Страница 43 из 68
В какой-то момент каждый из героев вдруг словно бы со стороны бросает на себя взгляд и в удивлении восклицает:
- Я ли это?!
Ощущение было подобно тому, что испытал Сергей Попруженко на похоронах хорошего знакомого, с которым о многом было переговорено, многое было выслушано и высказано, обнаружив вдруг среди цветов, венков и всего такого прочего чуть зеленоватое лицо, словно бы изваянное из специального теста для итальянского блюда лазанья, зеленоватого от шпината. Взгляд проскользнул по этому лицу, потом снова вернулся, на сей раз с целью все-таки найти сходство с тем человеком, кому это ли-цо принадлежит. Попруженко нашел это сходство. Сходство есть. Да, лицо, пожалуй, похоже. Ничего нс скажешь - в художественном смысле даже талантливо. Но - не то. И, как бы в подтверждение попруженковской оценки работы ваятеля, тот человек, уже умерший, неживой, все-таки каким-то неизведан-ным пока что способом умудрился сказать:
- Это не я!
- Я сразу же так и понял, - обрадовался тогда Попруженко, хотя чему, собственно говоря, радоваться-то на похоронах.
Он нс мог объективно оценить этот поселок своего детства. Разве можно объективно оценить свою родину, задавался вопросом Попружснко и нс находил положительного ответа. Поселок его детства - его родина, и всегда, при приближении к нему, он вдруг словно бы голову терял, оказываясь в прозрачном облаке, только тем себя выдававшем, что искажало и поселок (улицы, дачи, деревья, небо над ним), и его историю...
Ощущение краха. Не слишком ли много крахов! Душа и сердце привыкли к этому состоянию и так хитро воздействуют на твои поступки, думал Попруженко, что те приводят к желаемому результату - ощущению краха.
Та женщина с безумным лицом, начисто забытая Попру-женко, как бы олицетворяла собой крах. Где она, как выглядит, в каких обстоятельствах Попруженко видел её, что окружало её, какие ассоциации могут осветить покрытую мраком фигуру? Все бесполезно! Она пропала навсегда, оставив лишь сгусток краха.
Смуглый мальчик с дыркой в шее. Он инороден в этом мире. Сидит, волнуется, колдует, приседает на корточки над куч-кой денег и, выиграв, прячет в бездонный карман ветхих шта-нов. Карман оттопырен, где-то возле колена угадываются его набитые мелочью недра. И он здесь гость, гость, гость, он хозяин где-то там, но теперь уже нет этого "где-то там". Там уже ни- чего нет. Забор снесен, сквер разбит. Сдуло смуглого мальчика с черной, как дупло, дыркой в шее. А улица-то была - какая! Обломанные деревья, светлый асфальт в черных после дождя трещинах и развалины, стеклянный воздух над ними, или они в стеклянном воздухе, как во льду.
Попруженко с напряжением восстанавливал в памяти по-дробности, вспомнил имя мальчика, вспомнил происхождение дырки (дифтерит), других мальчиков с их именами и еще много чего вспомнил, но волшебство рассеялось, скучно стало, голодно, сиротливо. Безнадежно-безнадежно светилось над городом небо, всегда чем-то заслоненное. Он только чувствовал, а теперь уже знает -- это был крах. Всегда был. Он зародился когда-то давно, еще до появления Попруженко на свет Божий, и мальчик произрастал в этом крахе, закамуфлированном подо что угодно - чувство голода, эвакуацию, утренние походы в школу, Кремль с башнями и звездами и с тем удивительным дворцом, напоминающим сундучок с выпуклой крышкой, и с томными, кроме одного, окнами этого дворца на третьем эта- же справа, если смотреть из Замоскворечья. Там всегда бодрствовал тот чудесный и милый, славный, добрый-добрый и ласковый-ласковый кумир, который призывал иногда Попружснко во сне и дарил небывалым наслаждением. Но и во сне Попруженко, приблизившись к кумиру, вдруг ощущал ужас краха и не желал понять, что от кумира исходит этот ужас, от него кровь ле-денит и в пыль рассыпает желание жить. И лишь один сравнительно старый и лысый скульптор и живописец, поправ-ляя бесчисленные рисунки маленького Попруженко с одним и тем же сюжетом (полупрофиль с выгнутой бровью, левым полным усом и половиной правого, с закругленным подбородком), с запрятанным глубоко-глубоко злорадством - да, именно злорадством, ибо на другие чувства, он понимал, не имеет права - отмечал черты злодея, подонка, подсознательно, по Бо-жьей подсказке, отмеченные неумелым карандашом маленького раба. А маленький раб тем временем купался в счастье, тонкой и неверной оболочкой покрывающей крах.
Так об этом думал Попружснко, и сердце его, прожившее больше, чем века, ныло, судорожно сжимаясь от непоправимо- го, неизбывного горя.
"Нет, не отнять у меня родины, -- думал Попруженко, глотая горячие слезы, - не отнять посетившего в добрый час мою душу Города, куда тянутся отовсюду люди смотреть небо. Почему? Да потому, что именно из этого Города открывается лучший вид на небо. И нс отнять женщины, похожей налетчицу: рыжие волосы, веснушчатое лицо, устремленные вдаль зеленые глаза, бесстрашно встречающие ветер. И вдали - небо!"
- Вот что, товарищи, возьмите-ка сочинение Мандельштама "Разговор о Данте", - обращался к несуществующим ученикам в очередном монологе на лестнице Сергей Попружснко, и разыщите-ка там цитату о том, что атеисты, но сути дела, те же - верующие, ибо, используя понятие Бог в отрицательном значе-нии, они, тем не менее, не вытравляют его из сознания оппонента, а, напротив, способствуют его закреплению. Спасибо им.
- Атеис-ты, - продолжал разглагольствовать Попружснко, - это те достойные жалости уважаемые порой люди, кто вообще на подобные темы не размышляет. Сознание такого человека подобно запертому сундуч-ку, который нельзя открывать. Откроешь, и сознание туда вой-дет...
Ну, и так далее!
Попруженко помнил, как натянул вельветовые штаны, ко-жаную куртку с рваной подкладкой, в наружный карман сунул деньги - две десятки, пятерку, трешку и рубль, а также целую горсть мелочи, и отправился на угол к ворогам детского санатория ловить такси, чтобы ехать в город. Там он посмотрел на небо и среди всяких козявок, то возникающих, то пропадающих (дефект сетчатки собственных глаз), увидел несколько сотен ко-маров, состоящих из огромного числа мельчайших деталей такой точности, что их, видимо, собирали под микроскопом, может быть даже электронным, и двух птиц, которые, атакуя друг дру-га, нечто мальчишеское привносили в этот странный пейзаж: загородный поселок, холодный и грустный летний вечер... Глав-ное же в том, что персонаж задрал голову и посмотрел в небо. И увидел его не так отчетливо, как в Городе. А туда, в Город, приезжал с другого континента один мужчина специально, что-бы, наконец, рассмотреть небо. И чтобы лучше видно было, он носил с собой (правда, втайне от жены) бутылку из-под кока-колы. Впрочем, если бы жена случайно и увидела у него в руках эту граненую с изгибом и с белой надписью бутылку, она бы не нашла в чем его упрекнуть. Что делать: до седых волос дожил, миллионы нажил на эксплуатации черных, а все мальчишка, всё кока-колу обожает. Смотрите: ну нс мальчишка ли? Ноги расставил, голову задрал, бутылку ко рту прижал и - доволен! (Знала бы жена, что там, в этой бутылке, за кока-кола...) Но сам утверждал, что эта бутылка помогает ему смотреть и видеть небо. Он ради этого и предпринял далекое путешествие с юга Черного континента в Город, вместо того чтобы дома спокойно то же самое виски дуть, причем не амбулаторно, на ходу, а стационарно - из высокого бокала, да еще со льдом. По как же тогда небо увидеть!
Все они, жители поселка, одиноки, все они (т.е. мы) - коты Васьки, в девичестве Мурзики, не понимающие глубинных причин происходящего, а сетующие лишь на собственную несостоятельность: мы, мол, сами не умеем. И когда Мурзик, впоследствии Васька, на равных погуляв с карликовым пуделем и трехцветной кошкой на лужке перед домом, вместе с ними же отправлялся к дому с гостеприимно распахнутой дверью, он ни- как нс мог понять - почему пудель, почему кошка успевают, а перед его носом дверь оказывается закрытой, и открыть ее не представляется возможным. Они ловко умеют юркнуть в дверь перед тем, как она захлопнется. До чего же глуп и нескладен я, Мурзик (Васька)!