящие в печаль...
Но жизнь, особенно для молодых людей, полных планов и мечтаний, да к тому же и влюблённых, прекрасна во всех проявлениях времён года, погоды и человеческого расположения духа.
Однажды Илья и Степанида решили наведать Сапуновых-старших и отправились пешком в Рахинку, расположенную напротив Сталинграда. Путь предстоял неблизкий, но разве могло это остановить? Нет, конечно же. Шли по замёрзшему Дону, по дорогам, тропинкам, по застывшей Волге, что гордилась берегами, словно ядрёная баба крутыми бёдрами. Салазки с лежавшими на них узелками с незатейливыми харчами и скромными гостинцами, тащили по очереди. Когда уставала, благоверный усаживал её, укутывая шалью, тянул санки, рассказывал забавные истории и пускался бегом, выйдя на ровные ледовые площадки. Полозья заносило в стороны, выписывая обороты и полуобороты, при этом Стеша дурашливо и радостно визжала... Иногда, отойдя подальше от жилья, находили какой-нибудь бугор, оставляли поклажу в стороне и с упоением катались. Неслись вниз так, что ветер свистел в ушах, колко вонзался в лицо, заставляя зажмуряться от пронизывающих потоков. При неловком движении сваливались в зимнюю перину, с хохотом кувыркались в ней, вскакивали, бросались снежками. Те, рассыпаясь в полёте, искрились мириадами радужных блёсток, будоража кровь и вызывая приливы счастливого смеха... Успокоившись, в обнимку брели к сиротливо стоящим узелкам и, упоённые любовью, продолжали путь...