Сапуниха

Антюфеев Геннадий Иванович

Сапуниха

Г. Антюфеев.

САПУНИХА

Повесть

Светлой памяти моей бабушки

Сапуновой Степаниды Яковлевны.

Старушка сидела на кровати и глядела в окно. Никого! "Хучь хто-нибудь прошёл бы... "- подумала. Никого... Неловко повернувшись, отвела взор от оконного проёма и уставилась на спинку стула, на котором висело полотенечко... Мысли то хаотично и стремительно вертелись в голове, то замедляли ход, становясь тянучими, неповоротливыми и текли так медленно, что теряла их начало...

"Господи Суси Христе, спаси и помилуй. Спаси и сохрани... Меня? А надо ли? Сколько так сижу? Уж не помню... десять лет?... пятнадцать?... Много..." Зачастую терялась в сутках, путала день с ночью, и немудрено: находиться в таком состоянии, как она, нудно, однообразно, до одури муторно... "Боже ты мой, за какие прегрешения? За что? За что, Господи?! Ить не разбойничала и не обманывала, не воровала и чужих мужиков не уводила... Детей рожала... внуков нянчила... а не принимает Создатель душечку..."

От размышлений о превратности и несправедливости судьбы, о Вседержителе и о душе перешла к воспоминаниям о своём земном пути. Словно по дорожке, побежала в детство, туда, где только-только начинала разгораться заря её долгой жизни...

Хутор Гуреевский раскинулся на берегу реки Лиски. Там, где река делала крутую, продолговатую петлю, располагалось подворье Бузиных Якова Авиловича и Александры Яковлевны. Оба казачьего рода. Посему блюли казачьи традиции свято и одновременно обыденно, как само собой полагающееся. Работали не покладая рук для того, чтобы был достаток в многодетной семье, ходили в церковь, молили Отца небесного об урожае, о добром здравии родных и близких, о благополучии державы и родного края. В праздники играли* песни, водили хороводы, предавались отдыху, а набравшись сил, вновь работали, работали...

Ночь не успела уйти со двора, а в плечо уже легонько толкала мама: "Стешутка-а, вста-ава-ай..."

Жуть как спать хочется! С закрытыми глазами поднялась, сидела некоторое время, туго соображая и не желая расставаться с тёплой постелью. "Вставай, вставай, чадунюшка", - приговаривала, подбадривала и поторапливала матушка. Набравшись духу, Стеша выскакивала на улицу. Утренняя прохлада сразу же забиралась под одежду, кидая в лёгкий озноб её коренастую фигурку. Сон убегал прочь. Чтоб окончательно его развеять, умывалась прохладной водой и с улыбкой смотрела на светлеющее небо с угасающими угольками звёзд. Папа запрягал быков, подводя за налыгач* сначала одного, что справа, затем - второго. Слышался голос: "На место! на место!" Скотина послушно становилась у дышла, тяжко вздыхала. Отец, похлопывая по крутой бочине, приказывал: "Шею, Мартик, шею!" Защёлкивал занозкой ярмо. Пара готова к работе. Отворились ворота, и животины, понурив головы, неспешно потянули плетёную арбу* по переулку. Папаня шёл рядом с возом. От мерных бычьих шагов, от поскрипывания колёс Стеня заснула. Утренние небеса, растворяясь, плавно перетекли в детские сны... Пробуждается оттого, что родитель тихонечко просил: "Просыпайся, дочушка... приехали". Перевернулась на другой бок, но, услышав тихий смех, садится, и уже смеются вместе... Папаша неспешно, экономно расходуя силы, складывал снопы жита в телегу. Она, как бы приплясывая, утаптывала их. За день съездят на поле несколько раз и несколько раз, как обряд, совершит танец на жите или "пашаничке". Научилась ловко управляться с прикладками*, и в дальнейшем умела и любила их складывать. Всегда получались ровненькие, надёжные: куда бы, сколько ни везли - ни один угол не отвалится, даже не шелохнётся.

Посередине их просторного двора устраивали ток: врывали столб, и две лошадки, привязанные к нему, ходили по кругу, обмолачивая новый урожай. И здесь пособляла, правя конями. Вокруг тока в два ряда лежали пшеница, жито. Сложенная новина сливалась в золотисто-жёлтое кольцо - весёлый и дорогой цвет. Да тяжек и изматывающ труд селянина ради краюхи хлеба, ради круга жизни... Работала вся семья, от мала до велика, дружно работала. Но вот пришло время обеда. Отец, перекрестясь на иконы, первым брал большую деревянную ложку, черпал густые щи, вслед и остальные, обжигаясь, смачно уплетали мамину стряпню. После ребятне разрешено поиграть, искупаться. Купаться, купаться! Хотя Илья-пророк остудил воду, для детей прохлада желанна и упоительна. Стайкой неслись к реченьке, снимая на ходу одежонку, с разбегу плюхались в рябь волн, вздымая фонтаны радужных брызг. Смех, визг, отфыркивание, кашель (кто-то в азарте догонялок хлебанул водички) неслись из природной купели. Потом шум утихал: часть малышей улеглась на бережке, нагребая под и на себя горячий песок и нежась на припёке, а часть, отойдя от всех, осторожно забредала на мель к шамаре* с телорезом*. В руках - маленькая кошёлка с листьями крапивы и лопуха и решето с обмазанными тестом краями, которое опускалось в неспешное течение. Жирные, вертлявые пескари тыкались мордочками в него, вызывая любопытство и запал детворы. Мельтешили крапистые спинки: рассыпались в разные стороны, кружились вокруг, возвращались к приманке, щекотали икры ног. Медленно орудие лова поднималось из воды... По ситу прыгала рыбка, её пересыпали в корзиночку, прикрывая большим листом лопуха...

Улыбнулась воспоминаниям, вздохнула, глянув на висевшую плетью левую руку. Годы убежали, здоровье ушло... Нет, не ловить ей больше пескарей... Да и не выйти к Лиске... Снова взглянула в окно. Никого. Ни единой души за день. Перекрестилась и вновь предалась воспоминаниям...

Всегда с нетерпением ждали Пасху - после великого поста разговлялись, а уж разговеться было чем, хотя в хозяйстве имелось всего три коровы, две пары быков, две лошади. Сновали по двору куры, гуси, утки. Южели* в сарайчике поросята... Правда, семейка-то большая: одиннадцать чад дал Бог родителям! Всякому находилось дело по плечу в любое время года. Труд, изнуряющий труд сопровождал крестьянство и казачество всю жизнь, особенно тех, у кого много едоков. Жили по принципу "как потопаешь - так и полопаешь". Хотя, случалось, топали до потери пульса, а лопать приходилось тюрю*... Поэтому ждали, особенно детвора, светлый праздник - Великое Христово воскресение, ведь стол полнился вкуснятиной, можно наесться до отвала, а потом - играть, играть... Спозаранку во всех комнатах жилища возникала приподнятая суета. Убирались к заутрене, кто не мог выдержать всенощную, поправляли шалечки* на плечах, вновь и вновь придирчиво разглядывали обувку.... Рубленый, обмазанный с чамориком*, курень* радостно желтел на солнце, усмехался побелёнными углами, раскрашенными ставнями. Выскобленные к празднику горница, теплушка*, переборка* и длинный коридор сияли чистотой - ждали хозяев с гостями. Подворье с большим сараем и базами тоже прибрано. Сарай разделялся на две половины: в одной стояли лошади, а во второй - необходимая в хозяйстве техника: сеялки, молотилка, веялка, плуги... В "технической" половине, в выбеленном углу блестел отполированный локтями стол, за котором собирались казаки погутарить* о насущном, о наболевшем и просто покурить.

Бабушка Марфа, щурясь, заслоняясь ладонью от светила, выглядывала на дорогу, ведущую в Скворин, где высилась церковь и откуда долетал перезвон колоколов. Ребятишки вертелись по двору, младшие скакали верхом на хворостинке, гоняли обруч от кадушки, старшие, подражая взрослым, сидели на резном крылечке, щёлкали семечки, тихонько пырская в кулачки. Бабуля, обернувшись ко всем, ласково улыбаясь, произносит: "Вон с Пришиби (балка звалась так) идуть - пора садиться за стол - разговляться".