Страница 44 из 68
Там, в доме, чудесно пахнет вареной рыбой, там тепло в зимнюю стужу, там живут беззаботные, капризные животные - карликовый пудель и трехцветная кошка. Как хочется туда, да не проникнуть. Они умеют войти в дом перед тем, как гостеприимная дверь захлопнется, а он - не умеет. Понимаете? Не умеет, и всё тут. По один раз сумел, пробрался. Ему так хорошо было, что он нс знал, как отблагодарить судьбу за выпавшее ему счастье. И он сделал то, что сделал бы любой на его месте: наложил в хозяйский тапок. С тех нор Мурзик - Васька уже не мог попасть в дом, вдруг утративши способность, которая ис-коркой таланта вспыхнула в нем.
Да, Васька, вонючее, сваленное создание, некогда Мурзик, брошенный судьбой, зимними невзгодами, ветрами и буранами на другую улицу, нашел неожиданно дом, куда сразу же научил-ся проникать и где, в благодарность, воняет, как может.
Подшившая калитка скрипит на осеннем ветру, ворота еще сильнее покосились, деревья облетели, бурьян засох, зеленая машина стоит под темной террасой. Сумрачно и безлюдно. Машина остыла, покрылась ржавчиной, потеряла глянец и с трудом отражает некогда лаковыми поверхностями луну, запутавшуюся в хлопьях черных облаков и в ветвях сосны на соседнем участке. Васька, утративший вдруг дар проникновения в дом, грустно сидит под дверью на облупившихся, трухлявых досках террасы и ждет. Чего он ждет? Он ждет, что талант снова вспыхнет в его душе и сделает его путь радостным, легким, и дверь будет перед ним всегда открыта.
Дача безлюдна, мертва. Молодой орел вылетел из гнезда.
Сергей Попруженко постоял, понурившись, поправил во внутреннем кармане плаща мучительно надоевший ему пакет из редакции с возвращенными стихами и развернутой рецензией, на прощание взглянул на террасу и, не заметив притихшего ко-та (вонь знакомую он как будто бы уловил), повернулся и зашагал прочь.
Все бутафория и ложь.
Сто тысяч листиков ажурных от ветерков шуршат дежурных. Стволы из выдубленных кож берез коричневых и лип, наждачных трубок темных елей в седом дыму мерцают еле. Вот театрально грубый всхлип, и плач, и стон ночной лже птицы в кулисе за сплошным забором. Вот лист за мною, как за вором, с собачьим шорохом катится. И лишь луны комок туманный в пространстве неба золотом согреет подлинным теплом...
Война, смерть кумира, целина, Всемирный фестиваль молодежи в Москве (отчасти) - вот главное, что было в жизни Попруженко. А остальное - всякие там чемпионаты и олимпиады, даже "братски" и "бамы" - так, дым, чепуха. Согласен, для ко-го-то другого именно они главные. Для страны, для ее истории все-все события - большие и малые - главные. Ни одного слова из песни не выкинуть. Но не для него! Он понял это с горе-чью, но вынужден был принять. Чтобы, как ему казалось, не потерять себя. Вся моя жизнь, думал он, одно-единственное свидание с тобой. Он думал также, что Оксан - это все...
"Так думал молодой повеса..." - и так далее.
Некуда плыть, уж пусть моторчик в тебе работает, двигает твоим телом, твоими мозгами шевелит, пока энергии у него хватит.
И ты уже давно плывешь, еще в Одессе твой заплыв начался, когда ты дома отсиживался с книжками - столько перечитал за несколько месяцев отпуска, что и не вспомнить. Нет, конечно, все прочитанное не забыто, ни одна страничка. Расположилась она где-то на своем месте в памяти, но не хочется копаться там. Незачем. Бесполезно всё это. И с дедом твоим ты несколько пол- литровок раздавил, бабушка закуску готовила, и хорошие вы разговоры вели. Всё по-доброму, да только на поверхности всё это было так хорошо, так по-семейному. Но тебе до них, до твоих родных стариков, дела не было, ни им до тебя, потому что жили вы разными жизнями и не могли слиться душами. Вот в чем главная трагедия.
Ты всплыл на поверхность из глубины, потому что в твоих легких находится воздух. Значит, и с тобой произошло то же самое, что с мертвым планктоном. Он разлагается в воде, всякие химические реакции происходят, выделение кислорода, и пу-зырьки поднимают мертвый планктон на поверхность. Движение трупа вверх. Но ведь ты не труп, ты живой. Если бы ты захлебнулся там, в глубине, то сейчас уже ничего бы не видел и ни о чем не думал, тебя бы не существовало. А может такое быть с человеком, чтобы его вообще не существовало?
- Этого не может быть, - проговариваешь ты.
Звук собственного голоса пугает. Пугает не голос, а то, что может произойти. Его, скажем, услышит спящий поблизости кит, или голос выдаст тебя еще кому-нибудь, таинственному и неизвестному, и этот кто-то тебя погубит. Всем своим существом ты чувствуешь присутствие опасности: огромной, вызываю-щей панический ужас.
- Надо молчать, - снова говоришь ты и про себя решаешь, что надо думать, думать, думать, потому что есть все-таки загадка в твоей жизни. Ты не предполагал о её существовании, но она, тем не менее, присутствует, и ее необходимо разгадать, прежде чем расстаться с жизнью. Тебя тревожит, что сейчас, в океане, ты продолжаешь жить и существовать, как всегда (нет, не как всегда, а как с некоторых пор, когда ты, наконец, проснулся), словно бы с тобой ничего особенного не произошло. Но всё дело именно в том состоит, что - произошло, и то, что про-изошло, есть ответ на загадку, но это еще следует понять.
Плывешь, удаляешься от кокосовой скорлупы, таящей в се-бе опасность для твоей жизни. Теперь, опуская лицо в воду, ты обращаешь внимание на то, что глаза у тебя открыты, и можно видеть огромную синюю бездну, толщу, пронизанную сильным светом. Дальше внизу за сгущающейся синевой угадывается космическая чернота страшной многокилометровой глубины. Вдруг осознаешь увиденное, спохватываешься, зажмуриваешься и теперь, не видя, начинаешь вспоминать эту синюю бездну, словно уже избежал ее, находишься в безопасности, и постепенно успокаиваешься, так как всё огромное охваченное твоим взглядом пространство - необитаемо, если не считать невидимого, но заполняющего собой всю толщу воды планктона и других полупрозрачных морских тварей, облепивших кокосовый орех и шелковистой бахромой свисающих с него.
Через некоторое время раскрываешь глаза, но нс испытываешь страха, наоборот, только любопытство. Хочется рассмотреть эту бездну как можно лучше, подробнее. Нс может же быть, чтобы в океане нс было ни одного живого существа, кроме тебя самого. Ведь ты-то здесь случайный гость. Да, так и есть! Быстро плывет небольшая стая рыб. У них длинные тела, и они похожи на летучих рыб. Оксан успокоился, волнение улеглось. Поверхность матово светится, иногда вспыхивая то там, то здесь точно бы кукольными ядерными взрывчиками. На горизонте громоздятся тучи, и кажется, что там берег. Длинная, чуть не в целую милю, волна наклоняется, и солнечный свет скользит по ней, отражаясь, не проникая сквозь нее. Быстро опускаешь голову в воду, чтобы проверить, не потеряла ли вода прозрачность, и синяя бездна кажется мутной, но в действительности это не так, потому что ты вдруг замечаешь на большом расстоянии всё ту же стаю, продолжающую движение сквозь сияющую толщу. Столбики тени, уходящие вертикально вниз от каждой рыбы, точно стебли связывают объемные красивые цветы с мутной тьмой океанских глубин.
Ты чувствуешь, бездна готова к чуду. В её сияющем пространстве может появиться всё, что угодно, - и гигантская мор-ская змея, и затонувший сотни лег назад фрегат, обросший ракушками и опутанный водорослями, и новейшая подводная лодка, и даже та рыба, которую еще никто никогда нс видел, но которая изредка всплывает из томных глубин под рифовым барьером и пожирает неосторожных купальщиков, всасывая беспомощные тола в свою пасть, создавая воронку в воде.
Думая обо всех этих ужасах, в подробностях их себе пред-ставляя, ты ничуть не боишься, словно тебя это никак нс касается. Ты не испытываешь страха перед жуткими, таинственны-ми обитателями глубин, потому что, очутившись один на один с океаном, пребываешь в смертельной опасности, готовый рано пли поздно погибнуть от истощения, от солнечного удара или от помешательства. Ты знаешь, что тебя ищут. Сделав циркуляцию, пароход лег на обратный курс. Представляешь всех до од-ного моряков и все пароходные помещения: и ходовую рубку, и радиорубку, и машинное отделение, и корму, и камбуз, и амбулаторию. Даже слышишь, о чем и как говорят, и выражение каждого лица видишь. И понимаешь: чтобы они тебя нашли, ты должен что-то предпринимать или, по крайней мере, желать это- го, страстно желать. Но не можешь себя заставить, потому что на другую волну настроен. Проснулся и знаешь, что погиб безвозвратно и должен молить о спасении тех, кого еще можно спасти. И вдруг понимаешь, что уже молишь об этом, что весь, точно сосуд, наполнен мольбой о спасении всех-всех-всех.