Страница 51 из 68
И вообще, ты давно уже ловишь себя на том, что легко смиряешься с жизненными обстоятельствами. Когда у тебя новые джинсы, вышагивая по городу, ты испытываешь гордость от то-го, что джинсы новые и что ты, следовательно, вернулся из за- гранки. Но вот джинсы становятся обтрепанными, вытягиваются и вытираются на коленях, кое-где рвутся, и ты уже испытываешь не менее сильное чувство гордости, только теперь уже от того, что джинсы у тебя старые, поношенные.
Второй помощник насмешливо смотрит на тебя:
- Не спится, точило?
- Не спится, - отвечаешь.
- Чайку попей.
- Попью.
И вот ты уже сидишь рядом со вторым помощником и, об-хватывая горячую кружку ладонями, прихлебываешь сладкую обжигающую водичку.
Эти трапезы приносят огромное удовольствие. Когда на берегу вспоминаешь пароход и дальний рейс, просто сердце сжимается от одной только мысли, что можно вот так, неожиданно, проснуться среди ночи, выйти из каюты, пройти по пустым па-роходным коридорам, точно вообще ты здесь один-одинешенек среди ночи, в океане, а может быть, даже вообще единственный житель во всей Вселенной. И вдруг в столовой команды видишь моряков, только что сменившихся с вахты - матросов, мотористов, штурманов, механиков, - всех вместе, в одном помеще-нии, а не порознь, как днем, ведь комсостав питается в кают-компании, и лица у всех бледные от усталости после "собачьей вахты", но все-таки оживленные, даже одухотворенные. И обязательно кто-то что-нибудь отмачивает - шутит над кем-нибудь или анекдот вспоминает, и все остальные реагируют. На тебя никто внимания не обращает, будто бы тебя и нет, и, только когда ты приносишь для себя из буфета кружку и тянешься к чайнику, стоящему на палубе у чьих-нибудь ног, кто-то замечает безразличным голосом:
- Точиле не спится.
Лично ты с годами на торговом флоте становишься известным имен-но этой своей причудой - пробуждениями среди ночи. И вот смотришь на парней, и не очень-то они приятны, и лучше бы их не видеть, да вот сердце от одного только лишь воспоминания сжимается, и на глазах слезы выступают. А уж если ты в эти минуты (то есть когда воспоминание находит) пиво, например, по-тягиваешь из бокала, то и не скрываешь слезы: они льются, и ты даже их вкус чувствуешь, пусть все смотрят, а кто не понимает, тот, значит, вообще ничего не понимает в этой жизни.
Прихлебываешь чаек, перекидываешься со вторым помощником несколькими фразами относительно происходящего: втравливает, мол, вас в приключение удивительная морская действительность. Ты высказываешь свои соображения, помощник свои. Разговор здесь не приводится, так как вполне возможно, на самом-то деле ни любой, ни им вообще, ни одного слова не произносится, а вы меняетесь мыслями не с помощью речи, а ка-ким-то другим способом. Как именно, этого ты сам себе не в со-стоянии объяснить. Сие не может быть выражено никакими словами. Как если бы ты сидишь среди ночи в полном одиночестве в кают-компании или, скажем, в салоне комсостава, что тебе не положено, но что ты позволяешь себе, пользуясь глухим ночным часом, и пароход с натугой пробирается сквозь непроглядную тропическую духоту, а ты крутишь коротковолновый приемник и слушаешь сменяющую друг друга разноязычную речь и музы-ку, и вдруг тебя словно ледяной водой окатывает в этой духоте. Почему? "В провинции такой-то и такой-то, - отчетливо слышишь ты, - новую трудовую победу одерживает коллектив строителей новой, самой мощной в мироздании со времен династии такой-то и такой-то ветряной мельницы, которая устанавливает абсолютный рекорд по размолу самого маленького количества сои в самый большой отрезок времени". Тираду произносит энергичный женский голос, отчетливо слышимый, словно диктор из бочки вещает, даже полипы у нее в носоглотке угадываются, нс на твоем родном, а совсем другом языке, а ты все равно понимаешь, точно всю жизнь именно этот язык тебе родной.
Второй помощник вдруг резко отодвигает стул (так резко, что железная цепочка с карабином, которым стул крепится к па-лубе во время качки, начинает раскачиваться, как хвост у разъяренной кошки), быстро поднимается, стряхивает с груди несуществующие крош-ки, и говорит строго:
- Спать, спать, точило. Нечего к тетке подъезжать. Знаю я тебя.
А он, кстати сказать, вовсе и не знает...
- И не думаю подъезжать, - говоришь просто так, по инерции, потому что никто и не ждет, что ты полезешь оправ-дываться. Второй помощник внимания не обращает на твои оправдания и озабоченно бормочет:
- Схожу на мостик.
У него вахта уже кончается к этому времени, и ему следует спать идти в свою каюту, а не на мостик. Он подхватывает пу-стую кружку, относит ёе в буфет и, проходя мимо тебя, даже не оглядывается, словно тебя здесь нет. Между прочим, он и не должен перед тобой отчитываться, как поступать после окончания своей "собачьей вахты" - спать идти, или в ходовую рубку возвращаться.
Теперь о тетке, к которой ты подъезжаешь. Имеется в виду, конечно же, уборщица Люда, которая куда-то исчезает после вашего чаепития, хотя вообще-то ей здесь нс следует находиться среди ночи. Отдыхать надо, но, видимо, как и тебе, нс спится по ночам, вот она и кипятит вахтенным чай, нарезает хлеб, рас-ставляет по столам сахарницы, хлебницы, тарелки с кусками масла. Кажется, еще и сыр присутствует - нарезан квадратными кусочками, уже подсохший по краям, но еще свежий посре-дине.
Второй помощник уходит, ты остаешься, и тебе вдруг так спать хочется, что сил нет подняться, и, сидя за столом в столовой команды, погружаешься в сон, хотя глаза у тебя и открыты. Так случается иногда: видишь все то, что у тебя в настоящий момент перед глазами, и одновременно - какие-то вымышленные картины (или не вымышленные, а являющиеся из другого мира). Словно бы накладываются два изображения, снятые на один кадр, когда пленку в фотоаппарате забываешь перевести. Видишь переборку столовой команды с наглядной агитацией (графики, портреты передовиков социалистического соревнования, список обязательств коллектива), видишь столы, покрытые клеенкой, стулья с цепочками, свисающими из-под сидений, черные зеркала иллюминаторов, отражающие столовую команды вместе с тобой. Твое изображение тебе самому не видно, но ты-то знаешь: есть же оно где-то там! А вот на всё остальное, такое приевшееся, такое скучное и серое, накладывается сияющий тропический полдень, и посреди голубого сияния бежит, оставаясь неподвижной, белоснежная яхта, такой небольшой пароходик, и в распахнутой двери ходовой рубки на крыле капитанского мостика фигура женщины в красном. Складненькая, тоненькая, длинные ноги просвечивают сквозь легкую ткань. Соломенная шляпа закрывает широкими полями лицо и глаза женщины, но все равно ты видишь каким-то особым зрением, которое, оказывается, спрятано где-то внутри твоего существа в районе сердца, жгучий взгляд, обращенный прямехонько в твои глаза.
Что-то неладное с тобой происходит. Быстро оглядываешь-ся и видишь Люду, выходящую из буфета в белой косынке и с тряпкой в руке. Отодвигаешь пустую кружку, можно, мол, забирать, но Люда не обращает внимания на твой жест, собирает посуду с других столов и удаляется. Ты поднимаешься и, не оглядываясь, выходишь из столовой и как можно быстрее идешь в свою каюту. Только быстро не получается. Как пьяно- го, бросает к переборкам, а возле собственных дверей вообще вырубаешься и приходишь в себя лишь через некоторое время, уже на своей койке, когда снова является тот яркий сон, синий океан, белая яхта и женщина в красном, которая, теперь в этом нет сомнений, оказывается именно Людой, но уже не той девочкой, любящей и ждущей, а равнодушно-холодной. И как только ты понимаешь, что это Люда, с тобой что-то неладное начинает твориться: сон отлетает, и ты с самого рассвета стоишь на коленях на диване и вглядываешься в волны, словно бы пытаешься на всю жизнь запомнить каждую рытвину, каждый холмик, каждый блик океанской поверхности и очертание каждой тучи, висящей низко над плоскостью воды. Яхта далеко, но ты отчетливо видишь Люду, ощущаешь запах ее волос и вообще весь ее запах - полыни, и молока, и духов. И слышишь своим обострившимся слухом ее дыхание, точно она где-то поблизости. И лицо видишь во всех подробностях: припухлый рот, приоткрытые губы, и сердце все сжимается и сжимается от того, что вдруг понимаешь - поздно!