Воля богов!

-- Ничего подобного. В клятве не говорилось, что воевать надо обязательно с женихом. Со всяким, а значит, и с Парисом. Забыл что ли? Ты ведь сам эту клятву придумал.

Одиссей усмехнулся.

-- Ну да, придумал на свою голову. Тогда мне казалось, что это очень умно. А вот такого оборота и не предусмотрел. Обидно. А что, Менелай действительно хочет собрать всю Грецию на войну за Елену?

-- Менелай, может, и не стал бы. У него бы, пожалуй, не хватило бы упорства. А вот его старший брат Агамемнон - он это дело так не оставит. Семейная честь, понимаешь ли.

-- Агамемнон? Этот действительно не оставит. Он ради чести ни перед чем не остановится. Настоящий благородный герой. Таких, как он, надо убивать при рождении или обожествлять при жизни.

Диомед рассмеялся.

-- Это ты верно сказал. Постоянно с кем-нибудь воюет. Соседям житья от него нет. Я и сам был на него в обиде: когда меня не было дома, он захватил Аргос. Если бы я там был, никто бы напасть не решился, а он выждал момент, когда я уехал, и захватил. Но сейчас, когда понадобилась моя помощь, вернул мне мой город и даже извинился. Видишь, как его припёрло. Ну, мне после этого ему никак нельзя отказать, тем более, что клятва. Я согласился, но, прежде чем ехать на сборный пункт, решил предупредить тебя.

-- За это спасибо. Мне сейчас на войну идти совсем не время. Сына растить надо. Думаешь, они меня не забудут? Зачем я им? Мало ли в Греции героев - молодых, отважных, жадных до славы? Эти ведь, пожалуй, и сами сбегутся, только позови.

-- Не забудут. Точно говорю. Я слышал, как Паламед говорил Агамемнону, что тебя обязательно надо позвать. Ты ведь самый умный - без тебя как воевать? Мечом махать действительно много умельцев и любителей, а головой работать могут немногие.

При имени Паламеда Одиссей поморщился. Паламед славился своим умом и хитростью, а Одиссей хотел во всём быть первым, потому его недолюбливал. Паламед к Одиссею относился примерно так же и хвалил его Агамемнону, очевидно, с недобрым умыслом.

-- Вот ведь как, - печально произнёс Одиссей, - стараешься всю жизнь, зарабатываешь репутацию умного человека, а потом вдруг оказывается, что лучше считаться дураком.

Несколько секунд он помолчал, задумавшись, а потом вдруг улыбнулся и сказал:

-- Трудно заработать хорошую репутацию, но, к счастью, очень легко потерять. Раз уж во время войны быть дураком умнее всего - буду дураком. Спасибо, что предупредил, Диомед, не забуду. Желаю тебе военных успехов!

-- А я тебе желаю мирной жизни, - сказал Диомед, вставая. - Пойду, пожалуй.

-- Уже пойдёшь? Скоро стемнеет. Не переночуешь у нас?

-- Агамемнон может тут появиться в любой момент. Нехорошо, если он меня тут встретит или мой корабль в море увидит. Сразу догадается, зачем я сюда приезжал.

-- Верно. Я что-то не подумал об этом. Видишь, я уже начал вживаться в роль дурака.

На следующее утро на Итаку действительно прибыли Агамемнон и Паламед. Их встретила жена Одиссея Пенелопа - несчастная, заплаканная, с растрёпанными волосами.

-- В недобрый час вы приехали, гости дорогие! - воскликнула она, вскинув руки, и зарыдала.

-- Что случилось? - озабоченно спросил Агамемнон. - Надеюсь, не беда какая-нибудь с Одиссеем.

-- Беда! Беда случилась с Одиссеем, кормильцем нашим! Горе великое!

-- Да в чём дело-то?

Пенелопа снова вскинула руки к небу и громко проревела:

-- Умом тронулся муж мой возлюбленный!

Агамемнон огорчённо посмотрел на Паламеда.

-- Действительно беда, - сказал он. - Если Одиссей ума лишился, то толку от него будет мало.

-- Ничего, - ответил Паламед, - я доктор - авось вылечу. А можно ли нам посмотреть на больного?

-- Можно! Смотрите! Сейчас к завтраку сойдёт! - провыла Пенелопа и пошла ко дворцу, на каждом шагу взмахивая руками и громко причитая.

-- Переигрывает, - тихо сказал Паламед.

-- В каком смысле?

-- Смотри, как руками машет - будто на сцене в театре. И слова какие говорит - того и гляди, на стихи перейдёт. Видно, что в самодеятельности выступала.

-- Думаешь, врёт?

-- Люди на что только не идут, чтобы от войны отмазаться.

Агамемнон призадумался.

-- Нет, - сказал он, - от Одиссея можно, конечно, чего угодно ожидать, но не от Пенелопы. Ты заметил, какие у неё красные глаза?

-- Да. А ты заметил, как от неё луком разит?

Пенелопа проводила гостей к столу, и вскоре появился Одиссей. Одет он был крайне небрежно, сутулился, смотрел исподлобья тупым, рассеянным взглядом, из полуоткрытого рта текли слюни. Жена поставила перед ним миску, и Одиссей стал из неё по-собачьи лакать, громко чавкая и похрюкивая. На гостей он не обращал внимания и не узнавал их. Агамемнон смотрел на него с печалью и сочувствием, время от времени поглядывал на Паламеда, взгляд которого при этом ничего не выражал.

Завтрак прошёл в молчании. Доев, Одиссей встал и, ничего не сказав, вышел на улицу.

-- Куда это он? - спросил Агамемнон.

-- Сейчас безумствовать будет! - воскликнула Пенелопа и зарыдала.

Выйдя во двор, Одиссей подошёл к стоявшим там ослу и быку и стал запрягать их в плуг. "Какое планомерное безумие, - заметил Паламед, - всё уже заранее подготовлено".

Одиссей вышел в поле и стал пахать его своей странной упряжкой. Время от времени он доставал из сумы на поясе крупные зёрна соли и разбрасывал их как сеятель семена.

Пенелопа с маленьким Телемахом на руках стояла поодаль и, время от времени громко всхлипывая, смотрела на безумства Одиссея. Лицо Паламеда между тем выражало всё больше уверенности. Неожиданно он подошёл к Пенелопе, со словами "дай малыша подержать" забрал у неё Телемаха и, подойдя к Одиссею, бросил ребёнка под лезвие плуга. Одиссей резко остановился, могучим усилием затормозив упряжку. Он поднял с земли Телемаха и посмотрел на Паламеда полным бешенства взглядом.

-- В чём дело, Одиссей? - спросил Паламед, выдержав взгляд Одиссея. - Просветление в голове наступило?

-- Наступило, - сухо ответил Одиссей.

Он отдал Телемаха подбежавшей жене, распрямился, оправил одежду, вытер локтём губы и сказал:

-- Молодец, Паламед - самого Одиссея перехитрил. Самое большое достижение в твоей короткой жизни. Надеюсь, у тебя хватит ума понять, что жить тебе осталось не долго! Понимаешь, что такими вещами не шутят?!

Агамемнон быстро подошёл к Одиссею и положил ему руку на плечо.

-- Не сердись. Ты пошутил - он пошутил. Все мы любим пошутить, не всякие шутки удачные, но всё равно никто ни на кого не обижается.

Одиссей повернулся к нему и усталым голосом сказал:

-- Хорошо, Агамемнон. Что ты хочешь мне сказать? Зачем приехал?

-- Ну, судя по тому, как ты нас встретил, ты уже и так знаешь, зачем мы приехали. Сколько времени тебе нужно на сборы?

-- Только с женой попрощаться.

Агамемнон кивнул.

Одиссей подошёл к Пенелопе. Теперь уже она плакала по-настоящему.

-- Не знаю, даст ли Зевс вернуться, - сказал он, беря её за руку. - Троянцы очень хорошо умеют воевать, так что обратно из наших далеко не все приплывут. А пока меня нет, всё тебе остаётся. Заботься о моих родителях. О них теперь придётся больше заботиться, ведь меня здесь не будет. А когда Телемах вырастет, если меня всё ещё не будет, выйди, пожалуй, замуж за другого.

Сказав это, он вернулся к Агамемнону.

-- Уже? - спросил тот.

Одиссей кивнул. Он был готов в путь и уже не думал ни о жене, ни о родном доме, ни о сыне. Все его мысли были об одном: как отомстить Паламеду. И он был даже рад, что идёт на войну: война это самое лучшее время для мести. Дочери Ликомеда

Путь от Итаки до сборного пункта греческого войска в Авлиде был скучным и неприятным. Агамемнон всю дорогу ворчал на своих современников, осуждая их за изнеженность, отсутствие доблести, национальной гордости и нежелание постоять за честь родины: "Кини-р - царь Кипра обещал прислать пятьдесят кораблей, а прислал один корабль и сорок девять игрушечных. Война ему - шуточки! Каждого уговаривать приходится, чуть не в ногах валяться, будто я их не на войну, не на подвиги, а в свинарник на работу отправляю. Или мне одному честь родины дорога? Или мне больше всех надо? Раньше любой мужчина за счастье почитал на войну пойти, а в наше время закосить, отмазаться - чуть ли не подвигом стало. "Это, - говорят, - не наше дело". А когда понаедут троянцы и увезут всех их жён, тогда это сразу их дело станет, вот тогда побегут ко мне, станут плакать и жаловаться. А что? Правильно: раз у одного греческого царя можно жену увезти, то и у всех других можно и даже нужно. Вот чего добьются!"