Страница 37 из 68
- Или вот, к примеру, история произошла...
...а вот пензии у нее не было, что-то не получилось с пензией, а вот сын её в город уехал, там устроился на работу шофером. Жена-то городская, вот он там и устроился. Живет. Родился у него, у сына той крестьянки, что без пензии, ребенок. Вот сын и пишет матери в деревню письмо, зовет, перебирайся, мол, в город. А куда в город? Ко мне, будешь с внуком заниматься. Пензии у нее нет, женщина она одинокая, продала дом, корову, деньги в платок завязала и к сыну подалась. Сначала, пока деньги у нее были, в платке завязанные, и сын и сноха ничего с ней обращались, то есть неплохо. Только все старались денежки вы- тянуть, и это, мол, надо купить, и другое, а ты, мол, старая, те-бе денег жалеть не надо, у родных живешь, на всем готовом, здесь тебе нс деревня, а город, хозяйства своего нет, всё в магазине покупай! Женщина-то она добрая, крестьянка, все и отдала постепенно. А как осталась без денег, то начала сноха мужа своего пилить: надоела мне в городской квартире твоя мать деревенская. Да куда ж я ее дену? Куда хошь, туда и девай! Так она его пилила, что он решился. Как-то матери своей, старой крестьянке, велит собираться. Поедем, говорит. Куда, сынок? А вот куда. И называет отдаленную деревню, где у них какой-то родственник далекий живет, седьмая вода на киселе, да и неизвестно -- жив ли. Зачем же нам туда ехать? Поживешь, а потом я тебя назад привезу. Ну, поехали, так поехали - раз уж
сын творит. Собрала крестьянка в узелок вещички свои, пожитки, и отправились. Время было, вот какое: начало месяца марта. Выехали они под вечер, когда как раз метель началась. За городом метель сильнее стала, снег повалил, не видать ничего. Едут они, едут, сын молчит, мать пригрелась в кабине, задремала. Вдруг он, сын то есть, машину останавливает, сам выходит и мать просит выйти, подсобить что-то. Мать из кабины вылезла, тут сын се и толкает в овраг. Овраг глубокий, стенки крутые, отвесные. Такая муть кругом, ветер свистит, снег валит. Исчезла старушка, нс видно, не слышно. Сынок-то назад в кабину забрался, развернул грузовик и домой поехал. Но уже теперь без матери. А старушка упала на дно оврага, да удачно, не убилась, однако сильно ушиблась и нс пошевелится! Всё болит! Ио не лежать же так. Поползла старушка кое-как, да из оврага не больно-то вылезешь, силенок-то нет. Метель метет, ветер по лицу сечет, и, конечно, никакого жилья поблизости нет. Одно остается -- помирать. Ну, крестьянка, конечно, всё ему простила, сыну-то, помолилась за его здоровье, и тут случай вышел: одни молодые супруги, муж и жена на сносях, заплутали в метели и наткнулись на крестьянку, а та уж еле жива. Взяли они ее с собой, отогрели дома, чаем горячим отпоили и оставили у себя жить, по хозяйству помогать. Крестьянка, конечно, согласилась, деваться так и так некуда, дом и коровенка в дерев-не проданы, деньги сын со снохой вытянули до последней копейки, а родственник далекий есть ли, нет ли -- неизвестно, а может, его и вовсе нс было... И стала она у них вроде домашней работницы. Про сына своего она и не говорит никому, нс вспоминает. Живет она так без пензии, конечно, да её кор-мят. Рождается у молодой хозяйки ребенок, нужно его крестить, попросили старушку быть у девочки крестной. А крестным при-гласили человека одного. Работал тот человек в городе, шофером вместе с отцом новорожденной. Наступает намеченный день, крестьянка девочку потеплее закутывает, и все отправля-ются в церковь. Приходят, ждут на паперти крестного, вот-вот явится, однако нс является. Что такое, что произошло? Потом- то выяснилось. Крестный действительно малость опоздал, а как стал подходить к церкви, то увидел: новорожденную, оказывается, держит на руках старушка, в которой сын мать свою родную узнал. Думал, ее уже и на свете нет. С той ночи времени порядочно прошло, осталась бы жива, - объявилась или с милицией пришла. Он так думал. А тут вдруг мало того что жива живехонька, так еще у дочки товарища но работе крестной матерью будет. Шофер, сын той крестьянки, и убежал, нс показавшись.
Подождали его, подождали, отправились за ним, в доме не обнаружили, начали искать, Туда, сюда - нигде нет. Заглядывают в сарай, а он там под потолком висит.
Пока хозяйка ровным голосом излагала эту милую историю, Попруженко молча сидел и знай, суп наворачивал, ложкой черпал и в рот совал. Лук - не лук, внимания не обращал. Весь суп съел, а когда уже и есть нечего стало, принялся собирать ложкой с краев тарелки вареные кусочки лука и тоже -- в рот! Одновременно он и озноб чувствовал, и точно его в жар бросало, так что даже ложка о зубы билась. Он и слова произнести нс мог, а хозяйка увидела, что постоялец не капризничает сегодня, все вылакал и тарелку вылизал, слезла с печи и новую порцию налила, норовя вареного луку побольше зачерпнуть.
Сережа сидит, ссутулившись, морально раздавленный, переживший во время этого рассказа себя и подозреваемым, и привлеченным к уголовной ответственности, и осужденным, и последнее слово ему дали, а он с собой совладать нс может.
Наконец совладал и спрашивает:
- Как то есть висит?
- Да вот так и висит под потолком.
- Повесился, что ли?
- Ну, да, повесился. К балке прицепил веревку и - готов!
Хозяйка повеселела, не от рассказа (вроде и не рассказывала), а от того, что хорошо Сережа поел. Наливала из глиняного горшка жуткое варево и приговаривала:
- Я тебе еще налью, съешь горяченького, не вредно, а то думаю, совсем мои щи никуда не годятся, нс ест, да и только. Может, думаю, луку мало кладу? А то ведь такие бывают, что, наоборот, вареный лук в супе не переваривают, я ведь сама та-кая, вареный лук в рот не возьму, выплюну, но вот другие любят лучше лучшего лакомства.
Слабая надежда в душе Попруженко копошилась, на самом донышке, что издевается над ним старуха, шутит, что одинаковые они люди, одного мира, что нет между ними непроходимой пропасти, и они могут друг друга понять, и с этой слабой надеждой взглянул на свою хозяйку, но тут же ужас пронзил его. В глазах ее он увидел те черные провалы, без прошлого, без настоящего и без будущего, и выражение лица было отрешенное, как у библейского персонажа, как у евангельского Лазаря.
- А пензия могла быть рублей двенадцать каждый месяц, - проговорила она своим против-ным голосом тихой кликуши: - Все-таки деньги, если пензия...
Теперь тетя Мотя. Она такая конусообразная, трапециевидная. Издали она вызывает ассоциацию с игрушкой-пирамидой. На круглую палочку надевают кружочки разного диаметра. Точнее определить тетю Мотю Попружснко нс может, хотя и пытается, ибо она вызывает интерес к своей персоне, притягивает, как магнит, и Попруженко легко удовлетворяет эту свою неодолимую потребность к сближению, общению, изучению, так как тетя Мотя имела на воспитании полосатую собаку, в основе которой, безусловно, лежала немецкая овчарка, значительно, однако, подпорченная чем-то глубоко беспородным. Вот эта-то со-бачка запомнила Попружснко и, обладая отменным зрением, различала его издали и тут же принималась размахивать хвостом, поднимать морду и раскрывать пасть, словно бы улыбаясь. Попруженко, нс отличавшийся памятью на имена, знал имя этой собачонки, а вот хозяйке сам дал имя тетя Мотя, что не соответствовало её паспортным данным, да ему что за дело!
Улица в перспективе. Не улица, даже не переулок, а так, нечто с тротуарами, проезжей частью. С одной стороны тянется забор из металлических прутьев, с другой - высокая загородка из проволочной сетки. За ней домики, грибки, песочницы, качалки детского сада, такого же, как в том дворе, куда вещички выбрасывались из окна. Дальше - засыпанная гравием площадка, также окруженная изгородью. Здесь разгоряченные юноши в растерзанных одеждах гоняют футбольный мяч.
Вид тети Моти в перспективе улицы всегда как-то странно действовал на Попружснко, словно неосознанная сила заставляла вспомнить нечто такое, чего он никак нс мог вспомнить, но при этом мысли отрешались от текущих дел и забот и обращались к тете Моте, к старым тополям и воронам, во множестве присутствующим здесь. (Впрочем, у него не было таких дел и забот, от которых он в любой момент безо всякого ущерба для них не мог бы отрешиться.) Улыбаясь и поцокивая языком, он двигался в сторону тети Моти и её собаки мимо ограды детского сада, где группками и поодиночке копошились ребятишки (смешные такие, трогательные), и одновременно наблюдал за озорной вороной, которая с наглой настойчивостью высматривала нечто у себя под ногами, напоминая повадкой исследователя, изучающего интересующий его предмет поверх оправы очков, съехавших на кончик клюва. При всей нелепости, плохом сложении, нервозности, неряшливости эта средних лет птица была главной в окружающем пейзаже. Главнее старых деревьев, медлительного стада розовых кооперативных домов, бредущих по пояс в осенней листве на фоне неподвижного неба, главнее оград, асфальта, главнее осовевшей собаки, напоминающей очертаниями баллон метеорологического зонда, сидящего головой вверх, главнее, наконец, самого Попруженко, мозгового центра этого пейзажа.