Страница 29 из 37
– Понятно. Лахновский, тебя не съел. А что с ним?
– У шефа спросите: я рапорт и справку подал.
– Я спрошу. Тебе как здесь?
– Нормально.
– Обратно к нам не хотел бы, в розыск?
– Не так это просто, как в кухню из спальни и наоборот.
– Ну, да… – вздохнул Цупов, – не просто. А телефон помощника, что – у Лахновского взял?
– Из памяти. С Виталиком мы на охоту готовились, в прошлом году.
– На медведя?
Потемкин помедлил, как что-то вспомнил. Но просто ответил:
– Да нет, на зайца. Не получилось…
– Жалеешь?
– Вы знаете, долго жалел.
– Но, ты дело большое нам сделал. Конечно, того, что скончался, со временем бы установили. Но – на мертвых бы все и замкнулось. Аэропорт – твоя, целиком, заслуга.
– Я понимаю, спасибо, – устало ответил Потемкин.
– Скажи-ка, а фоторобот зачем у меня стащил?
– Ну, это же их портреты. Хотел, как-нибудь, по ситуации, «засветить». Не успел, да тому не моя вина.....
Цупов беседовал с командиром роты.
– Ты ему так и сказал: режиссер, «Мосфильм»?
– Ну, как Вы мне сказали.
– Он не рассердился?
– По-моему, психанул.
– Да было однажды, попал он из-за режиссера. Этого, именно. Только сегодня, другого реального повода я не придумал – некогда. Так вот, другая задача: отбой! Пистолет верни. Напрягись, что-нибудь придумай.
– Ох-ё! – жалобно сжал виски ротный, – Опять!
– Давай, подполковник, надо! А, кстати, Потемкин тебе передал документы сегодня?
– М-мм… Вот они…
– Давай! – Цупов снова надел очки.
– Что скажете? – поинтересовался ротный.
– А ты как, доволен взводным?
– Ой, да все хорошо, только в мозгах у меня от него сквозняк… Все молча, молча, думал-придумал – ну а потом как…
– Но он же не народный депутат!
– То есть?
– Те много говорят, а делать – сам знаешь. Хотя, – добавил Цупов, – их помощники – такое творить способны!
– Понял. Но Потемкин: например, как это вот понять?
– Вот это? Рапорт по Лахновскому? А что тут понимать? – и Цупов, приподнявшись, выбросил бумаги в мусорник, – Вот так!
– А приколоть мне их, товарищ э… полковник…
– Ну, надо приколоть – приколи А написал Потемкин все верно!
***
Потемкина вызвал ротный:
– Показалось мне, что не хочешь ты экскурсоводом, а?
– Не хочу.
– Ну, так иди, да получай пистолет. Отставить экскурсию. У нас ведь работы – во!
Потемкин вздохнул, покачал головой и пошел в «подземелье».
«Не ворчи…» – хотел сказать ротный. Но Потемкин и не ворчал.
– Неплохо, скажу тебе, ты намекнул, где пистолет носить надо. Ромашкин, как видишь, понял. И подтвердил. Сказал за тебя свое слово – классно сказал! Будь пистолет у Ромашкина справа, как и у всех, и всегда – забрали бы, с автоматом вместе. А так – не нашли…
«Да, – опешил Потемкин, – сказал за меня! То, что я не сказал вечером, пистолет сказал ночью».
Он вышел и ротный не видел, какое смятение он подарил Потемкину похвалой. Мир не знал, о чем говорили Потемкин и Слава вчера. Как не знал и о том, что вообще говорили. Но Славика видел последним, и говорил с ним – Потемкин. Чувство вины, черной тенью, холодной пощечиной мертвой ладони, хлестнуло Потемкина:
Пуля в их разговоре, стала последней точкой. А мог ли иначе поставить ее Потемкин – чтоб все были живы? Он предлагал. Но точка, которую он предлагал, слетела плевком на асфальт. В ответ прилетела пуля!
«Выстрелив в прошлое из пистолета, – вспомнил Потемкин, – получишь в ответ выстрел из пушки!» «Или достаточно плюнуть, – продолжал он в печальной иронии, – и не обязательно в прошлое, для того, чтобы получить пистолетную пулю…»
Потемкин сжал губы – речь шла не о посторонних – о тех, кого знал, с кем вполне мог дружить. Но водители сделали то же и так же: плевали, сквозь зубы – на Лока и тех, кто считал их друзьями.
«Нет, – понял он, – точки в своей судьбе, каждый ставит своей рукой. И ничего с этим сделать нельзя…»
***
«Да, – повторил про себя Потемкин, – точки в судьбе своей каждый должен ставить своей рукой. Не иначе! Куда я ушел? – не забыл он о том, что ротный назвал его беглецом. В сюжете, который сложила граница, развязка настала здесь. До сих пор я не понял, что от себя убежать невозможно. А слышал об этом, так же, как слышали все…»
Правильность вывода не разбавляла горечи. «Каждому, – вспомнил Потемкин участников действа, – я мог подать руку. Передел продиктован временем, а перед ним все равны, и каждый проявит свой истинный образ – Истинный свет луны. Будь время другое – иначе сложились бы судьбы. Но передел не бывает вечным: не строить всю жизнь, фундамент – потом идут стены. Нашему времени выпало первое…» – понял Потемкин.
Захлопнув решетки, он спрятал ключи и по гулким ступеням – из каменных сводов – направился вверх. Там жизнь текла, стократно богаче и ярче любых раздумий. Там ветер в лицо, и там солнце…
«Я обратился к Потемкину, – думал Лок, – как пострадавший, за помощью, а он заставил меня раздеться: от верхней одежды, до самой сути… Так принято что ли, у русских сыщиков? Или действительно, правда за ним – все находится в нас?»
Если прав был Потемкин, одно поражало: «Неужели так много находится в нас?!»
Мама
А мама спокойно заснула сегодня, под утро. Счастье и боль за своих детей, всегда рядом. Они идут вместе: по разным обочинам той же дороги, по имени жизнь. Судьба клонит попеременно: то к правой, то к левой обочине. С вечера думала мама о том, что сказать бы Виталику надо: про дьявола в деньгах: «Ну, бог с ним – ты молод, смеешься… Другое скажу: эти деньги, шальные, прожечь себя требуют: руки заводят, мозги пьянят… А то и – к другой крайности клонят – яблоком-сушкой спекают душу. Такая она ведь, Виталик, душа скупердяя. А ты же хороший, ты добрый, я помню, Виталик…»
Она улыбнулась: Виталик до школы, и в школе, всегда был отзывчивым, щедрым. Какой скупердяй? Но от мысли о том, что «пьянят» и «заводят руки» – болело сердце. «Сынок, не дай бог, натворить что-нибудь! Не дай бог, ты подымешь руку! А могут они это, могут: сколько душ, наизнанку выдранных; сколько смертей из-за денег!
Соблазн, сынок, вскипает недолго, да выльется так, что остыть, порой жизни не хватит. А то и в крутом кипятке, не дай бог, сварит – и жизнь оборвется…»
«Не дай бог! Не дай бог!» – разболелось сердце. – Он так же не спит – показалось маме. – Не спит, значит так же не просто сейчас и ему».
Она стала молиться. А сердце ее, множа силу молитвенных слов, билось громче, как колокол, с каждым ударом. Потом встрепенулось, не вынеся гула. «Умру…» – поняла, не пугаясь, мама. Виталик, ребенком-голышкой, привиделся ей. Как будто вот здесь, протяни только руку – он все это время и был. Потянулась рука к колыбельке…
«Теряла сознание!» – придя в себя, понимала мама. Но после заснула спокойно и долго спала. «Бог миловал нас, – посчитала она. – Видно, руку отвел. Не успел, и дай бог, – не успел натворить, Виталик…»
– Виталик приехал! Ох, – поняла, отчего так болело сердце. Оно, беспокойное, ждало – с трудом дождалось этой минуты.
Тормоза у двора простонали. И пыль длинным шлейфом легла у ворот. Приехал, всю ночь, стало быть, к ней ехал! Сейчас сын войдет, распахнет ворота. Всегда так…
Да что-то сейчас, не совсем было так. Громко хлопали дверцы, невидимой за высотой ворот, машины. А Виталика «конь» был самым тихим в округе…
У нее подкосились ноги. А во двор, распахнув калитку, входили люди. Милиция, в штатском, а кто-то из них пошел звать соседей.
– Добрый день, – поздоровались с ней.
Вежливо, но не спросясь, говоривший с ней человек, взял стакан и набрал из кадушки воды.
– Извините, – сказал он, и поставил стакан перед ней, – Вас зовут Антонина Ивановна Зинченко?