Страница 27 из 37
Близкую ненависть ощутил Синебрюх. А Потемкин – с чистенькой, светлой душой, расхаживал, или курил за соседним столом. Спокойно и с удовольствием, просто…
«Слоняра! – подумал о нем Синебрюх, – Ты уши развесил. Ты очень легко свое получаешь! Даром. На блюдечке – от меня – с голубой каемкой! А я? Да плевать! А я приговор самому себе и своей рукой, под диктовку, пишу! И тебе наплевать, тебе этого мало?»
Он готов был… хотел…
– Я знаю, – сказал Потемкин.
Синебрюх поднял остывающий взгляд.
– Ты сейчас ненавидишь всех. Потому что всем лучше, им хорошо, и мне – тоже, а ты – в одиночку тонешь. Причем – в дерьме. Но ты забываешь, что всех обманул и объехал, сначала – ты! И хорошо ты поехал: вспомни 4 ноября! Никого не позвал! На автобусе, на который тебе же, друзья собирали деньги. Ты лучше меня, сам об этом сказал: «Нож в спину»! Не так ли? Ты просто не знал, что приедешь в болото. Но вот приехал! А прыгать в трясине лягушки способны, ты – нет. Со мной можешь спокойно поговорить. А не хочешь, я отвернусь, да пойду. Как хочешь…
– Ой, нет…
– Что?
Так и было все, как говорил Потемкин. Да он ведь не видел, что мысль Синебрюха, кусочком хлама кружилась, плыла, угодив в струю, да наткнулась на камень. «Дурак-дураком! – вспоминал Синебрюх: Потемкин таким был в автобусе, – «А жалко их, а? – «бомбанули»… Лиса, пес смердящий – вынюхивал бывший опер «ГАИшников, стало быть, знаете, наперечет? Ну-ну, ни гвоздя Вам, ни жезла!»
Синебрюх кипел. Но сварить хотелось Потемкина, а не себя! «Мало тебе, пес смердящий? «От пуза» давай! Дай, будь добр, аэропорт? Ты, скотина, подумал, что мне это – пару лет лишних в зоне? Мало?»
Понимал он, что в этом паршивеньком, да сильно уж «денежном» эпизоде, вполне можно выйти сухим.
– Я-то забуду, – услышал он вдруг, – и тебя, и вообще этот день. А вот ты… – покачал головой Потемкин, – Ты – нет! Но только не потому, что сегодня попал! Потому, что сегодня тебе повезло больше всех! Ты же думал пожить еще, правда? Подольше. А крест на тебе был поставлен! Славик тебя обогнал случайно. Дорогой туда – я имею в виду! – Потемкин рукой показал на небо. – Ты мысль ловишь?
Не уловил Синебрюх.
– Сегодня со Славиком, кто был, – напарник?
– Нет, Виталик. Напарника не было. Кинули.
– Как?
– Мутное дело. Славик три дня психовал. Мы же деньги в руках держали тогда, на таможне. А Вы… Все пришлось скинуть.
– Я полчаса, без учета дороги, вам дал, чтобы вы подержали добычу в руках, всплакнули над нею, и на таможню слетать успели – «обратку» дать. Что, мало?
– Как раз угадали! В общем, может быть, у него сейчас денег мало, или очень нужны, но решили они вдвоем, без напарника, сами, с Виталиком. Тот потом бы узнал, что остался без доли -ну так и что? Шум поднял? Муть это все, – не поднял, проглотил бы и сел голым задом! Да Вы не поймете.
– Пойму. Теперь ты разберись. Сорок вы там, в первый раз, «наварили»; семьдесят – возле аэропорта, – не спорь, – я знаю! Больше сотки, в общем, своими мозгами, Виталик со Славиком, «наварили». И о вас не забыли. А дальше? А дальше все – исчерпался бизнес! Заходик последний сделать, дай бог, и хватит! Пока слишком плохо не кончилось. Риск – ты теперь это понял! А я перекрыл вам границу. Вы проиграли! Вчера был последний аккорд! Больше бы вы не играли. Уразумел?
Синебрюх не решился спорить.
– А ты вдумайся: Славик меня хотел спать уложить «по-любому!».
– Да, – подтвердил Смнебрюх.
– А что это значит? Не думал? Не догадался? Нет?
«Синий» не понимал.
– На кладбище ленточки не приходилось читать: «Спи спокойно, дорогой»?
– Вы что? – побледнел Синебрюх.
– Доходит? А ты вот, Иван Петрович… Подельник бывший, свидетель опасный – ты был им нужен? Твоя жизнь стоит лишних переживаний?
– Ни фига себе!
– А жизнь «Красного»?
– Боже…
– Не слышу?
– Я сказал: боже…
– Я про аэропорт не слышу!
– Виталик там был, в салоне. Он деньги собрал, документы. И с ним его друг, из деревни, я понял: наверное, кум. Никогда его больше не видел. А останавливал Славик. Вьетнамцы, – мы так подумали, – все равно его не разглядят.
– А Виталик что, в гриме был?
– Ой, зачем? Он не боялся. Вообще не боялся!
– Чего так?
– Да он же у этого – знаете Вы – депутат, у Лахновского?
– Думаешь, что говоришь?
– Да что думать, я знаю, что он депутат у него.
– Депутат у Лахновского?
– Да!
– Это кто же тогда Лахновский – Верховная Рада?
– Ну, да…
– Ну, хорошо, не парься, ты напиши только правильно. Депутат – Лахновский; Виталик – помощник народного депутата.
– Ну, Вам виднее.
– А вчера Краснокутского кинули тоже?
– Нет. Он сам не поехал. Не захотел. Уперся. Предчувствие, говорит: не поеду!
– Так. Что о Виталике знаешь: фамилию, адрес?
– Совсем ничего. Фамилии даже не знаю. Все они как-то: Виталик, Славик; в автобусе был, вот и вспомнил – Юрчик. Не взрослые люди – детсад.
– «Рено» у Виталика?
– Да, «Рено», черный.
– Вот теперь все, что мне рассказал – пиши.
Потемкин?!
Потемкин взял трубку. Телефон зазвенел у полковника Цупова.
– Товарищ полковник, мне повезло, что застал Вас. Потемкин тревожит.
– Что хотел, говори, Потемкин, да быстро, тут не до тебя!
– Явку с повинной примете?
– Что?
– Явка с повинной нужна? По Краснокаменке? Свежая, только созрела.
Полковник опешил:
– У тебя?
– У меня. Приезжайте, пока не остыла.
– Держись, я приеду, Потемкин!
Дав отбой, Цупов снова взял трубку:
– Дайте «Тантал»! Командир роты? Птицын? Полковник Цупов. Знаешь такого? Так вот, слушай меня, подполковник! Потемкин с оружием? Да? Вот что, мы скоро приедем, а ты, под любым предлогом разоружи Потемкина. Под предлогом, ты понял! Есть голова – ты думай. Ни в коем случае не заходи напрямую – стреляет он метко и быстро! И проследите, чтоб он – никуда. Надо, чтоб он нас дождался. Но больше – ничего. Без самодеятельности. Выезжаю сам. Ясно? Действуй, командир!
– Гаркуша! – позвал полковник, – Владимир Иванович, едем. Отступника навестить пора, поехали!
«Да хоть бы еще, – кладя трубку, взмолился ротный, – хоть бы еще позвонил кто-нибудь!» Лучше бы позвонили, дали задание, что-то другое, чтобы он понял, что этот приказ – ошибка…
«О, это счастье, – подумал он, – что я не включил динамик!» И покосился на зама.
– Что там? – спросил тот.
– Ничего. Я к Потемкину прогуляюсь.
– Привет передай.
– Передам, – сказал ротный, и достал пистолет. Крутанул до предела колесико громкости радио, и под столом привел пистолет в готовность.
– Ты чего? – изумился зам.
– Да, так, не в ту сторону крутанул, – подполковник убавил громкость. «Спать ложился, – подумал он, – Земля, как обычно, нормальной была. А сейчас – опереться не на что!»
Понять что-либо по обстановке, возможности не было. И «Рисковать, – решил он, – я могу только сам!»
Архангел услышал ротного и прозвонил в телефон:
– Подполковник, ты еще не поднялся? Я тебе подскажу, что придумать с Потемкиным. Слушай…
Потемкин был – весь внимание. Жизнь длинна, как дорога, а исповедь – краткий отрезок – тире! Синебрюх сейчас скинет последнюю тяжесть Потемкину в руки, устанет и окунется в тоску. А потом замолчит, или будет врать, потому что тоска выливается в мысли о самом насущном – спасении. А сейчас не врет – избавляется. Момент истины – ценный момент для коллег из розыска, – вот что держал у себя в руках Потемкин. А тут постучали в дверь.
– Да!
Вошел ротный. Осмотрелся, не угадал ничего особого и, тоном незваного гостя, проговорил:
– Потемкин, сдай пистолет. Приехал режиссер Фокин с «Мосфильма», он снимал «Петровку, 38» – побудешь у него гидом. Лучше тебя тут никто не справится.
– Что? – удивился Потемкин, – Опять!